Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

Тонкий, длинный клюв свисал из-под капюшона лургы, а круглые глаза словно освещали его красноватыми бликами по черной, лакированной поверхности. Где-то ближе к началу вытянутой шеи топорщились неопрятным воротником остатки древнего пуха и сквозь них пульсировало, вздымалось и уходило вглубь невозможными кавернами узкое тело. Когти на протянутой лапе почти касались моего лица, бесстыдно обнажая кровяные мозоли.

Меня обхватило нечто твердое и, в тоже время, льдисто-липкое, удушливое, мягкое и прозрачное, вдавливающееся в рот, глаза, ноздри и сознание щедрыми порциями зубной пасты, мятной, освежающей, одуряющей до расплывчатого покачивания приближающихся сургы, изготовивших свои палки с петлями, напившихся упругости их имен, готовых ко всему.

19 октября

Символ денег

- Пять пуговиц на манжете - слишком для наших мест, - заявил старик. Он пытался прикурить вторую сигарету, тогда как первая еще дымилась в уголке его рта, печально загибаясь растягивающимся пепельным стебельком. Наконец это ему удалось и он с некоторым удивлением принялся разглядывать свои "вонючки", держа их на вытянутых руках на уровне глаз, словно примериваясь и выбирая - что лучше.

- Подумаешь, пять пуговиц, - фыркал маленький паршивец. - Если бы два галстука, или брюки с тремя штанинами. Преувеличение. Сидит какой-нибудь деревенщина и придирается к обычным людям - то ему пуговицы не нравятся, то день слишком рано кончился... Добрее нужно быть.

Старик отщелкнул старый окурок и затянулся глубоко и нервно.

- Это вообще не наша юрисдикция, - попытался возразить он, но в последнее время все его возражения, протесты, недовольства получались какими-то неубедительными. Поневоле приходилось подозревать, что маленький паршивец нашел-таки на подельника нужную управу, отчего старик в спорах все чаще уходил куда-то в сторону, придирался по мелочам и вообще сдулся до нереальной прозрачности.

- Нет ничего здесь, что не касалось бы нашей юрисдикции, - важно произнес паршивец.

Раннее солнце уже появилось из-за близкого леса и под навесом сгустилась прохладная тень. Широкие деревянные лавки по обе стороны от стола покрылись мелкой росой, но было приятно притрагиваться к ним ладонями - кожей чувствовался бодрящий холод, крохотными коготками проводящий по кончикам пальцев. Придорожный магазин пустовал и лишь "Исследователь", наконец-то восставший из ада, возвышался на стоянке черной горой с хромированной окантовкой ледников и тонированными провалами охлажденного нутра. Редкие машины продвигались по шоссе неторопливыми фишками настольной игры.

Паршивец занимал привычное господствующее положение - сидел на столе, болтал ногами и сосал леденец. Он ждал возражений от старика, но тот посчитал дело проигранным и сосредоточился на тщательном вытягивании пахучего дыма из корчащегося окурка.

- Так, - довольно потер руки мальчишка, - один - ноль в пользу молодости.

- Дослужи до моих лет, - проворчал старик, - тогда узнаешь настоящий счет.

- И какой же?

- Старшим надо уступать.

Паршивец скривился, но промолчал. Разговор ему надоел. Он чувствовал себя победителем в скоротечной перепалке и после уже не хотелось уступать ни сантиметра этим самым непонятным старшим. Лучше грызть леденец, болтать ногами и вспоминать приятные мелочи. Яркие вспышки в темноте забывчивости, ослепительное сияние радости и вменяемости, вырывающее из темноты четко прорисованные тени миллионов деталей, которые, казалось, утонули во тьме прошлой и позапрошлой жизни. Восходящее солнце сдвигало нечто в атмосфере расширяющегося дня, и это нечто отражалось изгнанной прохладой в гудящей пустоте головы.

- Первый раз мне не удалось заплатить по счетам, - вдруг выдал старик. Он придавил сопротивляющуюся сигаретку об стол и засунул свежий трупик в карман. - Первый раз сталкиваюсь с подобным безобразием.

- Может быть, еще что-нибудь у них взять? - предложил паршивец. - Мне понравился рождественский медведь. Самое время делать заготовки к празднику. И самое место.

Старик мрачно поглядел на мальчишку:

- Знаешь, что такое кандалы? Знаешь, что делают с такими красавчиками как ты в компании зарвавшихся черных? Хочешь покататься на большой машине с сиреной? У нас, конечно, свободная страна, но это еще не значит, что демократию следует впускать в расчеты между продавцом и покупателем.

- А зачем у него кандалы? - кивнул мальчишка.

- Это наручники, - пояснил я.

Поднимаю правую руку и звеню браслетами - такими же хромированными, как машина. Чувствую тяжесть и вновь опускаю железо на прохладный стол.

- И зачем они ему? - не отступает паршивец. У него новая манера изъясняться, полностью игнорируя мое присутствие. О чем-то Тони его предупредила. Или сделала внушение. Она не Горилла Гарри и не наитие, у нее есть дар к педагогике.

- Чтобы быть всегда наготове, - вступается за меня старик. Опытный коневод ищет поддержки у вещи против слишком активного мустангера. Вообще, в последнее время диспозиция сил стала меняться. Старик уже не чувствует себя таким уверенным, а паршивец - послушным.

Я ободряюще киваю.

- А как он будет наготове? Не подумайте ничего плохого, но по-моему это таракан в башке. Ну нападет на нас кто-то, кому не дорого собственное психическое здоровье, ну уложим мы его фибулой по мандибуле. А как скручивать? Как вязать? Отстегивать бранзулетки? Долго. А если он с другой стороны нападет? Левшой окажется?

Отдергиваю левый рукав плаща и демонстрирую аналогичное сверкание. Паршивец крутит пальцем у виска.

- Тебе надо на него повлиять, - обращается он к старику. - С такими темпами мы и до тюрьмы не дотянем. А что делают в психушке невменяемые черные с такими существами, как ты?

Старик усмехается. Уж в этом он специалист. И тема необъятная и благодатная. Ее стоит раскрыть в максимально полном объеме, для чего возжигается огонь, в жертву приносится очередной трупик из примечательной пачки с человеческими костяшками, дым поднимается ввысь и там растекается синеватым плотным туманом, сквозь который затруднительно разглядеть грубо обструганные доски навеса. Старик усмехается еще раз, с чмоканьем вытаскивает сигарету изо рта, разглядывает огонек и, как будто медитируя на нем, приступает к подробному и вкусному описанию видов, нравов, обычаев славного племени умалишенных. Каждый тезис подкрепляется десятком примеров, усыпанных метками врачебной тайны (г-н К., 46 лет; м-м Ж., 78 лет; м-ль Т., 25 лет) с подробными экскурсами в этиологию и течение болезни, характеристиками применяемой терапией, с уточнением имен правообладателей данной вещи и их последующей судьбой под сводами столь тихого заведения.

- Со стороны кажется, что там парадиз, - наставительно вещает старик побледневшему и осунувшемуся паршивцу, - что божественные вибрации так и тянут влететь туда и оседлать какую-нибудь лошадку, но это та иллюзия, которую следует распознавать за три тысячи миль. От лошадок там не осталось даже навоза, малыш.

- Я не малыш, - дежурно отнекивается паршивец, но настроение у него испортилось. Чувствуется, что строил он в этом направлении какие-то планы, наводил мосты и переводил стрелки, но теперь настало время поставить табличку "Объезд" и копать в другую сторону. Старик его убедил. Старик снова на коне.

Молчание провисает и каждый занимается своим делом. Паршивец разворачивает очередной леденец, морщиться собственным мыслям и избегает встречаться со мной взглядом. Действительно - паршивец. Маленький, мстительный засранец, ничего не смыслящий в операторстве. Старик благородно потирает подбородок и за шумом машин можно услышать скрип его щетины. Это класс, безмолвно говорит он, это высший пилотаж. Укрощение строптивых. Объездка и выездка. А вы как что, так сразу - Гарри, Гарри. Тоньше надо быть. И убедительней.

- Вон и шериф едет, - говорит паршивец. - А где Сандра?

Старик склонен пошутить.

- Готовь ручонки, сынок. Сейчас нас поволокут в участок, где все раскроется к общему удовольствию ничего не подозревающих властей.

- Мы ни в чем не виноваты.

- Бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемых, малыш. Таковы суровые законы предварительного заключения.

Длинная, широкая и приземистая машина подперла "Исследователь", ее мигалки погасли, но из салона пока никто не выходил - две неразборчивые тени в свечении бьющего в глаза солнца о чем-то совещались или переругивались за фоном, отягощенным третьим повтором "Танцующей королевы", доносящейся из недр магазина. Затем руки взвились в диком танце, двери синхронно распахнулись и из промороженных нутрей выбрались личности в униформе, темных очках и шляпах. Ладони уверенно сжимали рифленные рукоятки кольтов, а наручники многообещающе позвякивали при каждом движении. К нам они не торопились. В отличие от хороших фильмов, где стражи порядка начинают немедленно трясти перед носом невинных граждан многокалиберной смертью, заламывать и заковывать в кандалы руки, кричать о правах и требовать немедленных признаний, кино здесь получалось каким-то серым и обыденным - два лентяя на загородном пикнике.