Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

• Название: Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
• Автор: Георгий Иванов
• Издательство: Издательский дом "Петрополис"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9676-0237-5

---

Обнимаю Вас

Ваш Жоржа

94. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. <Декабрь 1955>. Йер.

 <Декабрь 1955>

Дорогой Роман Борисович,

Вот в страшной спешке и такой же безграмотности переписанная заметка об Адам<овиче>.

Мы оба больны - и ох, нелегко мне это далось, по Жоржиным черновикам. У него грипп и ни о чем говорить он не может.

Поздравляем Вас все же обоих с Мерри Кристмесом [653]  - повеселитесь, пожалуйста, на Рождество - за нас и за Вас.

И еще пройдитесь «острым карандашом» по заметке об Адам<овиче>. У меня жар и я, наверно, напутала. Приглядите, это просьба Жоржи. Он в претензии не будет. Напротив - благодарен.

Еще желаем веселья и праздничных и елочных радостей

Ваша И. О.

95. Георгий Иванов - Роману Гулю. <Декабрь 1955 - начало января 1956>. Йер.

 <Декабрь 1955 - начало января 1956>

Дорогой коллега,

По-видимому, Вы опять на меня надулись и негодуете – результат чего Ваше молчание. Я же чуть не сдох, пиша «Мандельштама», и еще истратил марок на 600 франков и бумаги – два блока по 140 франков, не считая обыкновенной. И даже не получил открытки с подтверждением, что Вы «Мандельштама» и «Адамовича» получили.

Ну хорошо – надеюсь, что на это – глубоко примирительное послание – Вы, хоть и заняты теперь пышными новогодними банкетами, найдете время, чтобы черкнуть мне обратной почтой несколько слов. К строфе «Когда американец Гуль»[419] выплыла из «черных коридоров сна" вторая

Воскликнул он – я не умру!
Я даже и не испугался.
И отлежавшись поутру
Он безмятежно улыбался.[654]

Тоже чтобы Вас умиротворить – посылаю Вам часть грядущего Дневникa[655]. Интересуюсь мнением. По-моему, есть кое-что хорошенькое. Напишите, что Вы думаете.

Политический автор ушла гулять с графиней Замойской[656] – да, вот какое в нашей богадельне «опщество». Но, зная его настроения, кланяюсь Вам обоим от нее и желаю счастья в Новом году.

Ваш Г. И.

1956

96. Георгий Иванов - Роману Гулю. 17 января 1956. Йер.

17 января 1956

Beau-Sejour

Нуeres (Var)

Дорогой Роман Борисович,

Уж не больны ли Вы? Или что? «Все сроки прошли» — и для ругательных и для примирительных весточек от Вас. Надеюсь, что Вы в добром здравии и просто плюнули на нас в вихре нью-йоркской суеты. Что весьма с Вашей стороны «низко». Ведь — в конце концов — мы не только Ваши «близкие сотрудники», а не менее — и это для меня более существенно — друзья.

До чего дошло дело — даже о том, что мои рецензии попали в эту книжку, я узнал, сперва из письма М. М. Карповича, а потом из объявления. А от «нашего Гуля» — хоть бы плевок par avion.

Между прочим, Карпович написал мне, что знал Мандельштама подростком в Париже. Это чрезвычайно интересно: никто, каков он был в 16 лет, не знал. Сделайте доброе дело: по<д>бейте М. М., чтобы он об этом рассказал печатно, хоть на двух страничках. Это будет настоящий «вклад» в историю русской поэзии и заслуга для Нового Журнала [657]. А то перемрем мы все — и будут наши потомки «изучать» биографию такого чудного поэта по вранью разных Маковских и рыжих мерзавцев...

Ну, обнимаю Вас, хотя Вы и с....я. Буду 24 числа ждать — наверняка! — ответа от Вас — сегодня 17-е, как раз «обратной почтой».

«Есть же Бог, есть честь», как любил восклицать Аким Волынский. [658] Ну вот, И. В. кланяется. Ваша, Вами оскорбленная,

Жоржа

97. Роман Гуль — Георгию Иванову. 21 января 1956. Нью-Йорк.

21 января 1956 года

Дорогой Георгий Владимирович,

    ПРЕЖДЕ ВСЕГО, КОНЕЧНО, СТИХИ:

Мы с Георгием Ивановым восстановим дружбу наново!
Это будет дружба новая! Ах, люблю же Иванова я!

Видите, какой шедевр? Вы, конечно, скажете (и не без основания), что я украл у Вас рифму в первой строке, но — простите — а вторая какова? Шик! Причем у Вас «заново», а у меня «наново» — тоже «разночтение». [659] И грядущая работа для грядущих рыжих мерзавцев... Итак, я не писал Вам так давно — от замотанности. Что я дал Вам «по зубам» — это же было единственное средствие привести Вас в себя. Вы привелись — и все-таки написали. Хотя если Вы потеряли на статье о Мандельштаме — год жизни, то шесть месяцев сбросьте с моей — из-за трудов, которые я принял на себя по получении Вашего элегантного манускрипта, переписанного в четыре руки, с пропуском слов, фраз, с таким почерком — что глазной врач бы сам не разобрал ни хрена. Это была катастрофа. Но это еще не все — Вы все-таки взяли тона на три выше, чем в НЖ полагается, и мне надо было эти три тона изгнать для того, чтобы Ваша статья вообще могла появиться в нашем академическом издании. Это тоже была возня здоровая. А ведь времени-то не было — звонок звонил, не умолкал, пока я брюки надевал — весь номер уж печатался — так видите же Вы теперь, каким «сизифовым» трудом я доказал Вам свою безумную дружбу. Сизиф тут, конечно, не при чем. Но одним словом — «не дуйтесь, душка» — как говорит мой один приятель. Итак, далее, далее. Знаменитая статья вызывает все еще отклики потрясенной публики: во-первых, Степун писал (я Вам об этом писал или нет?), что статья замечательная и ставит остро вопрос о любви-ненависти к России у Г. Иванова, Блока, Белого. [660] 

Видите до каких профессорских изысканий я поднял Вас. Это — не фунт изюму, эта самая любовь-ненависть. Далее. Получил от Старовой-Таубер [661] — оч<ень> восторженный отзыв, от Горской, тут подходил ко мне и изливался такой Тартак [662] (его называют тартак твою мать!), потом всякие еще письма были — уж забыл — не помню, «когда это было»».[663] Знаю, что Вы одержали гуманистическую допомогу от М. М. Очень рад. Стало быть — процветаете — поездочки, прогулочки — по узенькой по улочке.[664] У Вас сейчас, наверное, в Вашем Варе чертовски хорошо. У нас — зима — шалун уж обморозил пальчик [665] — и вообще очень прекрасно у нас зимой. Жалею, что из Вашей статьи в последнюю минуту кое-что пришлось удалить — из-за дип<ломатических> соображений. М. М. мне сказал и так, что от Струве будет, конечно, «письмо в редакцию» [666]. Я тогда постараюсь его прислать Вам, чтобы в случае надобности Вы одновременно ответили [667]. Да, забыл — оч<ень> интересный отзыв о статье получил от Корвина (восторженный как о статье, хотя я думаю, что он предпочел бы, чтобы статья была о нем).

Теперь перейдем к Вашим «стишкам», как Вы говорите. «Стишки» на большой палец. Нет, будем сейчас говорить совершенно всурьез. Я — Ницше, Вы — Вагнер.[668] Итак, начинаем. Два стиха — «Отзовись, кукушечка» и «Нет в России»[669] — просто потрясающие. Превосходнейшие. В частности, без Вашего на то согласия я их уже несколько раз оглашал (на Рождестве у Ульянова — были мы с женой и Мар<ия> Сам<ойловна> с Варшавским) — производят большущее впечатление. Потом еще оглашал и в других местах — оченно нравятся. Хотя один поэт и большой Ваш поклонник сказал: — (о России) — странно, что Иванов отказал себе в удовольствии сказать, что он русского человека — не понимает. Эти стихи действительно «неожиданность» Георг. Ив. Кстати, Вам, душка, Придется, вероятно, их посвятить Ницше [670], а то знаете, Ницше ведь злой, сволочь, как напечатает в след. книжке НЖ письмо в редакцию, что он все берет назад, что сказал, и что сказал он это не об Иванове вовсе, а о Корвине-Пиотровском — что Вам тогда делать? Корона-то и упадает... Придется Ницше доставить удовольствие... и посвятить ему этот стих. Как Вы думаете? Теперь буду по порядку номеров говорить о стихах. Первое — не оч<ень> нравится Первая строфа, т. е. извиняюсь, как сказала девица ди-пи, «катрен» — о кей! Даже в ней есть прелесть. Но — вторая — оченно не ндравится, в особенности эта ужасная строка «поклонился ночной синеве» [671] — что Вы, душка, я так писал, когда в гимназии был — и обязательно была ночная «синева». Второе — «дело случая» — о кей! [672] И оч<ень> ивановское (в новой манере «остроумия»). Третье вырезано. Четвертое — вполне приемлемо, но НОВЫХ лавров не вплетает в серебряный его венок. Пятое — ЧУДЕСНЕЙШЕЕ! Только я бы променял «гусенка» на «утенка» или даже «кутенка». [673] Кутенок — и звуково лучше и вообразительно — теплее, «лысее», как говорили мы в детстве с братом, выражая этим всяческую предметную милость. А гусенок — холоднее. И звуково — хуже кутенка. Ленора [674] — о кей, но скажите пожалуйста, не украли ли Вы это стихотворение ночью у политического автора? Седьмое — о кей — только мне не нравится — «за жизнь» — лучше бы было даже «на жизнь», [675] вообще что-нибудь повеселее тут надо бы. Восьмое — гениальное, в нем надо только одно: — Фридриху Ницше. Вот моя Вам рецензия, за которую никто мне не заплатит, не заплачет, не поймет.