Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

• Название: Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
• Автор: Екатерина Брешко-Брешковская
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2001-X

Воспоминания русской революционерки, сподвижницы Кропоткина, Чайковского, Желябова, Перовской и Синегуба, аристократки, вместе с единомышленниками «пошедшей в народ», охватывают период с 1873-го по 1920 год. Брешковская рассказывает о том, как складывалось революционное движение, об известных революционерах, с которыми она общалась в заключении. Она не только констатирует факты, но и с не угасшей революционной страстью осуждает политику большевиков, приведших страну в тупик после 1917 года.

---

Помню, что однажды в детстве, услышав разговор родителей, я отправилась к своей старой няне, которая помнила французское нашествие 1812 г., и возбужденно спросила ее:

– Ты знала Пугачева? Ты слышала о нем?

Старая няня нахмурилась и поспешно ответила:

– Да, я слышала о Пугачеве, но о нем запрещено говорить. На что тебе сдался Пугачев?

В 1861 г., когда крестьяне получили волю, мне было 17 лет. Я уже многое знала о положении крестьян в поместье моего отца и во многих других поместьях. В целом крестьяне были угрюмыми людьми. Лишь изредка им удавалось предаться пьяному веселью на свадьбе или на крестинах. Они жили в постоянном страхе перед помещиками и чиновниками. Молодежь в кандалах отправляли в город и забирали в рекруты. Полицейские комиссары отбирали лошадей и коров и продавали их за недоимки. Крестьян пороли за мельчайшие провинности. Браки заключались по произволу помещика, без согласия венчающихся. Девочек и мальчиков забирали на службу в усадьбу как помощников кучерам, поварам и дворецким. Подобное творилось в больших поместьях. В мелких все было еще хуже, поскольку с крестьянина требовали очень много, а над душой у него все время стоял помещик. Так как у крестьян редко водились деньги, они были практически не в состоянии платить оброк, и помещики постоянно забирали себе результаты их труда.

Не следует думать, что я описываю ситуацию во владениях исключительно жестоких или, напротив, чрезвычайно гуманных помещиков. Так обстояло дело в среднестатистическом поместье, где помещик привык обходиться с крестьянами как с низшей расой. Стоит ли удивляться, что они не отличались жизнерадостностью? Повседневные несправедливости и унижение достоинства истощали терпение крестьян и порождали у них состояние постоянного недовольства как знатью, так и вообще какими-либо властями. Чиновники почти никогда не вставали на сторону крестьян в тяжбах. Лишь если какой-либо негуманный поступок приводил к смерти крестьянина и дело получало такую огласку, что власти не могли заткнуть рты путем подкупа, они предпринимали что-нибудь для защиты крестьян. В подобных случаях наказание обычно сводилось к тому, что поместье преступника передавалось под опеку комитета, состоявшего из друзей и соседей помещика, которые секли крестьян-жалобщиков и отправляли их в Сибирь.

Государственным крестьянам также приходилось нелегко. Земли у них было больше, и они были избавлены от барщины, но исполняли другие повинности и находились в полной власти бюрократов, совсем не заинтересованных в их благоденствии. Эти чиновники старались как можно быстрее выжать из крестьян как можно больше денег, и лишь на особенно плодородных землях государственные крестьяне жили в относительном достатке.

Как же крестьяне отвечали на угнетение, которому их подвергали? В тех поместьях, где еще была возможность как-то прожить, они покорно тянули свою лямку и утешали себя мыслью, что все могло быть еще хуже. Они говорили: «У нас неплохой хозяин. С ним можно жить. В соседней деревне совсем худо. Смотрите, сколько людей там повесилось и сколько девушек утопилось!» Но даже от этих послушных крестьян порой можно было услышать такое: «Видно, мы обречены вечно работать на помещиков. В аду нам придется подбрасывать дрова в огонь под их котлами!» Эти слова звучали и как шутка, и как пророчество.

Еще в середине XIX в. крестьяне хранили память о Пугачевском восстании и с нетерпением ждали новой попытки освободиться. При этом они надеялись не на царя, а на Бога и святых. Знать волновалась. Во время правления Николая I ей жилось куда спокойнее. Тогда говорили: «У нас очень умный император. Он любит Россию, а Россия любит его». Николай ездил по России в коляске в сопровождении второго экипажа для слуг и местного полицейского комиссара. На переправах через реки его всегда встречали толпы восторженных крестьян – и никаких солдат. Императора охраняла народная любовь. Крестьяне видели в нем своего будущего спасителя, а помещики считали царя своей надежнейшей опорой. Сам он считал, что такое обожание положено ему по праву рождения; но говорят, перед смертью Николай сказал: «Возможно, я был слишком самоуверен». Однако было уже поздно что-либо исправлять.

Принято считать, что самая опасная слабость русских крестьян – их традиционная склонность к пьянству. В этом есть доля истины; но следует помнить, что нетрезвый образ жизни – не национальная черта славян, а привычка, в какой-то степени навязанная им.

Славяне по натуре склонны к фантазиям и мечтательности, а бескрайние степи и безграничные леса давали широкий простор для воображения. Крестьянский разум населял леса, горы и реки всевозможными добрыми и злыми духами, но крестьяне не страдали от одиночества и изоляции, подобно некоторым другим народам – например, тем, что населяют бесплодные арктические пустыни.

В древние времена русские люди варили брагу для пиров по случаю важных событий, но она предназначалась в основном для того, чтобы насытиться, а не напиться допьяна. Спирт и вина, как и собственно пьянство, были на Руси неизвестны. Водка появилась здесь лишь после того, как казаки покорили Сибирь и преподнесли эту страну в подарок Ивану Грозному. Царские чиновники, отправляясь в Сибирь, везли с собой водку. Коренные народы оказались на грани исчезновения. Две трети якутов вымерло от алкоголизма, нищеты и сифилиса, и то же самое верно в отношении тунгусов, остяков, коряков и гиляков. Даже куда более цивилизованные буряты начали вымирать в результате своих контактов с русской «культурой», которую им несли купцы и царская администрация.

Власти обращались с этими свободными крещеными племенами как с рабами. Те подвергались безжалостной эксплуатации, а нравственные и физические страдания заставляли их искать забвения в любой доступной форме. Правительство пошло им навстречу, введя монополию на продажу водки. Трактирами и винными лавками отныне заведовали государственные чиновники. Народ ударился в пьянство, результатом чего стало дальнейшее обнищание и постепенная умственная и моральная деградация.

Политика угнетения затрагивала не только крестьян. В детстве я часто слышала от старших, что все беды России – от того, что лучшие люди становятся завзятыми пьяницами. Даже в школах более импульсивные молодые люди постоянно пили. В Сибири я с большим огорчением узнала, что многие люди высоких умственных и нравственных качеств подвержены длительным запоям, после которых болеют неделями и даже месяцами. Когда я спрашивала их, почему они так поступают, мне обычно отвечали:

– Жизнь у нас тяжелая. Не вижу смысла жить. Вокруг – мрак и убожество. Хочется забыться.

Другим обстоятельством, вредно влиявшим на нравственность крестьян, были их сезонные откочевки в города, где они работали на фабриках. Эта работа и соблазны городской жизни вели к знакомству с людьми, уже лишившимися всякой морали. К себе на родину крестьяне везли привычку пьянствовать и прочие городские пороки.

Неграмотные крестьяне под властью полицейских чиновников мало-помалу растрачивали инициативность и энергию и отходили от своих лучших традиций. Пьянство доводило их до скотского состояния. Их поля – единственный источник существования – приходили в негодность, и целые семьи оказывались в нищете. Так появилось огромное количество бедных, безнадежно порабощенных крестьян. Правительство же получало от продажи водки большие барыши.

Толстой говорил: «Все зло – от пьянства», и был совершенно прав. С распространением пьянства растет преступность, люди грубеют, становятся жестокими к детям и оскорбляют женщин, учащаются грабежи и разбои. Тюрьмы оказываются переполнены.

Особенно опасным для нравственности крестьянских детей был обычай отдавать их примерно в десятилетнем возрасте в ученики к торговцам. За свое обучение дети вынуждены платить трудом, в результате чего оказываются обречены на многолетнее полурабство. Помещики всегда выбирали самых способных детей, разлучали их с родителями и посылали на шести– или восьмилетнее обучение в различные мастерские, где условия жизни были чудовищными, общая моральная атмосфера – насквозь прогнившей, а порка представляла собой обычное дело. Дети, подвергавшиеся такому испытанию, почти без исключения возвращались безнадежными пьяницами, питавшими глубокое отвращение к любой работе.

Самих крестьян все это ужасало, и многие деревни умоляли правительство закрыть винные лавки. В этом им неизменно отказывали. Министры финансов говорили, что государство не проживет без водочных доходов. Когда либеральная печать подняла этот вопрос и продемонстрировала, что пьянство подрывает экономическую жизнь крестьян, а следовательно, и благосостояние всего государства, которое покоится на сельском хозяйстве, министр финансов заявил в Думе: «Я сорок лет слышал и слышу до сих пор, что крестьяне тратят все свои гроши на водку. И тем не менее как-то они ухитряются существовать». Вот так один из руководителей страны решал экономические проблемы России!