Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

• Название: Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
• Автор: Екатерина Брешко-Брешковская
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-9524-2001-X

Воспоминания русской революционерки, сподвижницы Кропоткина, Чайковского, Желябова, Перовской и Синегуба, аристократки, вместе с единомышленниками «пошедшей в народ», охватывают период с 1873-го по 1920 год. Брешковская рассказывает о том, как складывалось революционное движение, об известных революционерах, с которыми она общалась в заключении. Она не только констатирует факты, но и с не угасшей революционной страстью осуждает политику большевиков, приведших страну в тупик после 1917 года.

---

В каждой губернии насчитывались десятки тысяч ссыльных. В Киренском уезде – этом таежном малонаселенном районе размером с Францию – в 1908–1913 гг., когда я снова оказалась там, насчитывалось несколько тысяч политических ссыльных. Мою избу посещало множество молодых товарищей, и я всегда была в курсе их планов побега. Всем им не терпелось вернуться в Европейскую Россию, и все решительно намеревались при первой возможности возобновить революционную работу. Снова вернувшись в Россию в 1917 г., я встречала многих из них, и они отнюдь не симпатизировали большевикам. Мои хорошие товарищи – матросы, которые были со мной в Киренске, – были крайне опечалены позорным поведением Балтийского флота. Я встретила одного из самых лучших матросов, Кузьму Ермоша, во Владивостоке, по пути в Америку. Я спросила его:

– Как думаешь, Кузьма, долго еще люди будут убивать друг друга?

– Народ лишился покоя, – печально ответил Кузьма. – Он слишком долго страдал. Он бы уже давно остановился, если бы мог. А так в нем накопилось слишком много гнева.

На революционных митингах 1917 г. я видела огромную разницу между теми людьми, которые прошли революционную подготовку в наших организациях в 1904–1906 гг., и новичками, с самого начала оказавшимися под влиянием большевиков. У них не было времени, чтобы сформировать обоснованное мнение, и они были готовы поддерживать безумцев и предателей. В борьбе между двумя течениями победителем оказалась толпа. Обносившаяся, изголодавшаяся, ожесточенная разочарованиями 1905 г., она знала, что смирением, терпением и молитвой ничего не добьешься. Она видела, что крестьяне Харькова и Полтавы пытались поступать по совести и были за это жестоко наказаны. Репрессии, последовавшие за восстаниями 1905 г., довели их до отчаяния. Именно из-за близорукого отношения привилегированных классов к крестьянам в России стал возможен большевизм.

Поначалу многие опытные революционеры не осмеливались заявить о своем отношении к новому порядку. Они бездействовали, ожидая развития ситуации. Другие, устав от тюрем и ссылок, искали спокойствия в просветительской работе.

2 марта 1917 г. мы в Минусинске узнали о революции, произошедшей в Петрограде. Ходили слухи, что Керенский по телеграфу потребовал освободить меня и организовать мой немедленный отъезд. Я получила официальное уведомление лишь на следующий день и попросила приготовить к 4 часам экипаж и лошадей. Денег на путешествие у меня хватало. Ближайшая железнодорожная станция находилась в Ачинске, в 300 верстах от Минусинска. Когда была оглашена телеграмма об отречении царя от престола, Минусинск пришел в сильное возбуждение. При вести о свержении старого режима все местные чиновники испарились. Никто не кричал на нас. Некому было отдавать честь. Некого было бояться. На одной из станций я встретила высоченного человека, который поклонился мне и сказал приглушенным голосом:

– Это правда?

– Похоже на то. А кто вы такой? – спросила я по сибирскому обычаю.

– Я – жандарм, который вез вас в Минусинск.

– И что вы теперь собираетесь делать?

Он очень возбужденно ответил:

– Пойду воевать. Мы, жандармы, постоянно просили, чтобы нас отправили на фронт, но нам всегда отказывали.

Он был последним представителем царской бюрократии, которого я встретила. Они расползались прочь, как жалкие, побитые псы, чтобы переждать, пока утихнет буря.

По пути в Ачинск уже чувствовалось приближение весны. Снег на дороге таял, ехали мы медленно. Я не успела на ближайший поезд. Оказалось, что в Ачинске меня ждали. На главном плацу стояло множество солдат и офицеров. Они бросились ко мне, требуя подробностей и разъяснений. Я почти ничего не знала; поэтому разговор перешел на проблемы, требующие немедленного решения. Младшие офицеры и рядовые показывали мне свои казармы и рассказывали о затруднениях, с которыми они сталкивались при старом режиме, о путанице и противоречиях в приказах, об утомительном формализме начальников департаментов и о бесконечной переписке. Затем меня отвели в барак, где пятьсот калек и неизлечимо больных месяцами ждали врача, который бы дал им справку о непригодности к службе. Среди них были даже слепые. На таких призывных пунктах, как Ачинск, растянувшихся вдоль всей главной сибирской дороги, муштровали сотни тысяч солдат, прежде чем отправить на фронт. Улицы и городской плац были заполнены людьми в серых военных шинелях. На тротуарах их было не меньше, чем подсолнечных семечек. Этих встревоженных, скучающих по дому людей внезапно охватила горячая надежда, и вся толпа словно оказалась во власти воодушевления. Солдаты из крестьян отличались почти религиозным отношением к неожиданной свободе. Они питали столь сильную веру в перемены к лучшему, что даже война перестала казаться им ужасной. Все их политические дискуссии заканчивались примерно так: «Сперва прогоним немцев. Потом вернемся домой и начнем новую, счастливую жизнь. У нас будут школы и библиотеки».

Я разговаривала с ачинскими солдатами двое суток, ночью и днем. То, как они прощались со мной, порождало у меня самые дурные предчувствия. Я не имела представления, каким образом новая власть способна справиться с ситуацией, так как этих людей переполнял энтузиазм. Они чувствовали, что будущее принадлежит им.

По пути из Ачинска в Москву я не встретила ни единого представителя старого режима, хотя останавливалась на всех станциях, и больших, и маленьких. На каждой из них меня ждали люди. В промышленных центрах меня везли по городу с эскортом из сотен тысяч рабочих. Они окружали меня так тесно, что я могла вести с ними долгие разговоры. Нередко в мой вагон приходили депутации с приветственным адресом. Зачастую эти люди спешили ко мне из железнодорожных мастерских, все черные и покрытые потом. Я целый месяц ехала через Енисейск, Томск, Пермь и всю Европейскую Россию и могу засвидетельствовать, что за все это время не слышала ни одного грубого слова и не видела ни одного злобного лица. Русские люди пребывали в благоговейном настроении, будучи уверены, что на землю наконец пришла справедливость. Все чиновники куда-то делись. Ничто не препятствовало мирным размышлениям о счастливом будущем.

Существует класс людей, представителей которого я встречала по всей России, и они всегда вызывали во мне глубочайшую симпатию. Это были люди безземельные и бездомные. Кто в России не видел толпы изможденных, одетых в обноски женщин с младенцами на руках и детьми, цепляющимися за их юбки! Они жили в землянках рядом с фабриками и большими поместьями и с рассвета до заката выполняли самую черную работу. Их отцы и старшие братья были рядом, с усталыми лицами, пылающими от жара топок, и с ярко сияющими глазами. Они думали, что настал конец их адской жизни, что больше им не быть бездомными париями. Нередко толпа, окружавшая мой экипаж, состояла исключительно из таких людей. Это были потомки двух миллионов дворовых, которых освободили без земли и без копейки денег, лишив их возможности завести себе дом. От них произошло не одно поколение нищих. За свой труд они получали 20 копеек в день. Этого им едва хватало на пропитание. Женщины трудились от рассвета до заката, чтобы заработать 15 копеек. Их болезненные дети были обречены на уличную жизнь со всеми ее опасностями.

В стране было много других безземельных людей, не происходивших от дворовых. Рост населения после освобождения крепостных вынуждал делить земельные наделы на крохотные полоски, которые не окупали труда и налогов. Более богатые крестьяне скупали эти клочки земли, из-за чего безземельных крестьян становилось все больше и больше. Безденежные и неграмотные, они не могли выучиться никакому ремеслу. В деревнях они представляли собой всеобщую обузу и жили на подачки помещиков и зажиточных крестьян. В огромном количестве они перебирались на окраины городов и селились в глинобитных хижинах, где зачастую не было окон, а дверной проем завешивался тряпками. Они получали жалкие крохи на кирпичных заводах или в овощных хозяйствах. Зимой женщины весь день занимались стиркой, но большую часть их заработков мужья пропивали. В маленьких городах спрос на мужской труд зимой был очень скромным.

Приветствовавшие меня толпы этих людей представляли собой жалкое и ужасное зрелище. Чем могла я их обнадежить? Какое будущее несла им революция? Голодные и полуголые, они прислушивались ко всеобщему ликованию с надеждой и уверенностью. Крестьяне рассчитывали получить землю. Рабочие рассчитывали на более крупные заработки. Буржуазия рассчитывала на политическую свободу. А чего было ждать этим бездомным? Женщины бросали на меня умоляющие взгляды. По их щекам текли слезы.

В маленьких городках из такого люмпен-пролетариата обычно состояла вся встречавшая меня группа, но в промышленных центрах они составляли лишь внешнюю кромку пришедшей ко мне с приветствиями толпы. Радостное население в своем ликовании не замечало их, так как в своем беззаботном, восторженном настроении игнорировало подобные проблемы. Меня такое отношение выводило из себя. Перед Россией стояло множество задач. Шел четвертый год войны. Запасы истощились, страну обременял внешний долг, блокада отрезала ее от всего мира. После 1905 г. молодежь воспитывалась на романах Арцыбашева и Вербицкой. В Думе почти не раздавалось честных голосов. Социалистов так упорно преследовали, что даже их имя оказалось под запретом. Социалисты-революционеры могли работать лишь как члены Партии трудовиков.