Евгений Кабанов - МИССИОНЕР

• Название: МИССИОНЕР
• Автор: Евгений Кабанов
• Жанр: Эротика

Основой для развития сюжета послужила знаменитая фраза "У нас в СССР секса нет!". Молодой американский гиперсексуальный журналист русского происхождения, засланный ЦРУ в СССР с целью разложения общества с помощью секса, даже не подозревающий о своей секретной миссии, не успевает выпутаться из одной скандальной истории, как попадает в другую. ВНИМАНИЕ: в соответствии с темой в романе содержится много предельно откровенных эротических сцен, а также используется ненормативная лексика.

---

Выслушивая каждый день подробную информацию бабы Поли о её племяннице, Аполлон понял, наконец, к чему она клонит. Ну что ж, отчего бы и не познакомиться? Аполлон любил, наверное, как и большинство мужчин, разнообразие в этом вопросе. Да и вообще, мудрые учёные же точно установили, что человек по своей природе полигамен. А против природы, как известно, без вреда для себя же самого не попрёшь. Женщина не родит без участия мужчины, хоть ты тресни. А монотонность вредна во всём – тоже факт. А потом, и что самое главное, каждая новая женщина – это открытие!

Аполлон деликатно закинул удочку, а баба Поля как будто этого и ждала. Не было никаких сомнений, что она параллельно вела переговоры насчёт Аполлона и с Клавой. Аполлон уже мог догадываться с большой степенью достоверности, каким неотразимым мужчиной представила его своей племяннице баба Поля. В конце концов, Аполлонова тёзка заявила прямым текстом, что "неча ему по обчежитиям-то мыкаться", и что она, баба Поля, на его месте познакомилась бы с Клавой. O'Кей! Аполлон обещал бабе Поле подумать над этим вопросом до следующей субботы, и обрадованная старушка в подробностях объяснила ему, как найти дом племянницы. На такой, наконец-то, радужной, ноте пребывание Аполлона в больнице и завершилось – вечером его выписали.

На входе в рабочий посёлок, в так называемом Заречье, где стояло несколько одноэтажных домов, окружённых яблоневыми садами, Аполлон встретил Васю. Тот с понурым видом сидел на толстом бревне у сарая возле своего дома. Увидев Аполлона, он обрадовался:

– ЗдорСво, Американец! Жив-здоров? А то мы тебя поначалу уж и похоронили. Пока Романовна в больнице не побывала, так уже слухи пошли, что ты копыта откинул.

– Какие копыта? – Аполлон ещё не был силён в простонародных тонкостях русского языка.

– Да тебя, что, так шибануло, что русский язык забыл?

– А-а-а, – стукнул себя по голове Аполлон, – умер, то есть?

– Во-во. Ну, а вообще, тебе тут уже, как Матросову, памятник хотят ставить. Прямо при жизни – герой!

– Какому Матросову? – опять удивился Аполлон – в Штатах свои герои.

– Как какому? Александру… Ну точно, память у тебя, видать, хорошо задело.

– Да-а-а… "Что-то с памятью моей стало", – вспомнил Аполлон слова слышанной недавно по радио песни и глуповато улыбнулся.

И, боясь окончательно запутаться во всех этих неизвестных ему откинутых копытах и Матросовых, поспешил переменить тему разговора. Вернее, перевести ту же тему в новое русло:

– Слушай, Вася, ты расскажи, что там случилось-то? А то тётя Дуся так толком ничего мне и не объяснила.

Вася опять погрустнел, в отчаянии махнул рукой:

– Да котёл шарахнул. Вот теперь понаехало всяких сыщиков, козла отпущения ищут. А стрелочником кто окажется? Вася, конечно… Да ты садись, чего стоишь-то? В ногах правды нету.

Аполлон сел рядом с ним на бревно.

– Так отчего он шарахнул-то? Это же ваше с Митрофановым хозяйство.

– Да-а-а, – замялся Вася, – как назло, всё один к одному получилось в ту смену.

Он достал из нагрудного кармана рубашки замусоленную пачку "Примы", закурил.

– Ты же сам мне говорил, что "ни в жисть не шарахнет, потому как на таком угле и борща не сваришь, – передразнил Васю Аполлон.

– Говорил… А теперь вот говорю, что всё один к одному. Уголь в ту смену хороший оказался – когда-то пару машин завезли… Чёрт, это ж надо, что как раз в ту ночь до него очередь дошла!

– А куда ж вы с Саней смотрели?

Аполлон прекрасно знал, куда смотрели накануне взрыва и Вася, и Саня Митрофанов, но сделал вид, что ничего не знает.

– Куда-куда… – огрызнулся Вася, – раскудахтался, как беременная курица. Один ты, наверно, и остался, кто не знает, куда. Уже весь посёлок гудит, как трансформаторная будка. Сплетни всякие развели. А всё эта Зинка, сучка!

Он зло сплюнул, втёр плевок в пыль стоптанным башмаком.

Аполлону было интересно услышать всю историю в Васиной интерпретации. Да и подробности не мешало бы узнать.

– Так расскажи, что там эта Зинка учудила. А то я и вправду ничего не знаю.

– Стерва она, вот и всё. Язык, как помело.

Вася помолчал, сделал пару затяжек, видно, раздумывал – рассказывать или нет. В конце концов, решил, что всё равно Аполлон всё узнает, только сплетен разных наслушается, лучше уж пусть всё узнает от него, Васи.

– Я в ту смену тверёзый, как стёклышко, был. У нас с Санькой договорённость такая – один всегда на смене должен быть на ногах. Так как раз моя очередь была. А он говорит: "Пойду бражки выпью". И ушёл. Я угольку подкинул, сижу, леску распутываю: короед мой, два года ему, до спиннинга, засранец, добрался. Тут прибегает Санька, как будто ему в жопу перцу насыпали. Дай закурить, говорит, а самого аж руки трусятся. Я ему говорю: " Ты ж уже третий день, как бросил". А он разорался, кричит, аж слюнями брызгает: "Мне, зараза, не дала, а этому пентюху…". "Да что случилось-то?" – спрашиваю. "Что-что? – говорит. – Там в бане Петя Катюху дрючит, да ещё раком". Я ему: "Врёшь". А он мне: "Ну иди сам посмотри, если мне не веришь". А потом: "Стой, – говорит, – пойдём вместе. Пусть теперь только попробует не дать… Ты ж тоже всё хотел ей засадить…".

Вася прервал повествование, делая последние поспешные затяжки; щелчком отправил окурок в бурьян.

– А ты скажи мне, Американец, кто ей не хотел засадить? – он испытующе посмотрел на Аполлона. – Ну, разве что, только ты… Так она ж, мандавошка, и близко никого не подпускала… Ну вот. Я ему и говорю, а кто, мол, пар держать будет? А он говорит: "Давай сейчас раскочегарим хорошенько, и пойдём". Ну мы и поддали жару. Кто ж думал, что как раз хороший уголь пошёл? Мы ж тогда и не глядели, что кидали – не до угля было… А когда в баню пришли, там уже кроме Пети Колян с Кольком были. А Катька как с цепи сорвалась, и просить не надо было – всех подряд принимала. Видно, пентюх этот, Петька, здорово её раздраконил – у него елдак, как бутылка из-под шампанского. Так она сама ещё такие штуки выдумывать начала, что тебе в жисть даже и не приснится. Стосковалась, видно, в разнос пошла. И то, почти год держалась, как целка какая. Вот это баба, я тебе скажу!..

Вася закурил новую сигарету, опасливо оглянулся на крыльцо своего дома и подвёл итог:

– Ну, мы совсем и забыли про свою кочегарку. Тут оно и шарахнуло… – Вася сплюнул, снова растёр плевок башмаком. – Теперь вот Дрисня орёт, что посажает всех… Ничего, поорёт-поорёт, да остынет. Сам знает, что работать некому – если посажает, завод тогда вообще встанет. Да и сам он по бабам прошвырнуться не дурак, всё выведывал, как бы между делом, как там Катька, мол, хорошо подмахивает?.. Да уже новый котёл ставят, через неделю пустим…

– Постой-постой. Что-то я ничего не понимаю. Какой ещё Дрисня? – прервал его Аполлон. – Какая-то странная фамилия.

– Какая ещё фамилия? Это у Пуритина такая кликуха. Бочонок придумал.

– Какая-то странная кличка…

– А чего тут странного? Не странная, а сраная. Дрисня – она и есть дрисня…

– Что, она ещё что-то означает?

Вася сочувственно посмотрел на Аполлона – опять, мол, последствия подвига на мозгах героя сказываются.

– Объясняю для тугодумов… или для пришибленных… героев: дрисня – это то же самое, что понос. Что такое понос, надеюсь, не забыл? На всякий случай напомню: жидкий стул, если по-научному, – Вася пристально посмотрел на Аполлона. – Не тот стул, на котором сидят, а тот, который лезет из того, чем сидят… если жидкий, то, обычно, ещё и с газами… Понял, Матросов?

– Понял, – на всякий случай сказал Аполлон, хотя совсем запутался с этими жидкими, твёрдыми и газообразными стульями. – Только не понял, почему это директора так обозвали.

– А это Бочонок его так прозвал за выпендрёж. Он же ж уже ж две недели всем и каждому рассказывает, что у него, оказывается, фамилия английская, "Чистотин", значит, в переводе. Тоже ещё, англиец нашёлся… Ну, чтоб совсем русский язык, великий и могучий, не забыл, пускай теперь Дриснёй будет. Да оно и складно получается – хочет быть чистотой, пусть сперва нечистотами побудет… если по научному…

– Да он, вроде, мужик-то – ничего…

– Вот именно – ничего. А ничего – это пустое место, если ты помнишь, конечно, – Вася усмехнулся. – А дрисня как раз и есть ничего – ничего плохого, ничего хорошего. Не наступишь, так и вонять не будет… Да если б он совсем гавном был, то ему б другую кличку дали, тоже почище чистоты, уж будь спокоен.

– Ну, какую, например?

Аполлона забавляли Васины рассуждения о происхождении прозвищ.

– Ну… – Вася почесал затылок, – Лизожоп… или Жополиз, один хрен. Что в лоб, что по лбу.

– А чем же этот жополиз страшней дрисни?

Аполлон даже обиделся, поскольку сам был не прочь в подходящей ситуации нежно полизать чисто вымытую попочку симпатичной девчонке. Они же все поголовно от такой процедуры аж пищат от удовольствия.

– Ты что, прикидываешься? – вернул его от былого и дум в настоящее и реальность Вася. – Это ж и дураку понятно. Дрисня – понятие нейтральное, так сказать. Ни рыба, ни мясо. А жополиз – это ж сволочь.