Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

В другом месте, где речь идет уже не о Клеоне, но о римской военной системе по сравнению с греческой, Дельбрюк сам при­водит массу доказательств того, что афинские гоплиты видели даже доблесть в непослушании своим командирам. Главная вина в потере Амфиполя лежит, таким образом, на афинском войске. В настоящее время нельзя уже более говорить, что Клеон не был на высоте своего трудного положения, так как представление Фукидида о полной безрассудности Клеона, естественно, покоится на мнении тех, кто был единственно виноват в поражении и кто имел все основания выставлять погибшего козлом отпущения своей собственной негодности. Суждение Фукидида поэтому со­вершенно недостойно внимания, даже независимо от того, что Диодор дает совершенно иное описание битвы и настойчиво до­казывает храбрость Клеона.

Если Дельбрюк пользуется манускриптом реформатора Биллингера о бургундской войне, чтобы путем исторической анало­гии проверить рассказ Геродота о персидских войнах, то он дол­жен бы был воспользоваться манускриптом реформатора Меланхтона о Томасе Мюнцере, чтобы представить в истинном освещении фукидидовский рассказ о битве при Амфиполе. Это как раз то же самое: Томас Мюнцер в битве при Франкенгаузене представлялся таким же безголовым болваном и так же трусливо бежал, как и Клеон под Амфиполем. Разница лишь та, что меланхтоновскую ложь о Мюнцере под Франкенгаузеном мы, по край­

ней мере, частично, обнаружи­ли из других источников, тогда как рассказ Фукидида изобли­чает себя своей внутренней противоречивой невероятнос­тью, как образчик того славно­го метода, которым историчес­ки отсталые партии вынужде­ны бороться с исторически передовыми направлениями.

После смерти Клеона и Бразида партии мира в Афи­нах и Спарте получили пере­вес, и в 421 г. состоялся мир между Афинами и Спартой, так называемый Никиев мир, наименованный так по имени истинного своего творца и по­коившийся на том положении вещей, которое существовало перед войной. По мнению Дельбрюка, перикловский военный план был бы выполнен и все было бы благополучно, если бы Афины не были вовлечены в «неслыханную глупость» сици­лийской экспедиции. Почему была предпринята эта «неслы­ханная глупость» — это остается у Дельбрюка совершенно неясным. Судьбы народов так же мало определяются неслы­ханной глупостью, как и неслыханной мудростью.

На самом деле мир Никия был так же гнил, как и человек, имя которого он носил. Афинская олигархия заключила его через го­лову афинской демократии, которая была подавлена падением Клеона и поражением под Амфиполем. Спарта же, чтобы полу­чить обратно пленников со Сфактерии, заключила его через го­ловы своих союзников, из которых Беотия, Коринф и Мегара — непосредственные враги Афин — и слышать ничего не хотели о мире. Спартанцы ни в коем случае не хотели и не могли отдать афинянам Амфиполь. Из открытой войны получилась скрытая, вылившаяся в афинскую экспедицию в Сицилию, которая тем не менее была «неслыханной глупостью», в смысле Дельбрюка, что она имела своей целью достигнуть одним ударом того, чего Перикл хотел достигнуть своей стратегией на истощение и что было вопросом жизни для афинской демократии, именно — расшире­ния морского господства Афин на все Средиземное море.

Алкивиад

В катастрофе сицилийской экспедиции афинская олигархия снова несла на себе часть вины, особенно же злополучный Никий, «преступные дурачества» которого, как справедливо гово­рит Грот, сыграли большую роль в неудачном окончании экспе­диции. После своего позорного поражения он был, несмотря на все старания своих спартанских друзей, казнен победоносными сиракузцами, проклят афинским народом, но остался почитаем своим единомышленником Фукидидом, доверявшим ему как че­ловеку, «который из всех греков моего времени менее всего за­служивал такой ужасной участи, так как поведение его было все­гда строго закономерно и он всегда стремился выполнять свои обязанности перед богами».

Если сравнить эту ханжескую тираду с тем гнусным злорад­ством, с которым Фукидид сообщает о смерти Клеона, то стано­вится понятным, что, после решительного примера Грота, оппо­зиция среди беспристрастных историков стала гораздо значитель­ней, так что даже немецкие историки писали: «Олигархические тенденции, и только они, вызвали падение Афин». Однако, хотя это мнение гораздо более правильно, чем высказываемые из бояз­ни перед правителями речи о том, что Афины погибли от афинс­кой демократии, все же проблема этим не разрешается вполне. Остается неразрешенным один вопрос: почему демократия не подчинила себе олигархию? Исследования Грота оставили также и здесь существенный пробел.

Экономические условия жизни афинской демократии, как мы их здесь бегло набросали, делали ее, с одной стороны, все бо­лее и более воинствующей и увеличивали, с другой стороны, ее моральное разложение. Этот двойной процесс мы можем изу­чить на ее вождях, сначала по еще небольшому антагонизму между Периклом и Клеоном, а затем по зияющей пропасти меж­ду Клеоном и Алкивиадом — истинным виновником сицилий­ской экспедиции. Он был любимым учеником Сократа и наибо­лее беспринципным человеком своего времени, несмотря на то, что в этом отношении он имел достойного себе соперника в другом любимом ученике Сократа — Критии[13].

Вожди афинской демократии, конечно, не ответственны за ее судьбу; наоборот, народы ответственны за своих руководи­телей, и поэтому можно сказать про каждую партию: покажи мне твоих вождей, и я скажу тебе, кто ты.

4. ГАННИБАЛ И ЦЕЗАРЬ

В противоположность Афинам, Рим был с самого начала су­хопутной державой, возникшей не из таких блестящих войн, как персидские, но в упорной борьбе, из скудных источников, в не­прерывных битвах с мелкими соседними государствами, а пото­му с самого начала создававшей свою военную дисциплину со­всем иначе, чем это было возможно в Афинах и даже в Спарте.

Дельбрюк делает очень ценные выводы, связывая корни рим­ской военной организации с корнями римского государствен­ного устройства, но при недостаточности исторических источ­ников он должен был в существенном ограничиваться заключе­ниями от позднейшего развития к раннему. Полный исторический свет начинает пробиваться лишь со Второй Пу­нической войны, историком которой является Полибий в такой же мере, в какой Фукидид является историком Пелопоннесской войны. Однако Дельбрюк не позволяет ему завладеть собой так безапелляционно, как последнему.

Вторая Пуническая война создала эпоху в истории римско­го военного дела. Она была таким же испытанием огнем для Рима, как Пелопоннесская война для Афин. Дело шло здесь о гегемонии Рима в Италии, но только Рим это испытание выдер­жал. В тяжелой борьбе приобрел Рим также права и на мировое господство. Его войска, бывшие до тех пор, несмотря на суще­ствовавшую строгую дисциплину, гражданским ополчением, превратились в профессиональную армию. Республиканское

устройство Рима, победоносно устоявшее под ужасными уда­рами Ганнибала, вследствие своей победы стало превращаться в военную монархию. Сципион — окончательный победитель гениального карфагенянина — был предшественником Цезаря.

Пока римское военное государство имело лишь граждан-сол­дат, граждан-офицеров, граждан-полководцев, оно не могло и думать о том, чтобы послать войско в Африку и сразить своего опасного соперника — Карфаген. С другой стороны, богатый торговый город Карфаген обладал прекрасно организованным профессиональным войском, с великолепными полководцами и главнокомандующим, являвшимся беспримерным в истории во­енным гением. Если Ганнибала часто сравнивают с Наполеоном, то не следует забывать, что Ганнибал не смог, в конце концов, добиться успеха, вследствие узкого и завистливого торгашеско­го расчета правителей своего отечества, тогда как Наполеон был вынесен на поверхность волной Великой революции.

Если гениальность карфагенского полководца хотят поста­вить в известные рамки, то мы должны сказать, что величие Ган­нибала проявилось как раз в том, что, несмотря на военно-тех­ническое превосходство карфагенского войска над римским, он не увлекся утопическими целями. Особенность его войска по­зволяла ему вторгнуться в Италию и атаковать противника на его собственной земле, чего не позволял римлянам характер их войска, но Ганнибал никогда не думал, даже после своей победы при Каннах, уничтожившей полностью римское войско, повес­ти наступление на Рим и занять город. Упреки, которые ему делают за то, что, победив, он не сумел воспользоваться плода­ми своей победы, основаны на полном непонимании положения вещей. Его войско не было достаточно сильным, чтобы осадить и взять такой большой, хорошо укрепленный и богато снаб­женный всевозможными продуктами город, как Рим. Неудач­ный штурм города отнял бы у Ганнибала плоды всех его побед и помешал бы как раз тому, на что Ганнибал рассчитывал,— от­ложению итальянских союзников от римской гегемонии.