Юлиус Белох - Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

• Название: Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии
• Автор: Юлиус Белох
• Жанр: История

---

Развитие военного искусства, разумеется, не могло не повлиять коренным образом на политику. Еще Перикл мог быть одновременно и государственным деятелем, и полко­водцем; но уже при его ближайших преемниках эти функции сделались несовместимыми. Это понял уже Клеон; он стре­мился исключительно к руководству внутренней и внешней политикой, и только стечение обстоятельств, совершенно против его воли, заставляло его выступать в роли полковод­ца. Поколением позднее развитие военного искусства дос­тигло такого высокого уровня, что человек, не обладавший специальными знаниями в этой области, не мог уже и думать о том, чтобы стать во главе войска. Агиррий был в Афинах, вероятно, последним неспециалистом военного дела, кото­рый пытался руководить военной кампанией в качестве глав­нокомандующего; Каллистрат, хотя еще и носил звание стратега, занимался только административными делами, свя­занными с этой должностью, и только один раз, вместе с Ификратом и по его желанию, принял участие в походе. Из афинских государственных деятелей позднейшего времени большинство, как Эвбул, Демосфен, Ликург, Гиперид, даже не добивались звания стратега. Правда, профессиональный полководец и теперь еще мог играть политическую роль, в особенности если за ним числились крупные военные успе­хи; но обыкновенно опыт показывал ему, что гораздо легче иметь дело с наемниками, чем с Советом и Народным собра­нием. Даже таким людям, как Ификрат и Тимофей, никогда не удавалось занять или по крайней мере удерживать за со­бою первое место в государстве. Таким образом, карьеры военачальника и политика разделились; оба они зависели друг от друга, но, как обыкновенно бывает, ни один не мог угодить другому, и благодаря этому между ораторской ка­федрой и главным штабом возникла оппозиция, имевшая часто гибельные последствия для греческих республик этого времени. Эпаминонду в Фивах приходилось не меньше стра­дать от этой оппозиции, чем Ификрату и Тимофею в Афи­нах.

Неудобства такого положения вещей чувствовались очень сильно. Демосфен не раз высказывался, что тайна ус­пехов Филиппа в значительной степени кроется в том, что он сам был своим полководцем и министром и благодаря этому мог без всякой помехи принимать решения и приводить их в исполнение, причем ему не было надобности сообразоваться с какими-либо конституционными формальностями и нечего было опасаться, что неспособные генералы, осуществляя его планы, исказят их. Чем менее республиканский строй, — в виде ли демократии или олигархии — оказывался пригод­ным как для защиты государства извне, так и для поддержа­ния порядка внутри, тем более мыслящие люди должны бы­ли приходить к сознанию, что только монархия может исце­лить те язвы, которые истощали силы нации. Именно это убеждение привело Платона в Сицилию ко двору Дионисия, именно оно побуждало Исократа призывать к осуществле­нию своих национальных планов последовательно всех вы­дающихся государей своего времени — Ясона, Дионисия, Архидама, Филиппа. Его „Никокл" есть попытка располо­жить общественное мнение в пользу монархии. Около того же времени Ксенофонт в своей „Киропедии" показал нации идеальный образ не только полководца, но и государя; в сво­ем „Гиероне" он указывает средства, которыми человек, дос­тигнувший трона даже путем насильственного переворота, может приобрести любовь народа. Аристотель также считает монархию теоретически наилучшею формой правления, — правда, лишь при идеальном государе.

Впрочем, до практического осуществления этих мыслей было еще далеко. Ибо порядки, господствовавшие в великой державе Востока, повелитель которой у греков того времени носил просто имя „царя", были далеко не такого свойства, чтобы возбуждать пристрастие к монархии; а призрачная царская власть, какая сохранилась в Спарте и у молоссов, являлась монархией разве еще только по имени. В прочем же монархию в греческом мире, исключая некоторые погранич­ные страны, искони знали только в форме водворенного пу­тем революции насильственного правления, „тирании". На такого „тирана" общественное мнение смотрело как на бес­совестного кровопийцу, который способен на всякую ни­зость, на всякое нарушение божеского и человеческого пра­ва, которого следует убить, как бешеную собаку или как грабителя и убийцу. Краски для этой картины заимствова­лись из старых легенд о жестокости Фалариса, Периандра и Поликрата, и греки тем тверже верили в подлинность этих рассказов, что имели мало случаев практически ознакомить­ся с тиранией. Ибо именно благодаря этой глубоко укоре­нившейся ненависти к тирании последняя, в период от Пер­сидских войн до смерти Александра, в наибольшей части греческого мира ни разу не сумела утвердиться, и попытки водворить ее обыкновенно были подавляемы уже в зароды­ше. А где такая попытка удавалась, — она, разумеется, толь­ко усиливала господствующее отвращение к монархии, ибо насильственная перестройка существующего порядка невоз­можна без кровопролития. Что демократические и олигархи­ческие перевороты носили такой же кровавый характер и влекли за собою такие же глубокие изменения в области имущественных отношений, — это греки легко забывали; и действительно, кровопролитие особенно гнусно, когда оно совершается от имени и по приказанию отдельного лица. Эти кровавые родины погубили и величайшую, самую бле­стящую тиранию, какую когда-либо видела Эллада,— вла­дычество Дионисия в Сицилии. Ее крушение показало, что от революционной монархии нельзя ждать политического возрождения нации. Только законная монархия могла вер­нуть Греции внутренний мир. Объединить Элладу могло только то государство, в котором в одном старая, насажден­ная Зевсом монархия сохранилась в полной силе, — молодая страна к северу от Олимпа, которую династия Аргеадов не­когда в упорной борьбе отвоевала у фракийцев и иллирий­цев.

ГЛАВА XII. Новая северная держава

Страны, лежащие в северной и северо-западной Греции, позади Пинда и Олимпа, до IV века составляли обособлен­ный мир. Здесь почва все еще на необозримые пространства была покрыта девственным лесом, который на юге греческо­го полуострова давно уже был вытеснен земледелием; в этих лесах еще встречались и дикий бык, и даже лев. Промеж ле­систых гор в далеко раскинутых открытых деревнях жило редкое население; укрепленных поселков было немного, и за исключением халкидских и коринфских колоний у берегов, на всем огромном пространстве от Ионического моря до Стримона не было ни одного сколько-нибудь значительного города. В языке и нравах сохранилось множество остатков старины; гомеровские звуки, которых в остальной Греции давно уже нельзя было услышать, здесь еще жили в устах народа. Здесь меч все еще был неразлучным спутником мужчины, здесь еще господствовал старый обычай есть си­дя, и, подобно гомеровским героям, македоняне и эпироты умели пить на славу.

Государственное устройство также в главных чертах ос­тавалось тем же, что и в героическую эпоху. Из всех грече­ских стран, исключая Спарту и Кипр, только здесь старая наследственная монархия сохранилась до IV века — у молоссов в Эпире, правда, очень ограниченная в своей компе­тенции, но у македонян — в полной силе, так как беспре­станные войны с фракийцами и иллирийцами требовали здесь твердой государственной власти. Царь был неограни­ченным главнокомандующим на войне и по собственному усмотрению руководил внешней политикой государства. Но внутри его власть была значительно ограничена законом и обычаем, и в особенности право осуждать гражданина на смерть принадлежало собранию способных нести оружие мужчин. Ибо в Македонии сохранилось многочисленное со­словие свободных крестьян, которые на войне составляли ядро пехоты; кроме того, здесь существовала могуществен­ная знать, владевшая очень значительной земельной собст­венностью, — „военные товарищи" (εταίροι) царя, как ста­рым гомеровским термином называли себя члены этого со­словия.

Около времени Пелопоннесской войны эллинская куль­тура начала проникать и в эти края. В Эпире царь Фарип, сам воспитанный в Афинах, с успехом старался распростра­нять просвещение среди своего народа. В том же направле­нии действовал царь Архелай в Македонии (выше, с.94). Во время смут, охвативших страну после его убийства, прави­тельству было, разумеется, не до забот о духовных интере­сах народа; но лишь только под властью Пердикки порядок был восстановлен, монархия снова вступила на путь, указан­ный Архелаем. Ученик Платона, Эвфрей из Ореоса, сделался самым влиятельным человеком при македонском дворе и до такой степени ввел здесь в моду научные занятия, что, как говорят, люди, незнакомые с философией и математикой, не допускались к царскому столу. Это, разумеется, гипербола, но она показывает, что македонские вельможи следовали примеру своего царя. Поэтому многие из полководцев Фи­липпа и Александра были высокообразованными людьми, и некоторые из них, как Антипатр и Птолемей, даже сами под­визались на литературном поприще. Филипп также продол­жал действовать в этом направлении; как высоко он ценил риторическое и философское образование, лучше всего до­казывается тем, что в воспитатели своего сына Александра он пригласил Аристотеля.