Юлиус Белох - Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

• Название: Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии
• Автор: Юлиус Белох
• Жанр: История

---

Притом этический прогресс вовсе не совершается по прямой восходящей линии, как и прогресс во всех других областях. Каждый успех в одной сфере покупается ценою потери в другой. Как только экономическое развитие народа достигает такой высоты, что ущерб, который профессио­нальная деятельность населения терпит от войны, уже не уравновешивается стоимостью военной добычи, — воинст­венность народа обыкновенно исчезает. В той части грече­ского мира, где экономическое развитие достигло наиболее высокого уровня, — в Ионии — это явление обнаружилось очень рано; отчасти им был обусловлен неуспех великого восстания против Дария, а в начале IV века ионийские отря­ды за немногими исключениями были совершенно непри­годны для военных действий. Со времени Пелопоннесской войны и в Аттике начало обнаруживаться отвращение к во­енной службе, особенно к походам за море; и мы, действи­тельно, не можем порицать афинских граждан за то, что они не имели охоты рисковать жизнью в пограничных стычках с фракийскими князьями и в других войнах подобного рода, имевших целью лишь защиту колониальных владений. Даже Пелопоннесский союз был вынужден около 380 г. предоста­вить всем желающим право откупаться от военной службы в случае экспедиций вне пределов собственно Эллады. Но в горных округах Пелопоннеса и других частей греческого полуострова старый воинственный дух продолжал жить и теперь; там во всякую минуту можно было набрать любое число наемников. А в некоторых отдаленных местностях, как например в Этолии, старая склонность к войне и грабежу удержалась до тех пор, пока на Грецию не легла тяжелая ру­ка римлян.

Да и вообще чувство солидарности естественно ослабе­вает, по мере того как индивидуум приобретает все более самостоятельности. Этот процесс наступил и в Греции; ха­рактерным симптомом его является то обстоятельство, что прямые личные повинности в пользу государства, „литур­гии", во второй половине IV века в Афинах большею частью были уничтожены или обращены в налоги. Точно так же граждане все более уклонялись от занятия безвозмездных почетных должностей, что, впрочем, отчасти было результа­том недовольства существующим строем, которое даже та­кого человека, как Платон, заставило совершенно отстра­ниться от общественной жизни. Затем, в конце века, Эпикур выставил положение: дате биосас — живи мирно про себя и как можно меньше связывайся с политикой.

Однако не следует слишком преувеличивать размеры подобных явлений. Если в рутине будничной жизни и ввиду неисцелимого зла политического дробления и мелочной пар­тийной борьбы иные и становились нерадивыми в исполне­нии своих общественных обязанностей, то в минуту нужды греки этой эпохи так же мало задумывались приносить свое имущество и жизнь на алтарь отечества, как их отцы и деды. Когда Афины перед Херонеей вели свою последнюю ре­шающую борьбу с Филиппом, в их военную казну отовсюду стекались добровольные взносы, хотя многие из жертвовате­лей резко осуждали ту политику, которая привела государ­ство к этой войне. И несмотря на все свое отвращение к во­енной службе, граждане греческих городов всегда с радо­стью шли в бой, когда надо было защитить отчизну. Оборо­на Афин против Деметрия, обороны против Антигона и еще против Суллы не уступают подвигам, совершенным эллина­ми в Персидских войнах и Пелопоннесской войне; история остальных греческих областей также представляет немало примеров подобного героизма.

Тем большие успехи сделала под влиянием возрастав­шей образованности гуманность. Жестокости вроде тех, ка­кие совершались над побежденными врагами еще во время Пелопоннесской войны (выше, т.1, с.466), были бы невоз­можны уже спустя немного лет. В течение IV века уже очень редко случалось, что при взятии города победитель избивал взрослых граждан, да и то лишь в таком случае, когда это были возмутившиеся против него подданные. Обыкновенно же пленным позволяли откупаться; лишь тех, которые не могли уплатить выкупа, сообразно старому военному праву, продавали в рабство; но и в этом случае часто поступали че­ловечнее. Мы видели, что даже провинившиеся в ограбле­нии святыни фокейцы благодаря заступничеству Филиппа спаслись от мести своих врагов и сохранили жизнь и свобо­ду. Агесилай во время своих походов в Малой Азии строго наказывал своим войскам и в пленном варваре уважать че­ловека и обходиться с ним гуманно. Правда, эллины по-прежнему были убеждены в своем превосходстве над варва­рами, и почти никто не оспаривал укоренившегося и при то­гдашних условиях вполне справедливого взгляда, что элли­ны предназначены природою для господства, а варвары — для рабства; но уже начинали догадываться, что это превос­ходство основывается не столько на происхождении элли­нов, сколько на их образовании, и что варвар, усвоивший греческую культуру, имеет право считаться греком.

Даже в отрезанный от жизни гинекей мало-помалу на­чало проникать просвещение, ибо, если женское образование находилось еще в очень жалком состоянии, то тем сильнее действовало влияние отца и позднее мужа. Арете, дочь Аристиппа, так обстоятельно ознакомилась с его философской системой, что позднее сумела обучить ей своего сына, младшего Аристиппа. В кружке, образовавшемся в конце столетия в Лампсаке вокруг Эпикура, участвовали и женщи­ны, как Фемисто, жена Леонтея, и ее дочь Леонтион, которая позднее вышла замуж за любимого ученика Эпикура, Метродора. Гиппархия, девушка из знатной семьи в Маронее, вскоре после смерти Александра прибыла со своим братом Метроклом в Афины, где киник Кратес произвел на нее та­кое глубокое впечатление, что она отвергла всех других ис­кателей своей руки и не задумалась пойти за своим избран­ником, чтобы в качестве жены делить его нищенскую жизнь. В эту эпоху снова начинают появляться и женщины-поэты, как в VI веке; таковы Эринна из Теноса (около 350 г.), не­сколько позднее Носсис из Эпизефирских Локр и Анита из Тегеи в Аркадии.

Как ни мало типичны эти примеры, тем не менее они являются характерными симптомами той глубокой переме­ны, которая в эту эпоху начала совершаться в положении греческой женщины. Возможность браков по любви, каким был брак Гиппархии с Кратесом, заставляет предполагать, что и девушки начали вращаться в мужском обществе. Роди­тели, разумеется, не одобряли связи с нищенствующим фи­лософом; но им и в голову не приходило принудить свою дочь к другому браку, и в конце концов они дали свое согла­сие. При этих условиях тот грубый взгляд, согласно которо­му единственною целью брака является рождение детей, все более уступал место пониманию брака как духовного обще­ния, где обе части в силу различия своих свойств взаимно дополняют друг друга. В этом смысле высказывается Ари­стотель, который сам был очень счастлив в своем браке с сестрой своего друга Гермия; а Ксенофонт в своей „Ойкономии" нарисовал картину идеального брака, которая в общем соответствует еще и нашим представлениям. Само собой разумеется, что действительность мало походила на этот идеал; брак по расчету, где главную роль играло приданое, все-таки оставался преобладающим явлением. Поэтому ко­медия неистощима в своих жалобах на женщин; правда, и мужья, в уста которых вложены эти жалобы, большею ча­стью сами настолько пошлы, что их жены еще слишком хо­роши для них. Но и Еврипид, изучавший женскую душу бо­лее пристально, чем кто-либо до него, нарисовавший в своей Алкестиде идеальный образ жены и хозяйки, был в общем очень дурного мнения о женщинах своего времени. Даже такой человек, как Платон, не имеет ни малейшего пред­ставления об этическом значении семейной жизни, которую он поэтому совершенно исключает из строя своего идеаль­ного государства; он и сам, как известно, умер холостяком. Правда, он впадает при этом в противоположную крайность, совсем отрицая физическое и духовное превосходство муж­чины, как делают и современные социалисты, его последо­ватели; оба пола должны получать одинаковое образование, но зато потом должны иметь и одинаковые права и обязан­ности, причем женщины должны даже, подобно мужчинам, нести военную службу.

Ввиду этих условий гетеры и теперь сохраняли то пер­венствующее положение, которое они в эпоху Перикла заня­ли в греческом и особенно в афинском обществе. Аттическая комедия, приблизительно со времени Коринфской войны, вертится главным образом вокруг этих дам полусвета, и в числе их поклонников мы встречаем, за немногими исклю­чениями, всех выдающихся людей этого периода — поэтов и художников, ученых и государственных деятелей. Самой знаменитой гетерой в начале IV века была Лаиса, которая, по преданию, семилетней девочкой была взята в плен при за­воевании афинянами сиканского города Гиккары в 415 г., она попала сначала в Коринф и наконец в Афины, где очаро­вала всех своей красотою. Впоследствии она впала в бед­ность, и поэт Эпикрат не мог отказать себе в дешевом удо­вольствии выставить в своей комедии „Антилаис" развен­чанную царицу афинского общества на осмеяние публики. Еще большую известность приобрела в эпоху Филиппа и Александра Фрина из Феспий. По преданию, она вдохновила Праксителя на создание его Афродиты Книдекой; она нахо­дилась в близких отношениях и с Гиперидом, и его красно­речию была обязана своим оправданием, когда была привле­чена к суду по обвинению в кощунстве (выше, с.7). Ее ста­туя, работы Праксителя, стояла в Дельфах между статуями царей Филиппа и Архидама — почет, возбуждавший силь­нейшее негодование в проповедниках нравственности вроде киника Кратеса. Другая знаменитая гетера этого времени, афинянка Пифионика, последовала за министром финансов Александра Гарпалом в Вавилон; она пользовалась там поч­ти царским почетом, и когда она умерла, ее друг воздвиг ей великолепный памятник в том месте, где Священная дорога из Элевсина в Афины спускается на равнину и взору путни­ка впервые открывается Акрополь. Это был, без сравнения, самый величественный надгробный памятник в окрестно­стях Афин; чужеземец, проходивший этой дорогой, навер­ное, думал, что здесь погребен один из знаменитейших лю­дей города, пока, прочитав надпись, не узнавал, кому воз­двигнут этот памятник.