Николас Мейер - Учитель для канарейки

• Название: Учитель для канарейки
• Автор: Николас Мейер
• Жанр: Классический детектив

Этот роман написал профессиональный американский писатель. Главным действующим лицом романа является Шерлок Холмс, от лица которого ведётся основное повествование. Год 1891, Париж, столица Западного мира — а его Оперный театр полон сюрпризов. Холмс один в этом странном и блистательном городе, без своего обычного окружения и помощников; его нанимают для защиты юного беззащитного сопрано, чей прелестный голос является объектом одержимости того таинственного создания, в которого никто не верит, но чья ревность — смертельна, Призрака Оперы, противника Холмса со многими личинами, в чём-то даже превосходящим его. И имён у него много: Призрак, Никто, Орфей, Ангел Музыки…

---

Я присвоил один из огарков для своих собственных нужд и стал нащупывать путь при его слабом огоньке, мне нечем было прикрыть руку, горячий воск обжигал мне пальцы и застывал на них. Я слышал разные звуки, таинственное эхо, капанье воды, отдаленную поступь, но надо мной она звучала, или подо мной — я уже не знал. Двигался я, в основном, по подмосткам и деревянным галереям, пересекавшим обширные пустые пространства. Иногда у них имелись разнообразные перила, иногда их не было. Хуже, что они сильно раскачивались подо мной.

В отдалении я различил два движущихся огня и как будто услышал голоса. Я стал осторожно красться вперед, пугаясь каждой скрипучей доски под ногой. Из-за штабеля деревянных досок я разглядел Каллиопу, огромную газопроводную машину, с помощью которой контролировалось все освещение Дворца Гарнье. Вот и нашлась вторая пограничная точка между миром, который я стал определять про себя, как мир реальности, и этим его извращенным подобием.

В каких-то дюймах от меня вовсю трудилась полиция, они только что, к своему изумлению, обнаружили три трупа — бедняг, работавших с рубильниками и шкалами осветительной панели, отправленных в лучший мир маньяком.

— У них перерезаны горла, — я узнал голос Мифруа.

— А у этого проломлен череп, — произнес кто-то другой.

— Это же Моклер! — воскликнул третий, это был голос Жерома. Они благополучно затаптывали все возможные улики. Покачав головой, я убрался назад, сохраняя все ту же осторожность.

Все ниже и ниже. Иногда я отклонялся от пути и забредал в очередной любопытный тупичок, но, насколько я понимал, все они вели в другие потайные проходы, которые у меня не было ни навыка, ни времени исследовать. В этих случаях мне приходилось возвращаться по своим следам и терять время, делая выбор, который для безумного создателя лабиринта не представлял ни малейших затруднений. Мой жалкий огарок расплавился полностью, и меня снова окутала тьма.

Один раз я в испуге задержал дыхание, когда мимо меня по узкой площадке деловито промчался крысиный отряд. Я чувствовал, как их легкие тельца перебегают через мои ботинки, и едва сдерживал дрожь.

Все ниже, и ниже, и ниже! Я пытался подсчитывать, на каком уровне нахожусь, насколько мне удалось разобраться в их системе, но, на самом деле, мой путь уходил вниз полого, и в темноте я вскоре утратил всякую ориентацию. Я больше не мог определить, что находится наверху, что внизу. Я уже начал сомневаться, что сами стены вокруг меня стоят вертикально. Земное притяжение оставалось моим единственным ориентиром.

И продолжая отыскивать этот единственный правильный путь, я не переставал размышлять о злом гении, создавшем его. Какая же нужна была неуклонная целеустремленность и мастерство, чтобы создать сначала один мир, а потом поместить внутрь него второй? Или оба мира были задуманы одновременно? Какие темные устремления, какое вдохновение или безрассудство подвигли Ноубоди на этот поразительный, близкий к чудотворству инженерный подвиг?

И сколько же времени это заняло? — или время, как я начал подозревать, вовсе не имело значения для этого существа, добровольно погребенного здесь до конца своих дней?

Пока я выискивал и нащупывал путь, над разнообразными звуками, задевавшими во мраке мое сознание, подобно множеству хватких пальцев, постепенно стал преобладать некий определенный шум. Это был отдаленный, прерывистый перестук, который то нарастал, то внезапно стихал, чтобы опять возобновиться. Я не представлял себе, что бы это могло быть, но вскоре мне удалось более-менее определить его место в моей мысленной карте. Когда я направлялся все глубже под землю, звук набирал мощь, когда я сбивался с пути, он слабел и угасал. Что-то в этом шуме, или, скорее, в его сбивчивом ритме, было знакомо, но тогда я не смог этого определить.

Мне казалось, миновало несколько часов, прежде чем я, двигаясь черепашьим шагом, остановился, наконец, перед огромной железной дверью, но вполне возможно, что, темнота исказила мое чувство времени. Отдаленные тяжелые удары, сначала усилившись, теперь внезапно резко прекратились, и я оказался в глухой тишине. Я ощупал дверь, простучал костяшками пальцев, вызвав слабое эхо. Я понял, что весит эта штука сотни фунтов, и был вынужден оставить надежды отворить ее, не разбираясь в потайном механизме. Часа два без малого прошли в бесплодных поисках. Я бросил на дверь все свои слабые силы, но, как я и предполагал, железная махина и не сдвинулась. Как ни невозможно было это признать, казалось, что все мое путешествие прошло впустую. Как будто этому существу снова удалось увернуться от меня.

Оказавшись перед этой неприемлемой перспективой, я присел на кирпичный цоколь и с тяжелым вздохом привалился к двери, которая так подвела меня, стараясь справиться с разочарованием и подумать, какие иные пути еще можно было найти.

Видимо, сказалось напряжение долгого и полного событий дня, потому что следующее, что я помню — как проснулся на том же самом месте, причем то, что пробудило меня, стало моим спасением. Очевидно, во сне я повернулся к двери боком, ибо, к моему изумлению, механизм поддался легчайшему нажиму, и дверь бесшумно откатилась на рельсах влево, так что я едва не свалился в проем. Восстановив равновесие, я потратил еще несколько мгновений на то, чтобы вспомнить, где я, собственно, нахожусь. Я схватил часы и попытался разобраться, сколько времени. Часы показывали самое начало шестого, но мне это ничего не говорило. Пять утра или вечера? Возможно ли, что я так долго проспал? У меня не было ответа.

Потом я осознал, что мне хватило света, чтобы разглядеть стрелки часов, и уставился в дверной проем, открытый моими сонными метаниями.

Зрелище, представшее моим глазам по ту сторону скользящей двери, я вряд ли скоро забуду. Эта картина иногда все еще снится мне.

Я, наконец-то, добрался до подземного озера. Оно уходило вдаль под чередой цилиндрических сводов, поддерживаемых огромными колоннами, основания которых исчезали под затянутой дымкой водой, дальнего берега не было видно. Судя по несмолкаемому шипению, помещение освещалось газом, отведенным, как я предположил, от Каллиопы наверху, где лежали убитые.

Я опустился на колени, коснулся воды и с изумлением обнаружил, что она тепловатая. Несомненно, тепло воды, поднимавшееся из подземных глубин, входя в соприкосновение с холодным воздухом пещеры, и вызывало постоянный туман над поверхностью. Стоило моим пальцам погрузиться в жидкость (неприятного, маслянистого состава), как я вздрогнул, услышав тихое ржание, и, подняв глаза, разглядел большого белого коня, как по волшебству, возникшего в неровном разрыве в тумане.

— Цезарь! — воскликнул я. Непохоже было, что животное не радо меня видеть. Подойдя поближе, я обнаружил, что его уздечка привязана к железному кольцу, висевшему на столбике, в свою очередь укрепленном на небольшой набережной. Таз свежего овса стоял на деревянной подставке перед ним.

Возле шеста я увидел стапель, достаточно широкий, насколько я мог судить, для небольшой лодки или полубаркаса, хотя не видно было ни следа ни того, ни другого. И не нужно было быть великим мыслителем, чтобы понять, что лодку увел ее хозяин на другой берег — где бы он ни был.

Лодка, конечно, была бы предпочтительнее, но мне пришлось удовольствоваться лошадью, и я отвязал Цезаря от столбика. Он покорно последовал за мной и, хотя седла на нем не было, не стал возражать, когда я подвел его к кормушке и с помощью выступа, на котором она стояла, взобрался ему на спину.

— Ну, Цезарь, — тихо сказал я, направляя его в туман. — Ты умеешь плавать? Сможешь доставить меня на другой берег озера?

Вода, как я уже отмечал, была теплой, и коня не смущал ее странный состав. Он осторожно встал на кирпичную кладку, где был сооружен стапель, и изящно соскользнул в дымную жидкость.

Я не имел ни малейшего представления, куда нам нужно направляться. Оставалось только надеяться, что Цезарь осведомлен лучше. Он поплыл сильными и плавными гребками. Дымка расступалась перед нами, чтобы тут же сомкнуться позади. Вскоре у меня возникло впечатление какого-то сонного очарования. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы напомнить, что менее чем в двух сотнях футов надо мной находится один из самых оживленных кварталов суетливой столицы, а от результата моего предприятия зависит жизнь женщины.

Я уже начал думать, что мы делаем успехи, когда газ, заливавший тоннель слабым, жутковатым светом, внезапно потускнел и погас, и мы с конем остались в полной темноте в середине подземного водоема, не представляя себе, в каком направлении продолжать путь — если мы вообще двигались все это время в каком-то определенном, постоянном направлении.

Конь испуганно заржал. Я нагнулся вперед и потрепал его по шее, чтобы успокоить, но и самому мне было не по себе. Зловещий стук возобновился, более громкий, чем прежде. Сначала мне показалось, что я мог бы двигаться на этот звук, однако я быстро убедился, что, из-за специфической акустики тоннеля, шум исходит как будто бы отовсюду сразу. Сбивчивые удары тяжело отдавались от воды и кирпичей, порождая гулкое эхо, вторившее им, и производя хаотичную какофонию, которая вызывала у меня ощущение — в тогдашнем моем настроении — что я нахожусь внутри бешено бьющегося сердца безумца.