Джеймс Джонс - Только позови

• Название: Только позови
• Автор: Джеймс Джонс
• Издательство: «Радуга»
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Изданный посмертно роман выдающегося американского прозаика Джеймса Джонса (1921–1977) завершает цикл его антивоенных романов. С исключительной силой изобразил он трагедию тех, кто вернулся с войны. Родина оказалась для своих сыновей самодовольной, равнодушной и чужой страной. Роману присущ ярко выраженный антивоенный пафос, он звучит резким обличением американской военщины.

---

— Да нет, — ответил он, — Война тут ни при чем.

Он видел жадное любопытство в ее глазах. Он понимал, как ей хочется услышать что-нибудь необыкновенное, романтическое, о чем она могла бы вспоминать, когда будет постарше, когда постареет. Но ему не хотелось разочаровывать ее, не хотелось говорить правду.

— Не обращай внимания, просто дурацкий сон, — сказал Уинч, еще не придя в себя.

— Ты чем-то серьезно расстроен, — настаивала Кэрол.

— Есть немного. Ничего, пройдет.

То ли желая утешить его, то ли повинуясь женскому чутью, она повернулась к нему, и он ткнулся в ее теплую тугую грудь и целовал, целовал без конца, пока Кэрол не застонала…

Он уснул, но через какое-то время перед глазами опять поплыли какие-то новые, непонятные картины. Очнувшись, он долго смотрел на спящую Кэрол. Он догадывался, что теперь она будет донимать его расспросами, и не ошибся. В следующий раз она завела разговор на эту тему, потом еще и еще. И бред тоже, однажды вырвавшись наружу, словно разворотил запруду: Уинч стал все чаще и чаще разговаривать и кричать во сне. Кэрол приходилось расталкивать его чуть ли не каждую ночь. Дошло до того, что он теперь боялся уснуть при ней, и в результате у него развилась бессонница, которой он сроду не знал, даже в самые тяжелые дни на Гуадалканале и Нью-Джорджии.

Два новых кошмарных сна, одолевавшие Уинча, были совершенно непохожи один на другой ни картинами, ни значением. И оба непохожи на старый, привычный. В одном на него нападал японец — иногда офицер с мечом, иногда свирепый бывалый сержант со штыком наперевес, насаженным на старое, давно снятое с вооружения ружье. Японец шел прямо на него. У Уинча был пистолет 45-го калибра, и он знал, что в конце концов убьет японца. Но дело было не в этом, а в том, что они оба были под сплошным минометным огнем. Японец не обращал на огонь никакого внимания. Сам же Уинч пригибался, когда рядом шлепалась и разрывалась мина, а это случалось каждые две-три секунды. Он выстрелил раз, другой — и промахнулся, потом еще — и опять промахнулся, потому что в этот момент рядом вырастал разрыв. Японец шел, как ни в чем не бывало. Уинч знал, что тот не достанет его, что он последнюю пулю всадит в противника в упор. И все равно победителем в поединке выходил японец, потому что он был готов умереть, а он, Уинч, нет. Он ждал, пока японец подойдет поближе и он прикончит его, ждал, пригибаясь под минами, в ужасе от того, что не может побороть страха перед смертью.

Другой сон был с каким-то раненым. Уинч так и не разобрал, кто это. Наверняка не Джеклин, потому что он на самом деле видел, как убили парня, и вспоминал во сне, как это было, когда видел того, другого. Он упал так же, как и Джеклин, — навзничь, раскинув руки и вздернув подбородок, но головой вверх, а не вниз, как Джеклин. Он был живой, но шквальный огонь мешал подобраться к нему. Когда выстрелы немного стихали, Уинч слышал, как он зовет на помощь, умоляет вынести его из-под огня. Однако Уинч ничем не мог помочь ему. Ротного убило, командование перешло к нему (в действительности при Уинче ни одного ротного не убило). Он отвечал за сто шестьдесят человек, окопавшихся позади него, не имел права рисковать операцией и потому ничего не мог сделать — ни послать кого-нибудь, ни поползти сам, потому что роте без командира нельзя. Внизу все так же стонал и звал на помощь раненый, противник продолжал вести безостановочный огонь, и каждая пулеметная очередь снова и снова прошивала его пулями, но он все еще был жив. Несчастный не хотел умирать.

Уинч ни разу не рассказал Кэрол о том, что ему снится по ночам. Хотя кошмары помимо его воли все чаще выливались в бред, он все еще верил, что если будет молчать, не будет говорить на эту тему, то избавится от них и снова научится держать себя в руках. И еще потому, что Кэрол была заинтригована его вскриками и разговорами во сне. Слишком заинтригована, чтобы открыться ей. Она любила слушать про войну, и самые жуткие, самые чудовищные подробности доставляли ей почти что чувственное наслаждение. Как мальчишке, которого безудержно влекут страшные фильмы с Дракулой. Это потому, что она не знала, что такое война. Если бы она видела ее своими глазами и пережила бы, что довелось пережить ему, то она поняла бы, что война не жуть и не ужасы, а горе. Но Уинч знал, что она не поймет. Мало кто из цивильных понимал это.

Так или иначе, у Кэрол хватало собственных забот. Начались они с приезда ее жениха на рождество. Он по-прежнему рвался в армию, дома у него только и разговоров было об этом. Он решил бросить колледж и идти добровольцем. Родители были против, особенно мать. И родители Кэрол тоже были против: зачем ей выходить замуж за молодого человека, которого вот-вот пошлют в Европу, пусть он из хорошей семьи и со связями. Решающее слово оставалось за самой Кэрол. И она не преминула поделиться своими огорчениями с Уинчем.

Как она и предполагала, они сумели встретиться только раз за все праздники, так что он узнал обо всем позднее, уже в январе.

— Ты сама-то хочешь, чтобы он пошел в армию, или нет? — спросил он строго, как у подчиненного.

Кэрол состроила жалостливую мину и захныкала.

— Не хочу я, чтобы он шел в армию. Но и замуж за него не хочу. Мне кажется, я не люблю его. Я тебя люблю.

— Не впутывай меня, пожалуйста, — оборвал ее Уинч, — Я не в счет.

— Нет, в счет! — запротестовала Кэрол. — Но все равно я не хочу, чтобы он шел в армию. Раз его родители против. Его мама, бедная, вся извелась. И папу старенького жалко. Он добился для него отсрочки. Я обязана прислушиваться к их мнению. Мне просто не хочется за него замуж… А если он останется, значит, мне придется идти за него. Придется ведь, правда?

Ясно, чего она ждет от него, не ждет — напрашивается.

— Необязательно, — сказал он.

Кэрол повернула голову и пристально смотрела на него большими темными глазами. Левый зрачок немного скосил, потом снова встал на место.

— Просто так он не послушает меня, не останется. У него своя голова на плечах.

— Послушает, еще как послушает, — продолжал Уинч уверенно. — Скажи ему, что у тебя любовник, и все.

Бегающий косящий зрачок делал ее неотразимой.

— А-а… И ты думаешь, он поэтому останется? А не получится наоборот? Возьмет да и сбежит с горя в армию.

На Уинча вдруг опять нахлынуло то же самое чувство, которое по разным поводам все чаще и чаще возникало у него с недавних пор. Смотришь и не знаешь, то ли явь, то ли сон. Неужели она в самом деле верит в то, что говорит? Похоже, что верит.

Люди вот понаделали оружия, запаслись бомбами и пошли гурьбой убивать других — это по-настоящему, всерьез? Похоже, что так. Людей взаправду убивают? И они действительно больше не живые? Или это все понарошку, как у детей, когда они играют и балуются.

Человек строит дом. Это доподлинно дом или просто груда бревен, сложенных и сколоченных, которую люди сообща решили назвать домом?

От таких пугающих мыслей кружилась голова, как будто он стоял над бездонной пропастью. И Кэрол снова удержала его.

— Нет, это непорядочно. Вот если бы я была уверена… — Потом, подумав, она сказала, скосив глаза — Так я и сделаю.

— Я могу, конечно, ошибиться, — протянул Уинч. — Зато мы сможем продолжать встречаться.

— Да, так и сделаю, — еще раз решительно заявила Кэрол.

Само собой, ничего подобного Кэрол не сделала. Не хватило духу, сообщила она Уинчу при следующем свидании. Вместо этого она уговорила жениха ехать обратно в колледж и пообещала приехать к нему на недельку. Тот согласился. Они договорились, что она поедет в Кливленд в конце января.

Несколько недель до ее отъезда они встречались почти каждый день. И всякий раз ровно в четыре утра она поднималась, одевалась аккуратно, красилась и к половине пятого была уже у себя. Дома ее никто не ждал, никто не вставал в такую рань. Но она неукоснительно следовала правилам игры. Когда мать в половине девятого приходила будить Кэрол, дочь всегда была в постели.

Уинчу оставалось до подъема еще часа три, и потому, не вставая с кровати, он с любопытством наблюдал, с каким тщанием Кэрол приводит себя в порядок. Она была так прелестна по утрам, так трогательно следовала церемонии одевания, что ему снова хотелось затащить ее в постель. Но порядок есть порядок, и Кэрол выдерживала церемонию до конца.

Вернувшись из Кливленда, она объявила, что у нее появился новый друг. Из-за него-то она и пробыла там три недели вместо одной. Сам он из какого-то городка в Огайо, примерно такого же возраста, как и ее жених. Они с Уинчем уже пришли в его квартиру с холода, и она снимала шубку. «Может, мне лучше за него пойти? У него и денег побольше, и уже положение. И предки просто удивительные, воспитанные такие, особенно мама. Ах, Март, как я тебе благодарна! С тобой я стала совсем взрослая!»

Кэрол бросила шубку на диван и закружилась по комнате.