Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

• Название: Наркотики. Единственный выход
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Вахазар; РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-88190-015-4; 5-7905-1802-8

Станислав Игнаций Виткевич (1885—1939) — выдающийся польский писатель и художник авангарда. В своих произведениях показал деформацию и алогизм современной цивилизации, выразил предчувствие ее краха. В книгу вошли эссе «Наркотики» (1930) и роман «Единственный выход» (1931—1933), впервые публикуемые на русском языке.

---

Р у с т а л к а: Потому что эти вещи не годятся для трактовки с помощью понятий. Тайна Бытия умо-не-постижима. Только в Боге, в любви к Нему мы можем найти ее отблеск.

И з и д о р: Я во все поверю в человеке верующем: в его восхищение Богом, в страх перед Ним, в преклонение перед Его предполагаемой бесконечной мудростью, в одно только не поверю — что Его можно любить. Любить можно только что-то или кого-то, что соразмерно с тобой, а не бесконечное и непознаваемое в своем величии существо, перерастающее любое понятие. Даже женщина, по-моему, не способна на такое чувство; ты обольщаешься, Талочка, в лучшем случае — ложно интерпретируешь свои собственные переживания.

Р у с т а л к а: Но это не та любовь, которую можно было бы измерить земными чувствами. Даже мое чувство к тебе не сможет дать тебе ни малейшего понятия о том, как я отношусь к Богу...

И з и д о р (сдерживая ехидный смех): Разумеется, нет. То чувство — фикция, оно — переплетение разных чувств, совокупность которых вы, люди верующие, совершенно неуместно называете любовью... Если бы я представил тебе анализ этого комплекса, ты бы убедилась, что на дне не остается ничего, кроме ощущения единства и единственности личности, противопоставленной бесконечному бытию, и разных фантастически-понятийных вариаций этого ощущения: страха, печали, чувства одиночества, потребности в защите, желания нежно прижаться к чему-нибудь и тому подобных первичных инстинктивных комплексов...

Р у с т а л к а: Дорогой, ты уже надоел со своими комплексами. Скажи мне лучше, что такое «ощущение единства личности» — наверное, что-то очень сложное? И что здесь делает словечко «ощущение»?

И з и д о р: Оно всего лишь заменяет слово «непосредственно данное», которое так не любят люди, не имеющие философского образования.

Р у с т а л к а: Опять-таки что же означает это составное слово: что такое «непосредственно» и что такое «данное»?

И з и д о р: Еще немного, и ты спросишь, что такое «н» и «е» и т. д. И это в принципе правильно — спрашивать до конца. («Какое наслаждение вести бесконечную беседу в собственном доме с собственной женой во время обеда, — подумало что-то внутри Изидора, и он почувствовал отвращение к себе. — Я превращаюсь в законченного филистера», — и продолжил:) Данное может быть двух видов. Данное, т. е. то, что есть, имеется, существует. Это простое понятие, его невозможно определить. Но данным может быть и что-то непосредственно — тоже простое, не поддающееся определению понятие.

Р у с т а л к а: А что такое понятие?

И з и д о р: Ты требуешь сразу слишком многого. Скажу тебе лишь то, что, выходя за рамки логического подхода (т. е. за рамки самих понятий), в котором понятие определено с помощью «implicite Définition», т. е. через аксиомы, а в данном случае — через логические аксиомы, принципы тождества, противоречия, исключенного третьего и другие производные, насколько они вообще имеют место, — мы обязаны определить понятие уже в качестве определенной роскоши существования, основанной на чем-то непосредственно данном, а именно — на том, что Корнелиус называет «symbolische Funktion des Gedächtnisses»[149], но всегда на чем-то не обязательном для существования. А значит, понятие — это знак с определенным значением. Иначе понятие «понятия» разделится, как мне представляется, на понятия «знака» и «значения», а это последнее — на понятия того, что я называю «личным комплексом значений», т. е. того, что, например, у кого-то возникает в воображении при произнесении данного слова, и его соответствия, которым иногда может быть сама дефиниция, как это, например, имеет место в случае Абстрактного Времени или Геометрического Пространства, которое мы, например, определяем как мнимое псевдоличное бытие всего мира или Пространства, из которого устранены все материальные объекты и мы сами и в котором остались только идеальные отношения чистых пространственных форм. Я номиналист, понимаешь?

Р у с т а л к а: Ничего не понимаю. Мне очень жаль, что это так, но не стану скрывать этого от тебя. В светской беседе это, возможно, и удалось бы скрыть, но в нашей совместной жизни — нет. Ты должен учить меня. (Она улыбнулась — криво, беспомощно, невесело. Телятина постепенно и бесповоротно исчезала в их «мордо-лицевых органах».)

И з и д о р: Не шути — ты должна по-настоящему начать учиться. Это нисколько не помешает твоей религии (он говорил неискренне, с явным отвращением к себе, главным образом из-за менторского тона, неведомо откуда вдруг появившегося в его речи): несмотря на то что результат любой философии должен быть в конечном счете негативным, то есть она может только очертить границы тайны, всегда в этой сфере неограниченной, остается еще место для произвольной концепции, позитивно дополняющей здание негативизма, декоративной в сущности пристройки к строго функциональной конструкции. Пристройки и орнаменты можно и не запрещать, если они кому-то нравятся и если их делают не за счет окончательной функциональной конструкции. Тут я — решительный безбожник — «un besboschnique prononcé». Если же религия служит только тому, чтобы одни классы держали за морду другие, то тогда она вызывает у меня просто ненависть. Большая роль религии — роль воспитателя человечества — отыграна, она была его доброй бонной в детстве. Но нельзя семнадцатилетнюю барышню держать под присмотром неинтеллигентной бонны — а ведь, кажется, кое-кто хочет этого в исключительно материальных целях, ибо никакую идею вы сюда не пристегнете. Для отдельных, отживающих свой век типов религия остается необходимостью, но порой не как живая конструкция метафизических ощущений, выраженных в наполненных значением символах, а как мертвая, давно мумифицировавшаяся форма, полная бездушных закоулков механистических обрядов.

Р у с т а л к а: С этим сравнением что-то у тебя не слишком получилось. Для меня она живая...

И з и д о р: Прежде всего я не поэт и если прибегаю к сравнениям, то только в минуты сильного умственного ослабления, а что касается этой «живости», то судить о ее степени по отношению, например, к рядовому уровню, к тому уровню, что был в средневековье или в раннем христианстве (ибо говорим мы о христианстве, а точнее — о католицизме), могут только те, кто стоит за гранью одних лишь ощущений и способен на объективное историческое суждение. То, что для человека с твоей психической конституцией еще сравнительно «живо», для знатока истории религии может оказаться давно подохшим (Русталка вспыхнула негодованием — и правильно). Целые горы можно наговорить и тома понаписать на эти и другие темы. Я говорю, а точнее — стараюсь говорить только то, что еще, по крайней мере в такой форме, сказано не было. Для осуществления своих функций общество нуждалось в метафизических санкциях лишь на определенных ступенях развития человечества — впрочем, это банальность. Сегодня эти элементы — социализации и метафизики — дифференцировались, в определенном смысле общество стало самодостаточным, оно само стало своего рода божеством на основе общего исчезновения метафизических ощущений, которые я определяю как ощущения, связанные с проявлением непосредственно данного единства личности на смешанном фоне других качеств; впрочем, и эти ощущения можно выразить в терминах качества, свести к комбинации качеств. А непосредственно данное — это то, что дано в актуальных живых качествах; опосредованно данное — это то, что дано окольным путем, в связи с опытом, например, в виде объектов как таковых или же просто в понятиях, т. е. при помощи символов.

Р у с т а л к а: Не отклоняйся от темы. Как же все перемешалось в твоей несчастной голове...

И з и д о р: Ладно. Общественная этика может быть совершенно независимой от религий, от любой из них, от метафизики и даже от философии в узком смысле. Существует предрассудок, что коммунистическое мировоззрение должно опираться на материалистическую в физикалистском значении философию в противоположность психологизированному физикализму, опирающемуся на новую, идеалистическую в физикалистском смысле физику, и что идеализм, которого я, будучи биологическим реалистом и даже животварным материалистом, т. е. новым монадологом, как тебе известно, не признаю, не обязательно должен быть философией буржуазии. Не уверен, понимаешь ли ты эту форму материализма. Признавая реальность тела (самость, субъект психических явлений есть нечто пространственно-временное), я утверждаю, что неживой материи нет, что она является статистической совокупностью взаимодействий мелких живых существ. Но об этом после. Вообще давно пора разделить эти сущности, ничего общего друг с другом не имеющие. Теперь я буду продвигать мой биологический материализм как единственно возможную официальную философию будущего человечества, которое следует представлять в виде своеобразного коммунистического муравейника с максимальным использованием каждого человека в соответствии с его способностями. Тот, кто будет выполнять те функции, в которых он способнее других, станет в силу этого самым счастливым: он будет собой в максимальной степени. И при этом Институт Психофизических Исследований определит вид и количество жратвы, дозы сна, чтения и тип половых сношений — женщины будут назначаться соответствующим образом соответствующим учреждением — все будет упорядочено и всем будет хорошо...