Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2

• Название: Рок И его проблемы-2
• Автор: Владимир Орешкин
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Триллер
• Год: 2008

Захватывающий приключенческий триллер, в центре которого ничем не примечательный с виду человек становится по воле рока могущественной личностью, ответственной не только за себя, но и за судьбы других людей.

Вторая книга.

---

Сказал и осекся. И посмотрел на Машу. Как та подтаскивает к машине последнюю сумку… Уставился на нее, и глаза у него сделались совсем большими, и перепуганными уже окончательно.

Глава Четвертая

«Вечная жизнь состоит в вечном познании Бога»

Евангелие перпендикулярного мира

1

Я курю по половине сигареты. Докурю до половины, и делаю из сигареты «бычок». Таким образом, из одной пачки получается — две.

Потому что цены здесь, какие-то запредельные…

Я продал скупщику зимние ботинки «гринвуд» и дубленку. Ботинки за сто рублей, дубленку за пятьсот. Больше доходов у меня не будет. Так что приходится экономить.

Я — поставлен на «счетчик». Каждые сутки прибавляют к моему первоначальному долгу — один процент. Первоначальный долг — шестьдесят тысяч долларов. Плюс проценты за двадцать четыре дня. Пачка сигарет — двести рублей… Плюс — расходы на лечение, квартплата, как в лучших гостиницах, плюс — питание. Но все последнее — в кредит.

Если это не выплатить, то наступает «дембель».

Мой «дембель» — сегодня.

Гостиница наша, мы так думаем, — расположена в самом комфортном бомбоубежище, выстроенном в свое время для непростых людей. Чтобы им можно было выжить при прямом попадании атомной бомбы.

Ядерной войны, слава богу, пока не случилось, — да и перспективы ее не совсем ясны. На поверхности — жизнь привольнее… Но помещение пустовать не должно. Из экономических соображений.

Так что у нас здесь — тюрьма. Квартирного типа… Народу — человек тридцать, все — весьма интересные люди. Слепок с нашего развивающегося общества.

Есть журналист, моих лет парень, но с усами, — пятнадцать тысяч, — он в своей статье вспомнил про личность, которая не любит публичности… Есть актер, — восемь тысяч, — его на корпоративной вечеринке братки попросили в голом виде спеть Интернационал, очень смешно, но он заартачился… Есть профессор, самый настоящий, в очках, — три тысячи, — он завалил на экзамене студентку, а та пожаловалась папе… Есть «голубой», — двадцать тысяч, — наказанный за измену… Есть даже официант, лет тридцати мужик, но лысый, — двадцать пять тысяч, — ребята плевали ему на лысину, и приклеивали к плевку стодолларовую бумажку, тоже очень смешно, но тот элементарно зажрался и стал требовать сотенные евро… Есть просто трудяга, который на своем «Форде» семидесятого года выпуска, таксировал по Москве, — шесть тысяч пятьсот, — но зацепил на улице мерс, и стал им там доказывать, что они сами его подтолкнули, он и нам это доказывает, и талдычит про разбитый багажник, да что толку, — так что, просто языкастый…

Все откуда-то знают, что я, — шестьдесят тысяч, — дал в морду непростому братку, какому-то из их среднего класса. И что бабки мне никогда не отдать, — так что меня точно ждет дембель.

Что такое, «дембель» никто толком не знает, но не расстрел. Что-то, — говорят здесь полушепотом, — гораздо хуже…

В лазарете, что этажом ниже, я провалялся неделю. Или отмолотили меня не слишком крепко, или молодость, — хотя, двадцать восемь, какая, к черту, уже молодость, — но все равно, она взяла свое, или у меня обнаружилась крепкая наследственность, но так или иначе нога моя срослась, синяки зажили, и если бы не отсутствующие зубы, можно было подумать, что я оказался здесь случайно, как по пьяному делу оказываются в вытрезвителе.

Только доктор, — семь тысяч, — за то, что заставил серьезного человека сидеть в очереди, а не вышел с поклоном тому навстречу, — только доктор, одно время слушал меня своей трубкой, стучал по животу и груди пальцами, и смотрел на меня, широко открыв глаза.

— Покойник, — говорил он мне, — ты же был покойник… Я всякого повидал, но такого бреда — еще никогда.

— Что здесь удивительного, — не соглашался я, хотя его комплимент, если честно, был самым приятным событием за последнее время, — я читал, одна стюардесса, когда их самолет развалился, падала с восьми километров, и до сих пор жива.

— Самое странное не это, — продолжал размышлять тот. — Самое странное, что меня изо-всех сил тянет поверить, что в твоем случае нет ничего необычного. Я, как ты, — стюардесса, и все тут. И плевать на остальное, с высокой колокольни.

— Верить, или не верить… Где проблема?.. Что здесь особенного?..

— Нет, не говори… В медицине, когда встречаешь что-нибудь из ряда вон, — это факт. Он выделяется, поэтому привлекает внимание. Скажем, медицинской общественности… В твоем случае, как раз наоборот… Мне усилие приходится делать, чтобы себе напоминать, что твой случай, не такой как все. Вот мужиков в палате возьми, хоть кто-нибудь из них удивился, что ты через три дня, и при таких травмах, уже скакал, как кузнечик?

— Нет.

— И меня тянет не удивляться, словно это так нужно. Я точно помню, у тебя ребра были переломаны, — и что? Одно, помню, в легкое воткнулось, — вообще пиши пропало. Особенно, в наших условиях. И что?.. Как новенькие… А пробитое легкое?… Мне что, померещилось?… Кажется мне это удивительным?.. Когда делаю усилие над собой, начинаю вспоминать всякие медицинские учебники и собственную практику, то что-то такое, не совсем ординарное, подмечаю… Но меня не тянет вспоминать ни учебники, ни практику, — чем больше проходит времени, тем больше не тянет. Понимаешь?

— Нет, — честно сказал я.

— И я ничего не понимаю… Кроме того, что пройдет еще день или два, и я о тебе, как о медицинском феномене, совершенно забуду…

Доктор оказался прав.

Недавно мы встретились в коридоре, покурили, поболтали минут с пятнадцать. Его жена разменяла их трехкомнатную квартиру на двухкомнатную, и с кухней поменьше, — так что должок, со дня на день, должен был погаситься. У него было замечательное чемоданное настроение.

— Ничего не надо на воле? Позвонить кому-нибудь или записку передать?

Я покачал головой. Береженого — бог бережет…

— Не плохо, что я так быстро оклемался? — спросил я. Напрашиваясь на еще один комплимент.

— Наоборот, хорошо… Болеть, вредно для здоровья, — рассмеялся он. — Теперь буду мзду брать, закачаешься… Кланяться, и брать мзду. Только так, — их, их же рублем… Чем ниже поклонюсь, тем больше они у меня заплатят… Давай, поспорим, через год куплю четырехкомнатную?

— Робин Гуд, ты российский, — медицинский… — сказал я. Было какое-то чувство благодарности к нему, все-таки вытащил меня на свет божий. Но мзды ни в руках, ни в карманах. — Хочешь на прощанье совет?.. Когда делаешь что-то, и не знаешь, что делаешь, — это одна ситуация. Когда делаешь то же самое, и знаешь, что делаешь, — это совсем другая ситуация.

— Что-то слишком мудрено.

— Просто боюсь, чтобы ты не испортился. Ты — хороший мужик.

— Ладно, извини. Я — пойду, — сказал он, вспомнив, что я кандидат в дембеля, и мне не до смеха.

Я старался не думать о себе. Гнал всякие мысли…

Только, в отличие от доктора, усилия мне приходилось совершать в обратном направлении.

Свободного времени было много, телевизора, чтобы убивать его, не поставили, так что каждый изобретал себе занятия в меру собственной фантазии.

Как-то, когда надоело валяться на своей солдатской постели, я встал и пошел к зарешеченной перегородке, за которой сидела охрана.

Наш блок, по которому можно свободно перемещаться, включает в себя почти весь этаж бомбоубежища. Пять комнат и подсобные помещения. Туалет, который работает, и душ — который не работает. Народ шутит, что если мы будем себя хорошо вести, там включат когда-нибудь воду.

Коридор перегорожен стальной решеткой, в которой — стальная же, дверь.

Там угол, стола охраны не видно, но он там совсем близко. Даже можно слышать, если стоять рядом с решеткой, их телевизор, — они там коротают время получше нашего.

Там же комната связи. С телефоном… Парадокс в том, что можно время от времени звонить родным, сообщать, что с тобой полный порядок, говорить, что у тебя здесь полный достаток, кроме бабок, процесс собирания которых нужно ускорить. Шуток с переговорами не бывает, — они записываются на магнитофон, рядом обязательно торчит человек, а начальству известно, кто говорит, куда, что, и все про тех, кто находится на противоположном конце провода.

Я как-то встал, подошел к той двери из стальных прутьев, посмотрел в глазок телекамеры, и, как в недавнем прошлом, сказал:

— Откройте.

Постарался, естественно, настроиться, — нагнал на себя внутреннюю уверенность, собрался с духом. Так что, приказ прозвучал в должной степени убедительно.

Не тут-то было.

Никто даже не вышел ко мне.

Я постоял еще немного, потом повторил эксперимент.

— Откройте, — сказал я спокойно и уверенно.

На этот раз ко мне вышли. Обычный мужик, в камуфляже, лениво натягивающий на лицо маску, с двумя дырками для глаз, — у них это такая униформа при общении с клиентурой.