Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Стал ли Бродский в конце жизни "этаким культурным гуру с местом жительства в Нью-Йорке, призванным ораторствовать по любому подвернувшемуся поводу" (Дж. Смит)?

Иосиф никогда не был "культурным гуру", что бы это ни значило. Он был поэтом, со своими симпатиями и антипатиями, полный самых разнообразных идей и мнений, как и положено быть поэту. Я думаю, что когда он получил Нобелевскую премию, а затем был назначен Поэтом-лауреатом США, в средствах массовой информации возник к нему интерес, осветивший его, как прожектором или лампой для допроса, как бы на это ни смотреть. Выражение "ораторствовать" как раз отражает уровень общественной заинтересованности в том, что он говорил. Для поэтов в Америке это, мягко говоря, непривычное положение. Я даже думаю, что его просили бы ораторствовать еще больше, живи он в культуре, где поэты ценятся выше. Возьмите хотя бы Октавио Паса: в Мексике ему регулярно приходилось выступать с речами именно потому, что он — великий поэт. Такого рода критика вызвана, скорее всего, завистью. Завистью к Иосифу как русскому поэту, образцу стойкости, харизматическому гению, Нобелевскому лауреату и т. д. Думаю, что многое в личности я жизни Иосифа могло вызывать зависть. "Культурный гуру с местом жительства в Нью-Йорке" — это из области карикатур и клише, это слова человека, чью узколобость выдает его собственная готовность сузить "горизонт".

Подобно Мандельштаму и Пастернаку, Бродский в своей поэзии перекидывал мостик между христианской и еврейской культурами. И все же многие критики считали Бродского христианином, и похоронен он был по христианскому обряду. Каково ваше мнение на этот счет?

Однажды в каком-то интервью Иосиф назвал себя кальвинистом — не случайно он чувствовал близость с менталитетом Новой Англии. Он, правда, добавил, что в протестантизме есть много такого, что ему не нравится, и что он вообще не уверен в том, что является верующим человеком. Но в кальвинизме его привлекал именно упор на индивидуальную ответственность, которая была ядром его нравственной позиции и ядром новоанглийской шкалы ценностей — вспомните "Self Reliance" ("Опора на самого себя") Эмерсона или твердость, присущую Фросту. Кроме того, кальвинизм многое заимствовал из Ветхого Завета, что, должно быть, импонировало иудаизму Бродского. Но отношение Иосифа к жизни, его этика явно были христианскими, и он определенно считал христианский Запад в нравственном и культурном отношении выше Византии и Востока, как Ближнего, так и Дальнего. Хотя я бы сказал, что он был христианином не в теологическом смысле, а в нравственном и экзистенциальном. Как это часто случается, ум и душа его раздваивались, когда вставал вопрос о вере. Если уж на то пошло, субъектом и объектом его теологии был язык. Он был логотеистом.

Опыт изгнания и билингвизма Бродского часто сравнивают с набоковским. Но не следует ли скорее противопоставлять, а не сопоставлять поэта и прозаика и усматривать скорее различия, нежели сходства в их судьбах?

Конечно, следует. Не претендуя на глубокое знание Набокова, скажу, что Набоков был эстетом в том смысле, в котором Иосиф не был, что Набоков превосходно владел английской прозой в том смысле, в котором Иосиф ею не владел (хотя мощь его интеллекта была более чем создана для этого). Набоков был также русским аристократом, белым эмигрантом. Иосиф же был выкроен из грубой ткани, он был прирожденным аутсайдером, автодидактом, не терпящим даже намека на ярлык. Он был моралистом и принимал всерьез существование зла. Забудьте об изгнании и билингвизме: единственный романист, с которым его можно сравнить, это Достоевский.

Но Иосиф не уставал повторять, что эстетика — мать этики, а не наоборот.

Между матерью и девой существует весьма принципиальная разница. Настоящий эстет не отваживается, пожертвовав красотой, вступить во взрослое царство, где такие проблемы, как человеческое зло и индивидуальная ответственность, принимаются всерьез. Когда Иосиф делал подобные заявления, он также сравнивал эстетическую способность с суждениями ребенка, который может сказать лишь только: "Мне нравится то, мне нравится это", — не умея объяснить, почему. Для Иосифа эстетическое дитя может быть отцом — или матерью — этического человека, при этом дитя должно вырасти и столкнуться с такими серьезными вопросами, как "почему?". Суть в том, что для Бродского эстетическое и этическое были неразрывно связаны. "Искусство ради искусства" — не его кредо.

Согласны ли вы, что в некоторых заявлениях Бродского есть нечто иудейское?

Предполагаю, хотя никогда об этом не задумывался, что в страстном темпераменте Иосифа, в его стремлении к нравственному и эстетическому абсолюту есть нечто ветхозаветное. Иов, пророки, сам Иегова — у них у всех было много общего с ним. Его мистическое отношение к языку, к очертаниям самих букв напоминает еврейский мистицизм.

Почему критики и журналисты делали такой упор на изгнание Бродского, хотя сам он неоднократно повторял, что "из тирании можно быть изгнанным лишь в демократию"?

Романтика изгнания очень сильна, к тому же дает возможность простого, редуцированного взгляда. А Бродский не поддавался простым определениям. Он не хотел выступать в роли жертвы. Проблема в том, что он был изгнанником, причем дважды: один раз сослан в лагерь, другой — выслан из страны. Но в обоих случаях положение изгнанника подходило ему как нельзя лучше. Не желая показаться поверхностным, хочу сказать, что для Иосифа ссылка, несмотря на то что она была вынужденной, стала в каком-то смысле освобождением; ссылка дала ему возможность почувствовать экзистенциальную свободу, на худой конец свободу стоика, в противовес несвободе духа в репрессивном обществе. Проводником этой свободы, если помнить о переводах, которые он делал в трудовом лагере, был английский язык. Иосиф не вернулся в Россию, когда мог вернуться, и хотел, чтобы его дочь росла в Америке и чтобы ее родным языком был английский. Но его отношение к изгнанию противоречило общепринятому.

Как можно примирить величие и скромность положения Бродского в американской литературе?

Иосиф, как я уже говорил, был ходячим противоречием. Это то, что отличает поэта. Примирить его невозможно. Иосиф глубоко любил американскую культуру и страстно любил английский язык и английскую поэзию. Истинно любящий преклоняется перед тем, кого любит. А величие — это свойство любви как таковой, не положения любящего.

Некоторые критики считали Бродского образцом полярности: его называли жертвой изгнания и бездушным амбициозным карьеристом, скромным человеком и тщеславным эгоистом, верным и щедрым другом и злопамятным соперником, глубоко верующим человеком и умствующим циником, которому не хватает человечности, и т. д. и т. п. Правомерен ли такой подход?

Да. Но стоит только отбросить в сторону предвзятость критика, как ослабевает и само его эго, и полярность выступает в своем истинном свете: две половинки души, борющиеся между собой. Многие критики сами являются карьеристами и эгоистами, они злопамятны и циничны. Суть в том, что Иосиф честнее относился к самому себе, чем большинство критиков, пишущих с точки зрения следователя, а не подследственного. Достоинства Иосифа были гораздо существеннее и менее многочисленны, чем его пороки. Самым оголтелым его критикам я бы сказал: "Врач, исцелися сам".

Помните ли вы ваш последний разговор с Иосифом?

Да. Мы говорили по телефону за три дня до его смерти, все еще работал в академии, и мы с Иосифом продолжали заниматься нашим совместным проектом распространения поэтических антологий по стране. Иосиф позвонил мне в бюро и сказал: "Билл, ты знаешь, о чем написана вся американская поэзия?" — "Нет, Иосиф, не знаю. О чем же?" — "Вся американская поэзия — о колесах, о вольном пути. Она вся о колесах". — "Хорошо", — сказал я. "Так знаешь, что ты должен сделать?" — спросил он. "Нет, Иосиф, не знаю. Так что я должен сделать?" — "Ты должен позвонить "тимстерам"[167]. Мы должны расписать грузовики стихами: они будут доставлять по утрам молоко в супермаркеты, а вместе с молоком — и поэзию". Поскольку всем известно, что "Teamsters Union" полностью коррумпирован, я ответил: "Иосиф, ты хочешь, чтобы Американская поэтическая академия сотрудничала с организованной преступностью?" Последовала пауза. Затем Иосиф сказал: "Билл, в организованной преступности есть одно преимущество — она организована". Это было последнее, что я от него услышал.

Как разыграл он последний акт своей жизненной драмы — возвращение/невозвращение в Россию?

Я недостаточно близко знал Иосифа, чтобы он посвящал меня в это. Думаю, его отказ вернуться в Россию во многом связан с тем, что при жизни родителей он не смог добиться разрешения туда поехать. Это, как мне кажется, было главной трагедией его жизни.