Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Расскажите мне о вашей собственной реакции и реакции других студентов на манеру Бродского вести занятия.

Иосиф бесспорно отличался от всех других профессоров и преподавателей поэзии, которые были у меня раньше. Думаю, что и все в группе придерживались такого же мнения. Он очень сильно отличался от прочих преподавателей, большинство из которых сами были поэтами. Иосиф излучал не вероятную умственную энергию и невероятную принципиальность, а это, согласитесь, встречается не столь уж часто. Он задавал студентам такую высокую планку, к какой они вовсе не были приучены, и судил о поэзии как о таком нелегком деле, какое и присниться не могло большинству американских студентов. Некоторые студенты восставали против такого подхода, тогда как другие, и я в их числе, считали его воплощенной поэзией, а его подход — самым стимулирующим из всех, с какими они когда-либо сталкивались.

Ив поэзии, и в дружеском общении Бродский отличался выразительной и открытой манерой говорить. Такая манера привлекала к нему людей или, наоборот, отталкивала?

И то и другое, в зависимости от человека и ситуации. Иосиф был чрезвычайно обаятелен, харизматичен и в то же время авторитарен, причем во многих вещах; зачастую он позволял себе резкие выпады, в том числе и оскорбления. Если человек не мог пропустить чего-то мимо ушей, если он был не согласен и при этом чувствителен и обидчив, тогда манеру Иосифа вынести было трудно. Кто-то из студентов однажды спросил его, не напоминает ли подавление левых сил в Латинской Америке советскую диктатуру в Восточной Европе (это были 1980-е годы, когда насилие в Сальвадоре и Никарагуа достигло своего апогея), на что Иосиф презрительно ответил: "Мне абсолютно наплевать на эту часть света". С другой стороны, дерзость Иосифа можно было отнести за счет его неподкупной честности, ее можно было принять как свидетельство и неизбежное следствие его непокорности, бунтарства, его отказа от поклонения любым предрассудкам и условностям. У него было потрясающее чувство юмора: презрительное, сардоническое, направленное зачастую на самого себя. Он как никто другой мог видеть сквозь "новое платье короля". Однажды, в Колумбийском университете, он ввалился в аудиторию, с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой, пыхтя, как паровоз, и сказал: "Вы не поверите, что случилось со мной прошлой ночью… я встретил бога". И дальше он поведал нам, что накануне вечером был приглашен на прием в честь Далай Ламы, где сделал следующее наблюдение: самой запоминающейся чертой обличья "бога" был шрам от прививки у него на плече. Тем не менее они с Иосифом поладили, в результате чего бог почтил Иосифа персональным прощанием. В изложении Иосифа это звучало так: "Хотите верьте, хотите нет, но в конце он подошел ко мне — ко мне, вашему покорнейшему слуге! — и обнял на прощание". Одна особа женского пола, особенно преклонявшаяся перед Иосифом, воскликнула: "Иосиф, это, должно быть, ваша аура!" На что Иосиф мгновенно отозвался: "Нет, скорее мой галстук стал тому причиной. Видите ли, мой галстук был того же цвета, что его одеяние".

Что вам известно о деятельности Иосифа на посту Поэта-лауреата США и консультанта по поэзии Библиотеки Конгресса?

К тому моменту, как Иосиф занял его, пост консультанта существовал уже несколько десятков лет в качестве временной должности, дающей известным поэтам скромный доход. Тогда, в 1980-е годы, Конгресс дал ему высокопарное название, "Поэт-лауреат", которое большинство поэтов сочли претенциозным, хотя это явно было вызвано стремлением привлечь внимание общественности к этой должности и, следовательно, к самой этой форме искусства. Пока не назначили Иосифа, поэты, получавшие это звание, продолжали относиться и к нему и к самой должности в высшей степени формально. Иосиф кардинальным образом изменил положение вещей. В своей инаугурационной речи, "Нескромное предложение", он определил лауреатство по-новому: как служение на благо общества и платформу для пропаганды литературы. Его предложение заключалось в программе массового распространения поэзии, согласно которой поэтические антологии должны были бесплатно раздаваться миллионам американцев — в отелях, в поездах и самолетах, в отделениях связи и т. д. Это случилось как раз в тот момент, когда я занимал пост исполнительного директора Американской поэтической академии; это был потрясающий проект, прекрасно отвечавший задаче академии по повышению роли поэзии в американской культуре, и мы стали сотрудничать. Одно из важнейших замечаний, которое сделал Иосиф в своей речи, заключалось в том, что величайшим вкладом Америки в мировую культуру стали джаз, кино и современная поэзия. Как для академии, так и для поэтов Соединенных Штатов в целом, подобная оценка значения американской поэзии явилась просто откровением. Заняв чисто номинальную и несколько странную должность, Иосиф неожиданно обратил ее в высокий, общественно значимый пост: сделал поэзию центром внимания. Для Соединенных Штатов, где поэзию принято считать в лучшем случае загадочной, сокровенной формой искусства, это был невероятный поворот событий. Прессу вдруг прорвало на комплименты в адрес Поэта-лауреата русского происхождения. По иронии судьбы, потребовался русский, чтобы убедить американцев в том, что их литература очень важна, что в XX веке американцы создали одну из прекраснейших поэзий в мире. Этой речью Иосиф положил начало изменениям в общественном восприятии поэзии и поэтов в американской культуре.

Как вы думаете, что давало Иосифу моральное право написать такое стихотворение, как "Я входил вместо дикого зверя в клетку…", заключительными строками которого являются следующие: "Но пока мне рот не забили глиной, / из него раздаваться будет лишь благодарность"? Права ли я, считая, что возникновение подобных строк немыслимо в контексте современной американской поэзии?

Не хочу умалять оригинальности Иосифа, не хочу отнимать у него хоть крупицу присущего ему таланта и поэтической мощи, но я как-то присутствовал на поэтическом вечере, где Иосифа представлял поэт Чарльз Симик, который, рассказав историю детства Иосифа, его преследований и ссылки, заключил ее следующими словами: "Ни один поэт не мог бы желать большего". Мирослав Голуб сказал однажды, что когда ситуация в Восточной Европе была действительно ужасной, "это очень благоприятствовало возникновению поэзии". Страшно сказать, но Иосиф был отмечен именно этой "ситуацией, благоприятствующей возникновению поэзии". Ни одному американскому поэту не выпало счастья насладиться столь ужасными историческими условиями. Следовательно, у Иосифа было моральное право так говорить, право человека, бросившего вызов институционализованному злу и пострадавшему за это, вид права, который вряд ли доступен его американскому современнику.

То, что вы сказали, перекликается с ахматовским откликом на процесс над Бродским: "Какую биографию делают нашему рыжему!" Однако сам Иосиф восставал против биографии как таковой, утверждая, что биография поэта— в гласных и согласных. Нет ли здесь противоречия?

Противоречива сама сущность поэзии. Йейтс говорил, что поэзия рождается из "ссоры с самим собой". Фрост говорил, что противоречие — основа просодии: если ритм не противоречит метру, хорошего стихотворения не получится. Если бы Иосиф был поэтом, который заявлял: "Взгляните на мою жизнь, взгляните на то, что я сделал и что пережил — именно поэтому я великий поэт", сами его действия, его опыт и их важность были бы сведены на нет эгоизмом этого заявления. Именно тем, что он вел такую жизнь, какую вел, верил в то, во что верил, объясняется то, что язык стал его главным и абсолютным приоритетом, язык, отрицающий случайности биографии. Поэты живут парадоксами, и это был парадокс Иосифа — парадоксом являлось и его утверждение на суде, что поэзия не имеет ничего общего с политикой и социальной ответственностью, ибо само это утверждение стало политическим актом и повлекло за собой социальные последствия.

Многие из лучших стихотворений Иосифа представляют собой дань предшественникам: Джону Донну, Т. С. Элиоту, У. X. Одену, Кавафису и Харди, хотя мы не находим в них и тени "страха влияния"[166]. Почему? Не потому ли, что все они принадлежали другим культурам?

Начиная с Т. С. Элиота и до Хэролда Блума критики слишком большое значение придавали "отцеубийству". Я лично считаю, что для Иосифа язык включал в себя и время тоже, следовательно, все поэты были для него современниками, а не отцами и детьми. Задача младшего поэта — не отцеубийство, а поиск наиболее конгениальной компании среди теней. Иосиф был автодидактом, поэтому я подозреваю, что он не слишком страдал от бремени академически понимаемой традиции; я думаю, что он с самого начала чувствовал себя отдельно и потому охотно шел навстречу, так сказать, "вдохновению влияния".