Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Вы посвятили Иосифу несколько стихотворений, а также сборник эссе "What the Twilight Says" (1998). Есть ли у вас что-нибудь из последних стихов, что бы вы писали, думая об Иосифе?

Можете выбрать что-нибудь из поэмы "The Prodigal"[155]. Когда я писал ее, я постоянно думал об Иосифе.

Перевод с английского Лидии Семеновой

4. II

Завидую статуям. Вот откуда взялась эта зависть:

каждое утро в Милане, по дороге в класс,

я встречал своего неподвижного бессмертного друга, Генерала,

восседавшего без выходных на угрюмом позеленевшем коне.

Войны давно миновали, а он остался в седле.

Погиб ли он под обстрелом, в каком-нибудь

благозвучном сражении? Бронзовый скакун —

взмыленный, напряженный, потеющий под летним солнцем…

У нас на острове нет таких монументов.

Наша кавалерия — гарцующие волны,

вспененные, изгибающие грациозные шеи.

Кто знает, где сражался мой Генерал и чей выстрел

скосил его вместе с конем? Завидую фонтанам.

Бедный герой на своем островке среди снующих машин,

лишенный благодати тенистых лип

или каштанов: медали блещут сквозь листья…

Завидую колоннам. Покой. Завидую колоколам.

Миланский проспект будто шире в воскресной тиши.

Площадь подсвечена утренним солнцем,

длинная тень от собора — там, где шумные колокола

сотрясают восторг в голубом непорочном воздухе,

в квадратуре углов, параллелях де Кирико,

и где беззвучно храпящий боевой конь,

чья голова, безвольно поникшая, означает смерть

его всадника, переводит дыхание — долго, дольше,

чем мы, замершие на островке среди снующих машин.

Любовь к Италии становится шире, сильнее,

под солнцем Милана, против моей воли…

Мы всё верим, он здесь — и неважно, где:

сесть за столик, глядеть на светящийся шум

толпы на миланском проспекте… Смотри! Ведь это был он,

Иосиф, в зеленом плаще, словно лист

в прозрачном потоке, в толпе других листьев, текущих

от окраины к центру, и тонущий в них?[156]

4. II

Завидная участь статуй; вот она, тяга к ней:

по дороге на лекцию, ежедневно, в Милане

я миновал стойкого, бессмертный друг, полководца

с мрачно-зеленым конем его, даже по выходным.

Войны над ним бушевали, но он не спешился.

В благозвучной ли пал он битве, погиб ли он от огня

взрыва, снаряда? Бронзовый, в мыле, конь

промчался, сверкая от пота, в летнем солнце.

У нас на острове таких монументов не было.

Наша-то конница была лишь атакой волн,

пеною оперённых, вздыбившихся в броске.

На какой, кто знает, войне он сражен был и выстрел чей

Подкосил коня с его ржаньем? Участь фонтанов.

Бедный герой, островок среди транспортной суеты,

Отринувший утешенье липы, тень ее, колыханье

и сверкающую медалями каштановую листву.

Участь колонн. Безмолвие. Участь колоколов.

Упокоение ширилось воскресной аллеей в Милане.

Свет по утрам заливает площадь, падая слева.

Диото[157] с долгими тёнями, где колокола легко

восторженно рвут плеву воздуха, синеву неба,

срезающую углы, параллели де Кирико,

и где, фыркающий беззвучно, мощномудый конь,

чья понурая морда гласит о смерти

всадника, сдерживает свой вздох столь долго, намного дольше,

чем мы свои на нашем острове суеты.

Любовь к Италии, против желания, крепнет

и разрастается вместе с солнечным светом в Милане.

Ибо мы всё еще ждем свиданий, неважно где,

чтобы вновь усесться за стол под ошеломительный шум

дивной аллеи Милана; вот где! Он ли то был,

Джозеф в оливковом глянце плаща, словно лист,

несущийся в ясном потоке с толпою листьев

от окраины к центру и тонущий в их толпе?[158]

ДЖОНАТАН ААРОН[159], НОЯБРЬ 2004, БОСТОН

Иосиф посвятил вам стихотворение "Ех Voto" (1983)[160]. Нравится ли оно вам? Помните ли вы, что предшествовало посвящению вам этого стихотворения?

Я очень люблю это стихотворение. Это не перевод, а стихотворение, написанное Бродским непосредственно по- английски. Там есть такие строки: "The farther one goes, the less / one is interested in the terrain" ("Чем больше странствуешь, / тем меньше интересуешься пейзажем и людьми". Или: "Чем дальше уезжаешь, / тем меньше интересуешься новыми землями"). Они проливают свет на мироощущение Бродского в то время. Ему нравилось в Америке, и ему начинало нравиться быть американцем. Но он всегда оставался русским в, душе и, понятно, безгранично преданным России. Изгнание тяготило его. Мы нередко говорили с ним об этом. "Ех Voto" написано как раз о том, что значит свыкнуться с изгнанием, какой это долгий и болезненный процесс.

Как бы вы охарактеризовали свои отношения с Иосифом?

Я не могу охарактеризовать свои отношения с ним. Мы познакомились в марте 1973 года и, как это часто случается, моментально сблизились. Рождество 1973 года Иосиф провел со мной и моими родителями. В последующие годы мы виделись очень часто, а созванивались по нескольку раз в неделю. Иосиф давал мне советы, наставлял меня, бесконечно помогал и поддерживал в моих попытках писать. Но если бы даже я был не писателем, а сантехником или автомехаником, или бухгалтером, ничего бы не изменилось. Иосиф был для меня как старший брат.

Помните ли вы вашу первую встречу?

Очень отчетливо. Издательство "Penguin" только что выпустило сборник его избранных стихов[161], и по этому поводу был организован поэтический вечер. Читать Иосиф должен был в Вилльямс-колледже, на северо-востоке Массачусетса, где я тогда преподавал. Меня попросили почитать на презентации переводы его стихов. Я читал по-английски, Бродский — по-русски. И так свыше двух часов. Публика состояла из студентов колледжа и по меньшей мере двухсот русских или русскоязычных людей, приехавших послушать Иосифа аж из Нью- Йорка и Бостона. После чтений мы отправились ко мне домой, где была организована вечеринка — в те годы подобные мероприятия всегда сопровождались таким домашними вечеринками, — с участием студентов и преподавателей. Иосиф задержался позже остальных. Мы не говорили о литературе. Мы говорили о Второй мировой войне, о русских и немецких самолетах и танках, о солдатской униформе и, конечно, о стратегии и тактике. Он играл с моими котами. Мы оба интересовались подобного рода вещами, и этот обоюдный интерес стал мостиком к нашей дружбе. Если бы я попробовал тогда вовлечь его в разговоры о литературе, то мы вряд ли бы встретились еще когда-нибудь.

Находились ли вы под его влиянием?

В поэтическом смысле, думаю, нет. Но в человеческом — вне всякого сомнения. Взять хотя бы то, что он просветил меня по части русской истории XX века. До встречи с Иосифом я думал, что Ленин — хороший малый, которого предал Сталин, и что Троцкий — этакий строптивый ангел, и

так далее и тому подобное. Сейчас меня просто тошнит, когда я сталкиваюсь с подобным образом мыслей. Иосиф никогда не читал моралей, не разглагольствовал о советском тоталитаризме. Скорее он рассказывал о том, что пережил сам. О своих родителях. О друзьях, которые остались там. Он посоветовал мне прочитать воспоминания Надежды Мандельштам. Можете представить, что это было за открытие!

В статье "Song of the Atom"[162], написанной вами вскоре после смерти Иосифа, вы называете его одним из величайших писателей современности.

Совершенно очевидно, что Иосиф был одним из главных русских поэтов XX века. Но он также был одним из самых оригинальных и мощных представителей англоязычной художественной прозы XX века. Как ему это удалось — пусть в этом разбираются авторы бесчисленных кандидатских диссертаций, которые не заставят себя долго ждать. Бродский — писатель, обладающий исключительной самобытностью в двух языках и в двух литературных традициях. В этом смысле с ним сравним, на мой взгляд, лишь Джозеф Конрад. Конечно, именно русскость придает столько обаяния его эссе — одним из самых оригинальных из написанных на моем языке за последние пятьдесят лет. Я также уверен, что американский опыт Иосифа придавал еще одну грань его стихам, написанным, скажем, начиная с конца 1970-х и до самой смерти.

В России Бродский считается завершающим звеном в цепи великих русских поэтов ХХ века — Блока, Хлебникова, Цветаевой, Пастернака, Ахматовой. На Западе Бродский-поэт известен главным образом в переводе. Несмотря на это, ему удалось достичь значительного и влительного положения в литературной среде, особенно в США. Как вы это объясните?

Как вам прекрасно известно, формально образование Бродского насчитывает восемь классов средней школы. При этом он обладал необычайно широкими знаниями. Своеобразными, но чрезвычайно обширными. Ко всему, что он писал или говорил, Бродский подходил с совершенно неожиданной, глубоко оригинальной точки зрения. В официальной беседе или за дружеским столом одновременно проявлялись его невероятная образованность и абсолютная трезвость мысли. Он дружил с выдающимися писателями своего времени — Дереком Уолкоттом, Шеймасом Хини, Чеславом Милошем, Октавио Пасом, — и все они восхищались им и бесконечно его любили.