Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Иосиф чувствовал себя в англо-американской поэтической традиции как дома, но ни Ахматова, ни Цветаева — его, так сказать, учителя в поэзии — не интересовались этой традицией. Откуда, как вы думаете, возникла в нем эта любовь к англо-американской традиции?

Не знаю. Он считал ее бездонным кладезем поэзии, даже более бездонным, чем русская традиция. И читал Джона Донна и Одена. Они были его любимчиками.

Считаете ли вы, что сама русская поэзия требовала, чтобы в ее вены влили струю свежей крови?

Вот что я по этому поводу думаю. Английский язык — это на самом деле два разных языка. И это, как мне кажется, придает ему тот оттенок, которого нет больше ни в одном языке. После 1066 года аристократы говорили исключительно по-французски — норманны. Низшие классы говорили на англо-саксонском. Спустя несколько столетий два этих языка перемешались, и результатом явилось то, что там, где в русском, во французском или в немецком одно слово, в английском языке — два. Одно — аристократическое, витиеватое, другое — англо-саксонское. Все четырехсложные слова. Например, в среде аристократов "courtesan" ("куртизанка") ценится выше, нежели "whore" ("шлюха"), слово англо-саксонского происхождения. Слово "courtesan" — французское. Или "mortician" ("владелец похоронного бюро") выше, чем "undertaker" ("гробовщик"). Величие Шекспира отчасти и состоит в том, что в одной фразе он использует короткое англосаксонское слово и длинное, мелодичное слово латинско-французского происхождения. В "Макбете", например. Макбет пытается смыть кровь с рук, и вот что он при этом говорит: "Will all great Neptune's ocean wash this blood / Clean from my hand? No this my hand will rather / The miltitudinous seas incardine / Making the green one red" ("Нет, с рук моих весь океан Нептуна / Не смоет кровь. Скорей они, коснувшись / Зеленой бездны моря, в красный цвет / Ее окрасят". Пер. Ю. Корнеева. Цит. по: Шекспир У. Полное собрание сочинений: В 8 т. М.: Искусство, 1960. Т. 7. С. 32). Это очень здорово, на мой взгляд, возможность подобного совмещения. Этот аспект английского, как мне кажется, и привлекал Бродского. В других языках ничего подобного нет. Я бы сказал, что у нас богатейший словарь — и никакой грамматики. От нашей грамматики остались лишь руины. Никаких окончаний, кроме как в словах "who" и "whom" ("кто", "кому"), и то в них все путаются.

Люди, претендующие на некую интеллектуальность и при этом вульгарные, часто говорят "whom" там, где по смыслу нужно сказать "who". Вы замечали? Они всё путают. Они путают "flout" и "flaunt" ("насмешка, издевательство, пренебрежение" и "щеголять, пренебрегать"), например.

Почти невозможно поверить, как быстро Иосиф научился писать по-английски. А усвоение и освоение английской ритмики заняло у него совсем немного времени. Помню, однажды он был у меня в гостях — пришел прочитать мне стихотворение перед тем, как отправить его в журнал. Если не ошибаюсь, это были стихи о Максимилиане из "Мексиканского дивертисмента". Впрочем, не уверен. Он прочитал их, и я сказал: "Они звучат как метроном: том-ти-том-ти-том". А красота английского языка как раз в том, что все имеет два уровня. Есть правильный ямбический пентаметр — "том-ти- ти-том", — и в то же время в нем слышится перебивающая его, противоречащая ему разговорная интонация. И от этого рождается замечательный эффект. Йейтс был мастером подобных эффектов. Плавное течение "том-ти-том-ти-том" и при этом поспешная сбивчивая силлабика. Иосиф прислушался к этому замечанию и переписал стихотворение, нарушив монотонный ритм, напоминающий бой метронома. Он был на редкость способным учеником.

Просил ли он вас когда-нибудь посмотреть его английский?

Он никогда не просил меня просматривать его переводы, поскольку моего русского для этого недостаточно. Он просил Джорджа Клайна и с ним и работал.

Ваш "Archer in the Marrow" написан строгими размерами и рифмами. Любовь к классической просодии явно роднит вас с Бродским. Говорили ли вы когда-нибудь с ним о его поэтике?

Мы очень много говорили о метрике.

Вы никогда не переводили Бродского?

Нет. Он работал с Клайном Уилбером. Уилбер — прекрасный переводчик.

Марк Стрэнд как-то сказал, что для того, чтобы оценить рифмы Бродского, надо послушать, как он говорит.

У него были проблемы с произношением. Он мучился с английским произношением до конца дней. Например, он говорил "concur" ("совпадать") вместо "conquer" ("завоевывать").

Бродский всегда старался избегать разговоров о страданиях, выпавших на его долю в России, но критики упорно это подчеркивали. Его это возмущало? Во всех книгах, статьях, интервью журналисты и исследователи упорно возвращались к "сибирской ссылке". Они вечно драматизировали ситуацию и без конца напоминали Иосифу о его страданиях и несчастьях.

Нет, он никогда на это не жаловался. И всегда сочувствовал другим. Получив Нобелевскую премию и, следовательно, почувствовав в руке кое-какие денежки, он стал очень щедро помогать беженцам, причем делал это частным образом. Он при личном свидании, стараясь избегать свидетелей, давал им деньги. Когда это делается публично, это показуха — вроде того, как миллионер, у которого рыльце в пушку, основывает университет. А Иосиф делал это втайне от других, и меня это поражало. Поэты, казалось бы, так эгоистичны…

Но если он держал это в тайне от всех, как вы об этом узнали?

Хороший вопрос {смеется). Мне рассказал об этом один из его русских друзей, точно не помню кто. Кажется, даже двое русских упоминали об этом.

Может, Виктория Швейцер?

Да, ее муж любил повторять, что он сидел при трех царях: Сталине, Хрущеве и Брежневе.

Когда Бродского избрали Поэтом-лауреатом США, было ли недовольство со стороны американских поэтов?

— Да, в среде сочувствующих коммунистическому режиму. Помню, как один профессор из Амхерста, у которого была очень хорошая репутация, сказал: "О, это просто часть "холодной войны"". А другой заявил: "Иосиф должен быть благодарен, что получил бесплатное образование в социалистической стране, а не кусать руку, которая его кормила". Как ему только в голову пришло назвать советскую идеологическую промывку мозгов образованием! Но вы даже представить себе не можете, сколько сочувствующих коммунизму в университетах Новой Англии! Там огромное множество интеллектуалов, этаких снобов из верхних слоев общества, как правило, богатых, которые хотят "epater le bourgeois" (фр. "эпатировать буржуа") своими прокоммунистическими настроениями. При этом ничего не знают! Они враждебно относились к Иосифу и считали, что все это — происки в духе "холодной войны". Иосиф тоже обижал людей своей резкостью и прямотой. Например, однажды я пригласил его поехать со мной на какие-то поэтические чтения — в Теннесси, если не ошибаюсь; мы разговаривали между собой, и в это время ввалилась толпа обывателей, на что Иосиф сказал: "Ну вот, теперь можно и о пустяках поговорить". Это, на мой взгляд, удачная шутка, но очень обидная.

Можете ли вы что-нибудь сказать о его мировоззрении? Было ли оно христианским или еврейским или ни тем ни другим? Или чем-то между?

Один мой друг, еврей, причем достаточно религиозный, был оскорблен стихотворением Бродского "Натюрморт", которое кончается словами: "Он говорит в ответ: / — Мертвый или живой, / разницы, жено, нет. / Сын или Бог, я твой". Он воспринял его как своего рода предательство. На мой взгляд, Иосиф ценил духовность всех религий — иудаизма, христианства, язычества, — но не мусульманства. Думаю, он ценил духовное во всех его проявлениях. Но он никогда не был иудеем с догматической точки зрения — ничего похожего. Никакой кошерной еды. Ничего такого. Он восхищался духом. И даже вынашивал план мести ортодоксальным евреям, живущим в Нью-Йорке. И при этом очень гордился тем, что сам еврей. Любил говорить, что он еврей и по отцу и по матери и что его род происходит из польского города Броды — отсюда и фамилия Бродский.

Он любил Польшу?

О, да. Он дружил с Милошем — я знаю Милоша много лет, с тех самых пор, когда он стал диссидентом. Я как-то пригласил их с Бродским на обсуждение проблем современного мира; сохранилась запись этой беседы. Могу вам ее дать. Милош говорил очень много. Бродский — не очень, потому что опоздал. Он мчался из Нью-Йорка. Но его голос все равно слышен.

Расскажите подробнее о вашей встрече с Ахматовой.

Когда я приехал в Советский Союз по поэтическому обмену, о котором вам рассказывал, я попросил разрешения увидеться с Ахматовой. Меня привез туда мой русский переводчик, переводивший англоязычную поэзию — разумеется, неполитическую — на русский. Это был сломленный человек. Сначала ему покровительствовал Бухарин, но после того, как Бухарина уничтожили, его тоже отправили в лагерь. Но к тому моменту он уже успел освободиться. Он был старым другом Ахматовой, еще по Цеху поэтов. Теперь же, окончательно сломленный, он был моим переводчиком и гидом. Итак, он привез меня к Ахматовой, и вдруг откуда ни возьмись возникла какая-то женщина, сказавшая, что она из Союза писателей, — я не знал, кто она такая. Но Ахматова знала и мой переводчик знал, потому что он сказал мне, когда мы вышли, что эта женщина — стукачка. КГБ не хотел оставлять Ахматову со мной наедине. Поэтому мы говорили о безопасных вещах, и Ахматова сказала, что любит печеные яблоки со сливками и т. д. Потом мы немного поговорили об акмеизме, и они с этим несчастным старым русским, имя которого я сейчас запамятовал, вспоминали 1912 год или что-то вроде этого — то время, когда движение переживало свой расцвет и когда они оба выпускали книги… Они встречались, уже увенчанные лаврами, и толковали о будущем. Они говорили: "Что за будущее нас ожидает! Грядет новый расцвет поэзии!" И вдруг их глаза встретились, и Ахматова заплакала. Она не могла сказать, чем вызваны ее слезы. Я понял это без слов. И вы это понимаете. Но Ахматова, в присутствии стукачки, не могла объяснить, почему она плачет, вспоминая свои надежды на высокое будущее России. Я был тронут до слез. Трагедия целого поколения уместилась в одной минуте.