Сальвадор Минухин - Техники семейной терапии

• Название: Техники семейной терапии
• Автор: Сальвадор Минухин
• Издательство: Независимая фирма "Класс"
• Жанр: Психология
• Год: 1998
• ISBN: 5-86375-020-0

Крупнейший мастер и "звезда" семейной терапии, Минухин рассказывает, как он это делает. Начинает, устанавливает контакт с семьей, определяет цели… и совершает все остальное, что сделало его одним из самых успешных семейных терапевтов в мире (если говорить о практике) и живым классиком (если говорить о науке).

Эта книга — безусловный учебник. Соответствует названию: техники описываются и обсуждаются, что само по себе ценно. Подробна, ясна, хорошо выстроена. И увлекательна, притом не только для психологов, врачей и семейных консультантов. Им-то предстоит ее зачитывать "до дыр", обсуждать, обращаться к ней за помощью… А всем остальным следует ее прочитать по тем же причинам, по которым во многих домах на полках стоит "Справочник практического врача".

---

Мировосприятие семьи

В 1952 г. Минухин был в Израиле и разговаривал с недавней иммигранткой, девушкой-подростком из Марокко, у которой были какие-то неясные психосоматические жалобы. В тот момент, когда я задавал ей какой-то вопрос, она вдруг вся напряглась, а глаза ее расширились от ужаса. Она вскочила, указывая на что-то или на кого- то у меня за спиной, и вскричала: "Мустафа!" Ее панический ужас был так заразителен, что я круто повернулся, чтобы посмотреть, что там. Она указывала на бабочку.

Полагая, что у девушки галлюцинация, я обернулся к ней, уже готовый поставить диагноз и прописать транквилизаторы. Но она рассказала, что ее отец четыре года назад умер с открытым ртом. В таких случаях душа вылетает из тела и превращается в бабочку. Девушка, ее семья, ее деревня и окружающие деревни — все знали, что это правда. Было ли это реальностью?

Ричард Луэллин описывает суд над воином из племени масаи, который убил белого поселенца, потому что поселенец убил и съел сестру воина. Этой сестрой была корова, еще теленком выкормленная той же коровой, которая давала молоко и для младенца-воина. Хотя адвокат пытался убедить британский суд в реальности родства между воином и коровой, воин был признан виновным1.

Луэллин очень ярко описывает этого воина. На меня и моего сына эта книга произвела такое сильное впечатление, что некоторое время мы, выражая друг другу свое одобрение и уважение, плевали на пол со словами: "Я вижу перед собой воина масаи". Нам казалось, что это в обычаях масаи. Плевок — символ уважения в культурах пустынь — в нашей культуре имеет, разумеется, совершенно иной смысл. Однако является ли реальность британского закона более реальной, чем реальность масаи?

Сол Уорт и Джон Адер, которые хотели выяснить, что люди видят в действительности — в отличие от их рассказов о том, что они видят, — научили группу молодых индейцев навахо пользоваться кинокамерой2. Снятый ими фильм показался мне бессвязной последовательностью кадров: петля, дорога, кони, деревья. Для индейцев же все это было связано с национальным мифом о близнецах. В конце 1960-х годов Ричард Чолфен и Джей Хейли предприняли аналогичный проект: группа чернокожих девушек-подростков из городских трущоб написала сценарий фильма, в котором все они играли. В результате получилась семейная драма с драками, пьянством, проявлениями заботы, близости и непосредственного выражение живых человеческих эмоций. В рамках того же проекта группа белых, представителей среднего класса, сняла фильм, где были общие планы неба, ландшафтов, домов и крупные планы предметов, но не людей. Какое из этих представлений о мире правильно?3

Что есть реальность? Что есть роза? Можно перефразировать Гертруду Стайн и заявить, что роза — это роза, это роза, — в надежде на то, что повторение придаст нашим словам напряженность, избыточность и истинность. Однако одинаковы ли розы, которые видят разные люди?

Ортега-и-Гассет пишет о реальности: "Этот ясень — зеленый и стоит справа от меня… Когда солнце скроется за этими холмами, я пойду по одной из едва заметных тропинок, пролегающих, в высокой траве, словно в воображаемом лесу… Тогда ясень останется зеленым, но он уже не будет справа от меня… Как ничтожна была бы всякая вещь, если бы она была только тем, чем является в отдельности! Как она была бы жалка, как бесплодна, как неопределенна! Можно сказать, что в каждой вещи заложена какая-то скрытая потенциальная возможность быть множеством других вещей, и эта возможность высвобождается и раскрывается, когда вещь вступает в соприкосновение с другими. Можно сказать, что всякая вещь оплодотворяется другой; что они стремятся друг к другу, как мужское и женское начало; что они любят друг друга и жаждут соединиться, собраться в сообщества, в организмы, в структуры, в миры… "Смысл" вещи — это высшая форма ее сосуществования с другими вещами… Другими словами, это мистическая тень, которую отбрасывает на нее вся остальная вселенная"4.

Таким образом, реальность представляется нам розой или ясенем плюс тот порядок, в котором мы с вами их располагаем. Это тот смысл, который мы придаем совокупности фактов, признаваемых нами за факты. И есть еще один шаг. Реальность должна быть разделена с другими людьми — с другими людьми, признающими ее законность.

Выработка мировосприятия

Общественно признанное мировосприятие придает форму реальности, которая, в свою очередь, придает форму личности. Индивид, еще в раннем возрасте научившийся воспринимать реальность, преподносимую ему как объективную, создает себе светофильтры, которые останутся с ним на всю жизнь. Люди, внушающие эту реальность ребенку, — это, как отмечает Герберт Мид, "значимые другие", навязывающие ему свое определение ситуации: "Индивид воспринимает себя как такового не непосредственно, а лишь косвенно, с конкретной точки зрения других индивидуальных членов той же социальной группы или с обобщенной точки зрения социальной группы, к которой он принадлежит… Именно сам социальный процесс ответственен за возникновение "я"; оно не существует как "я" в отрыве от такого внутреннего ощущения"5.

В центре внимания Мида находится уже не простая линейная причинно-следственная зависимость, а обратная связь. Его интересует весь танец. Он видит весь организм: "я" в контексте является также частью контекста значимых для "я" других.

Гарри Стак Салливан использует представления Мида о диалектическом взаимообмене между "я" и контекстом в своих теориях межличностной психиатрии: "Поощрения и ограничения со стороны родителей и значимых других становятся частью "я"… Поскольку одобрение значимого лица очень ценно, а неодобрение приносит неудовлетворенность и вызывает тревогу, "я" приобретает огромное значение. Оно позволяет сосредоточиваться на мельчайших подробностях действий, вызывающих одобрение или неодобрение, но, как и микроскоп, оно мешает видеть весь остальной мир"6.

Исходя из того влияния, которое значимые другие оказывают на ребенка, Салливан приходит к выводу, что раннее "я" — это выработка "я" плюс контекст. Однако Салливан, ограниченный индивидуальной, линейной парадигмой, отходит от представления о "я" в контексте, чтобы постулировать включение значимых других во внутренний опыт. Танец жизни словно переносится вовнутрь и перестает привлекать к участию в конструировании реальности постоянно происходящие взаимодействия со значимыми другими.

Особенности конструирования индивидуальной реальности можно изучать, рассматривая способы включения контекста во внутренний опыт; можно подойти к проблеме и с противоположной стороны, рассматривая пути воздействия на индивида социальных институтов. Оба подхода создают проблему интерфейса. Социологи остаются слишком далекими от конкретной реальности индивида, интересуясь лишь гомогенизированной реальностью института. Теоретики же индивидуальности увязают в невероятных личных сложностях, отражающихся на взаимодействиях индивида в контексте. И тот, и другой подходы могут привести к утрате ощущения ритма танца.

Чтобы исследовать свойства индивида как организма в контексте, нужен институт меньшего масштаба. Семья как раз и представляет собой такую матрицу, где правила социума подгоняются к конкретному индивидуальному внутреннему опыту. Поэтому семейный терапевт оказывается на подходящей дистанции, чтобы изучать систему индивидуального и социального контекста, не испытывая необходимости слишком отдаляться от каждого из этих элементов. Находясь в непосредственной близости к конкретному внутреннему миру индивидуальных членов семьи и в то же время занимая выгодную позицию для системного наблюдения за группой в целом, семейный терапевт может охватить индивидуальные и семейные холоны и как целое, и как части.

Обоснование мировосприятия

Процесс выработки семейной структуры аналогичен процессу, в ходе которого вырабатывает свои институты общество. То же самое относится и к обоснованию семьей своей структуры. Поэтому способ, к которому прибегает общество, чтобы придать легитимность своим институтам, предоставляет терапевту парадигму для понимания того, как поддерживается мировосприятие семьи и как можно подвергнуть его сомнению в ходе терапии.

Питер Бергер и Томас Лакман различают четыре уровня легитимизации социальных институтов. Эта схема полезна и для изучения семейных обоснований. Первый уровень — просто лексика, то есть представление реальности с помощью языковых средств. Ребенок усваивает, что вещь, которую он держит в руках, — ложка. Это наиболее глубинная реальность, "фундамент самоочевидных знаний, на котором должны покоиться все дальнейшие теории". Второй уровень легитимизации содержит простые пояснительные схемы, которые придают фактам смысл. Эти схемы "высокопрагматичны, непосредственно связаны с конкретным действием". Для данного уровня типичны пословицы, изречения, легенды и народные сказки. Третий уровень легитимизации содержит обстоятельно разработанную теорию, которая основана на дифференцированной сумме знаний и создает систему отсчета для поведения. В силу своей сложности она распространяется специализированным персоналом. Четвертый уровень легитимизации — это символическая вселенная, которая интегрирует различные области смысла в единое целое7.