Анатолий Сульянов - Расколотое небо

• Название: Расколотое небо
• Автор: Анатолий Сульянов
• Жанр: О войне

В центре романа — подвиг Геннадия Васеева, совершившего таран самолета-нарушителя ценой своей жизни.

---

— Да что ты… Они с Васеевым ровесники.

— Васеева три года назад назначили. А Сторожева — теперь. Разница… Ты же знаешь, кого кадровики требуют! Молодых давай! Главное для них — возраст. Когда кого-то выдвигаешь, прежде всего спрашивают: «А годков ему сколько?» Вон как дела поворачиваются. Вместо того чтобы впрягать в одну упряжку молодежь с опытными кадрами, им давай только эти самые годки. Сейчас кто помоложе да кто академию окончил, обречен на выдвижение. Обречен! Говорят, диалектика. Так-то вот, комиссар. Глядишь, скоро Редников командиром полка станет.

— А что Редников? — удивился Северин. — Отличный из него командир полка получится, сам знаешь. Летает — позавидуешь, организатор неплохой, может людей увлечь. Интеллигент…

— Вот именно — интеллигент! А командир должен быть твердым! Когда надо, проявить требовательность, волю.

— Будет Редников, если понадобится, и волевым и требовательным. Уверяю тебя, будет!

— А не придется ли ему готовить три конверта? — хитровато прищурясь, спросил Горегляд. — Знаешь одну старую командирскую притчу?

— Какую?

— Молодой командир принимает полк. Его предшественник оставил ему три конверта и посоветовал поочередно вскрывать их при неприятностях. Не прошло и месяца — ЧП! Вскрыл первый конверт и прочитал: «Вали все на меня». Прошло полгода — снова неприятность. Вскрыл второй конверт: «Вали на свою молодость». Через год — снова происшествие. Командир вскрыл третий конверт. «Готовь три конверта». — Горегляд рассмеялся: — Диалектика!..

Степан Тарасович откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники — кресло было со списанного пассажирского самолета, с откидывающейся спинкой и удобным полумягким сиденьем. Он любил окружать себя предметами авиационного обихода: пепельница — поршень от авиадвигателя; карандаши — в латунной гильзе от авиапушки; цветы на подоконнике стояли на алюминиевой полочке, служившей раньше подставкой для бортовой радиостанции; даже вешалка и та была сделана в авиационных мастерских из профилей, используемых при ремонте фюзеляжей.

— Вернемся к Сторожеву. Ты-то кого предлагаешь? — полюбопытствовал в свою очередь Северин.

— Если не пройдет Сторожев, то Подшибякина — его ведомого. Паренек пытливый, настырный, много хорошего перенял у своего ведущего и у Васеева. Кстати, это ведь ты его когда-то отстоял?

— И я. И Васеев. А главное — ты, Степан Тарасович. Подшибякин прибыл в полк вскоре после Северина.

Он был первым, в чью судьбу замполит решительно вмешался.

В одну из осенних ночей молодой летчик допустил на посадке грубую ошибку: выровнял высоко, и машина так ударилась передней стойкой шасси о бетон, что стойка осталась на полосе. Руководивший полетами Брызгалин потребовал отстранить офицера от летной работы и списать его в наземные части. Все доводы и просьбы Сторожева и Васеева, командира звена, Брызгалин решительно отклонил.

— С такими способностями ему не место в истребительной авиации! — сказал подполковник на методическом совете. — Благодарите судьбу: этот летун мог разбить машину и убиться. А вы, Васеев, говорите о его чистой технике пилотирования в зоне. Что толку от пилотажа, если он сажать самолет не обучен?!

— Дадим провозку на спарке, посидит в тренажере, повторим аэродинамику, — не сдавался Васеев.

— Аэродинамика! — передразнил Брызгалин. — Он земли на посадке не видит! Аэродинамика!..

Геннадий так и не смог убедить Брызгалина и пошел к Северину.

— Помогите, товарищ майор! Потеряем летчика. Он же еще молод, навыки только начали сформироваться.

Северин внимательно выслушал Васеева, поговорил со Сторожевым и с Подшибякиным, изучил его летную книжку, побывал на стоянке, где попросил техников побыстрее восстановить машину, долго беседовал с Брызгалиным. Несколько дней замполит ходил возбужденный и взвинченный. Затем доложил Горегляду.

Ох как не хотелось тогда Степану Тарасовичу портить отношения с Брызгалиным! Долго уламывал его Северин — уломал. Вышли из штаба усталые, не сказав друг другу ни слова, остановились на крыльце. Северин чувствовал, что командир им недоволен, что в душе он на стороне Брызгалина — и правда, тяжело доверить истребитель летчику, который не научился как следует сажать его. Полк не училище, здесь исправлять такие пробелы трудно.

Васеев ждал замполита на улице. Горегляд смерил его жестким, холодным взглядом и молча прошел к командирскому газику.

— Садись, Юрий Михайлович, — предложил он Северину. Тот поблагодарил и отказался, сославшись на дела.

— Ну, как знаешь, — буркнул Горегляд, сел в машину и громко хлопнул дверцей. Газик взревел мотором и исчез в темноте.

— Такие вот дела, товарищ Васеев, — сказал Северин. — Будет летать ваш Подшибякин. Будет! Только займитесь им основательно.

С тех пор, когда тревога за человека свела их, Северин и Васеев дорожили взаимным уважением. Доверие друг к другу, прямота в суждениях и порядочность в поступках были у них в крови, и это роднило их, делало похожими друг на друга.

…Горегляд встал, подошел к стене, раздвинул занавес графика летной подготовки и щелкнул по строчке, начинавшейся с фамилии Васеева:

— Полюбуйся: что в плане, то и наяву. Диалектика. А вот его соседи: один летчик вырвался далеко вперед, другой плетется в хвосте.

— Прости, Степан Тарасович, но в том, что некоторые пилоты подолгу топчутся на месте, повинны и мы с тобой.

— Что ж мы… Планируют в эскадрилье. Каждый комэск обязан следить за этим.

— Все это верно. Вот ты показал на отставшего от программы летчика. А разве это от него одного зависит? Нет. Сегодня полетик, через неделю еще один. Вот и ждут летчики полетов, как манны небесной. Как же им расти, набираться опыта?

Северин отошел в глубь кабинета, остановился возле классной доски, взял мел и нарисовал клетку с птицей.

— Однажды в детстве мы поймали синицу и посадили в клетку. Берегли, ухаживали, кормили с утра до вечера. Синица за зиму стала пухлой и, когда мы весной выпустили ее, летать не смогла. Отяжелели крылья, и стала она добычей дворового кота. Так и летчик: чем дольше не летает, тем тяжелее его крылья. Держим летчиков на земле месяцами, как синицу в клетке; глядишь, полнеть начали ребята, и в воздухе им неуютно, на землю тянет.

Насупившись, Горегляд долго рассматривал график, недовольно сопел и, наконец сев за стол, написал в рабочей тетради несколько фамилий летчиков. Это Брызгалину и комэскам так просто не пройдет, молча гневался Горегляд. Им будет выдано сполна! Их долг следить за подготовкой летчиков, Брызгалина первейшая обязанность! А увидел все это кто? Замполит! Ну получат они вечером чертей! Долго будут помнить… И чтобы отвлечь внимание Северина, тут же заговорил о Выставкине.

— Кстати, Юрий Михайлович, ты говорил о Брызгалине с секретарем парткома?

— Говорил. Надо понять его, Степан Тарасович. Выставкин много лет был у Брызгалина в подчинении. Брызгалин комэск — Выставкин у него техником звена.

Брызгалин — заместитель по летной подготовке, Выставкин — инженер эскадрильи… Сложно все это. И принципиальность прояви, и товарищем останься — вместе на стоянке руки морозили. В принципиальности тоже гибкость нужна. Этого у Выставкина не всегда хватает. И по характеру осторожный, и должность требует осмотрительности. Нам с тобой в этом отношении легче.

Горегляд бросил короткий взгляд на замполита:

— Может, подберем пожестче, потребовательнее? А?

Северин не ожидал такого поворота и поначалу растерялся. Склонил набок голову и напряженно думал о предложении командира. Конечно, заменить можно, но мнение коммунистов полка уважать надо. Выставкина избирают почти единогласно. А характер в такие годы менять трудно.

— Не будем этого делать! Лучше синица в руке, чем журавль в небе, — решительно ответил Северин. — Будем почаще подсказывать и учить.

— Тебе виднее, — ответил Горегляд, сел за стол и углубился в бумаги.

— У меня еще один вопрос. О нашем воскресном лектории. Мне стала известно, что ты неодобрительно отозвался о нем.

— Просто удивился, что лекции по искусству и литературе читают летчики: то Сторожев, теперь вот Бут. Они всю неделю загружены по завязку, на форсаже работают, а ты им еще задания даешь. Пригласи учителей из школы, они такие лекции по литературе прочтут — куда там Сторожеву! Так или нет?

— Не совсем так, — заметил Северин. — И вот почему. Сторожев увлекается древней историей и литературой. Это его личное дело.

— Личное-то личное, но оно требует времени, Юрий Михайлович, энергии, а времени у нас — в обрез. Не в ущерб ли основному делу эти увлечения? Вот о чем я пекусь — о нагрузке летчиков.

— Степан Тарасович! Часто ли мы впрямь собираемся, чтобы поговорить о произведениях литературы и живописи, о последнем фильме? Даже на семейных вечерах больше говорим о службе, чем об искусстве, о книгах, об открытиях ученых. Оттого, что в свободное время Сторожев изучает литературу и искусство, а Бут пишет пейзажи, их летная подготовка хуже не станет. Известны примеры, когда увлечения великих считали чуть ли не чудачеством. Так некоторые полагали, что Альберт Эйнштейн, играя на скрипке, делал это в ущерб своей основной работе.