Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Со стороны макушки появилось абигеливо перевёрнутое лицо:

— Сильные бесы делают из человеческих тел квартиры.

Надо же, даже хватает сил прохрипеть:

— Им тоже где-то надо жить.

Что за серийные пьянки?! Нервы нервами, но к чему шары наливать? Каждый день могут быть магнитные бури, и что теперь, всему человечеству плашмя лежать? Нет, пора кончать с этим безобразием! И немедленно!

— Слабые бесы только сдавливают живот и доводят до изнеможения. У тебя какие бесы? Потерпи, я выгоню.

«Оборони всякого крещёного от этого» Но вслух говорить не стал. И не крещёный он, и знахаря растраивать лишний раз не стоит. Тропинка горная, где люди соперничают — узка. Отступить на ней на шаг, — значит дать на шаг больше простора. Жёлтая раса права.

Встал. Где одежда? Где, повседневной носки, голова и тело? Где спокойная жизнь? Одежда-то вот. Остальное собаки сьели, на живодёрню бы их за это.

— Ходит по лесу маньяк, вероломный, как коньяк. Наше вам с кисточкой.

В дверях — духовный младенец Бадя-Форшмак, на плече хозяйственная сумка.

— Вывел на прогулку шкрайбалы, — потопал видавшими виды кроссовками. — Да дай, думаю, зайду к душевному мужчине на секунду дань уважения отдам, — его со значением перекосило. — А вижу, душевный мужчина из-под мухи только вылез. Пивка для рывка не желаешь?

О чём он только что праведно размышлял? О серийных пьянках? Вот умная голова! Неразумная же трепещущая рука уже тянулась к банке с пивом. Пшик, и цилиндр в устье умной головы. Наш девиз: буль-буль и вниз!

Абигель бросила:

— Надумаешь — приходи, — и ушла на балкон, где заподпрыгивал чёрный мячик с дауменом.

— Бадьян, о мудрый и достойный мужчина, будь благословен твой приход. Ты меня спас.

— Нет базара. Подстроил я тебе настроение? Угадал?

Угадал так угадал, слов нет. Это так же верно, как то, что русские не любят умирать своей смертью.

— Голова не болит больше?

— Если голова болит — значить она есть!

В дверях ещё один дружбан, в руке мятая шляпка.

— Бонжур, препочтенный Степан Андреевич. Я всегда утверждал, что художники имеют особенную, поперечно-волокнистой структуры анатомию, отличную от нас смертных, строения продольно-волокнистого.

— Опохмеляются оне как смертные, — подколол Форшмак. — Еще пивка шедеврально?

Степан отрицательно мотнул головой. Голова на мотание не отозвалась ноющей болью, как пару минут назад. Хотя бы по этой причине нет необходимости спускать с лестницы шаромыжников. Наоборот: низкий поклон им от жертвы Бааль-Зебуба. Само собой, благодарите хирурга до операции, потом, возможно, будет поздно.

— Неужели наш художник принес жертву Бахусу? Ай-ай-ай!

— Слетел с катушек, — охотно подтвердил Форшмак. — Оттянуть мне три раза по семерику.

— Выгоню, — предупредил распоясавшихся гостей.

Бадьян нагло вытаскивал на стол пиво. Инспектор же закатил глаза и, как говорит театральный критик о драматическом языке актеров, ломал себе руки.

— У меня большая неприятность, Степан Андреевич. Меня ведь с работы выгнали, подлецы! — доломал руки, вытащил из подмышки бутылку. — Предлагаю примирительно-третейский вариант. Пусть это стоит на столе натюрмортом, — ладонь на выпуклости бутылки легла так нежно, что мужская трепещущая рука из женских романов, по сравнению с этим, хватает женскую грудь просто топорно-хамски. — А уж вопрос, пить в помышлении сердца или оставить в том же виде, разрешится сам собой. Зачем подталкивать, если само катится.

— Я не могу. Жду важного звонка.

Художнику стало стыдно уже между первым и вторым предложением. То же самое вчера он говорил Вильчевскому. И что в результате? А в результате мусье Бумажный пропустил 50гр. для аппетита, так что в финале не знал каким местом поворачиваться к унитазу, филосовствуя: мужское начало — передом, женское — задом, обоеполый идеальный гермафродит Платона — боком. Т. е. наклюкался, нализался, налимонился, нахлебался, надулся, нагрузился, нарезался, налакался, назюзился, натяпался, набрался, упился, как свинтус. Тоже самое, что заложить за воротник или галстук, быть подшофе, или устаревшее, еле можаху. В общем, был пьян, как сапожник. Наверняка, не последняя венчающая характеристика из вышеперечисленных. Вряд ли сапожник после массированного заливания за галстук, что тоже под вопросом, способен заниматься еще философией. Художник смог. И ему было стыдно. Если не стыдно, по крайней мере стыдновато.

— Что ж, жизнь каждый раскрашивает в свою краску, — подошёл к портрету Головатый. — Как вы думаете, друзья мои?

— Покупка попутного ветра — выгодная сделка.

— Браво, Бадиан! Следует удивлять людей. В таком случае я тоже произнесу что-нибудь противоположное своему естеству, — ссупил брови, руку вперед. Вот-вот раздастся знаменитое «Быть или не быть? Вот в чём вопрос!» — Мы вмазали! По стопарю. И тронулись на бал. Где Зорик сдал на блат бармицу, красючку Зойку, м-м, ну эту… свинячью птицу, хэ-хэ лажанул. Короче, редко в какой зоне северика есть воровское благо и паханы с кодлой. Здесь мотают срок в большаке шобла и шелупень, быки-рогомеры, бакланы, мохнорылые, беспределы-анархисты, гуливаны из ершей, мокрушники, большие делаши, зачуханные фраера, петушня и вольтанутые. Уф!

Форшмак с уважением посмотрел на Головатого. Пальцы веером, сопли пузырем, на зубах наколки.

— А вы, извентиляюсь, где сидели?

Экс-инспектор глянув тузом, небрежно признался в том, что вообще-то он — искусствовед.

«Брехун ты первоклассный.» Впрочем, даже если лежит его благоверная на Троекуровском кладбище в шоколадной мумии, поди проверь. Два мужа наружу, один в сундуке, четвёртый нам тут врёт, как газета, не краснеет.

— Кто кофе будет?

Головатый согласился.

— С коньячком можно-с. Коньяк сегодня ха-ха, кофе завтра.

Форшмак перевел взгляд с коньяка на свои банки.

— А я пиво буду.

— Перестань. Телишь-мелешь, жопу паришь, дуру гонишь.

Бадьян снова с уважением посмотрел на Головатого.

— Уже познакомились. Пьем моё и Вася не чешись.

Поднялся кофе. Из турки получалось на две чашки, Головатому и Абигели. Себе, понятно, во вторую очередь. Оставив Головатого портить коньяком кофе, взял чашку и понёс на балкон девушке. Обошёл вокруг мастерской, пошёл было во второй раз, вдруг остановился, чувствуя, как на голове зашевелились волосы. Бросился в мастерскую.

— Я когда кофе варил или еще что, Абигель не ушла?!

Головатый протянул в сомнении:

— Не-ет, по-моему, — и к Форшмаку. — Ты видел?

— Я не-е… — вздурил пятернёй затылок. — Не-а, я тоже не видел, не чесать мне лебедей.

Прыгнул обратно. Всё время, хоть текло по руке, бегал, сжимая в руке блюдечко с чашкой. Отшвырнув кофейную пару, упал животом на парапет. Всматривался с такой силой, что еще вот-вот и потеряет сознание. Нигде внизу он не увидел ничего похожего на крест тела. В голове долбают какие-то кремлёвские куранты. Первый раз ему пришла мысль о таком возможном конце.

— А наверх нельзя? — спросил Головатый из окна. — Может мы отвернулись, она и проскочила.

Степан вернулся в мастерскую и стоял у умывальника, неестественно долго обмывая липкие от кофе, трясущиеся руки.

Бадьян сгруппировал стаканы, приблудную рюмку, вдохновенно разлил коньяк, погладил лысину, рассиявшуюся пасхальным яичком.

— Готово! Доходные идут с крышей.

Деваться некуда. Две линии почти сошлись. Осталась щель, в которой шея зажата намертво. Задыхается художник.

— Пей, дружок, не потеряв награды своей. Верное средство.

Какой-то придурок недавно что-то вякал о серийных пьянках… Степан выпил.

— Коньячок неплох-с, честное пионерское! Подвешенный человек не так ужасен, как кажется на первый взгляд, — понесло после коньяка искусствоведа. — Он добивается извечной мечты человечества, связанной с идеей левитации. Равным образом и символ завершающего заглатывания землёй человеческого тела после смерти не нужно считать трагедией. В космической сфере возникает аналогия с пищеварением. Проглоченные дети ещё остаются живы внутри живого. Счастливое возвращение в чрево матери-прародительницы. Всё живое, содруги!

— Мерсишки. Хотелось бы без веревки на свистке, — противопоставился Форшмак, имея в виду счастье висельника по поводу левитации. — Лучше я с высокой вышки буду сигать каждый день. Можно только ножками?

Раз спрыгнул головой с трехметровой. Так пришлось веки пальцами мастить. В обратную сторону от удара вывернулись, моргай не моргай.

Достаёт художника один вопрос. Как муха, вроде отмахнёшься, она снова норовит сесть на лицо.

— Терентий Романович, вы в бога верите?

— Как сказать… Солнце, конечно, своим телом превосходит Пелопоннес, но это идея, одетая воздухом. Дигамбары. Хорошо, если вразброс, возьмем их оружие. Берите стаканы для двойной очистки совести. Кха, кто придумал тебя, родную?! Дробящее оружие типа палицы — оружие разрушения. Варварская кость. Меч безусловно интеллигентней. Бритвенный разрез, сделанный столь острым, что даже не идёт кровь. Сеть — оружие уранических богов. Боги — сильномогучие богатыри, им некуда торопиться. Потянуть они любят, поймать, поиграясь, и только позже, садистки насладившись, удушить. Продолжу разлив. Посуду ко мне. Их методы. Влагают в сердца смрадные вожделения, занимаются изготовлением амулетов, любимое развлечение — метеорологическое колдовство, как то: вызывание дождя, запирание туч, затмения солнца, манипуляции с воздушными массами; бури, смерчи, прочая колготня…