Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Девушка подошла, прижалась так страстно, что можно сказать — навалилась. Чтобы не опрокинуться на спину, пришлось машинально схватить деву в обьятия. Потянулась к нему лицом, Степан напрягся. Была же мысль — позавтракать колбаской с чесноком. Съела его губы, обвив руками шею.

— Меняю зябликов на бляздиков! Этот вороне на лету педикюр сделает. Целуетесь, орлы советские и светские орлицы?!

В дверях мастерской стояла Абигель. На губах ещё та ядовитая улыбочка. Яд действует избирательно. Пошла реакция на синильную кислоту. Правда, кому что: Абигели плюс ко всему резкое сужение зрачков — миоз называется, художнику — остальное: металлический вкус и жжение во рту, онемение кончика языка, головокружение.

Чистое ведь недоразумение! Классический несчастный случай.

— Брысь отсюда, — приказала Абигель Варварушке.

Та шмыгнула мимо его суровой подружки в двери.

— Я пришел картинку писать, а здесь…

Поражает яд с запахом прелого сена: стеснение в груди, томление, затем состояние мнимого благополучия, сердечная слабость, повышение температуры до любовного жара, дурнота.

— Картинку он собрался писать, а тут вдруг сигавошка с морковными губами. Пустыню, случаем, пылесосить не собирался?

Действие другого яда, масляной жидкости с запахом горчицы: впитывается в почву, кожу, картины, поражает парами и каплями. По поражению появляется покраснение, пузыри, затем язвы узорами.

Художник — маньяк и извращенец, который заманил девушку в мастерскую, но занимается тем, что только пишет её.

— Перестань! Ты же видишь, я не вру! Я картинку прибежал писать, а тут…

— Тут я вовремя опоздала. Надо же, как не повезло, мазилке!

Степан воздел руки, прося сочуствия. А воздевши, увидел, что пальцы дрожат. Природу таких перстотрясений понять не трудно. Страх.

— Хорошо. Тогда пиши, — указала на станок.

Нужно идти. Это приказ. Вот холст 70в100, белый несмышлённый, пинен на палитру, спичкой чирк — вспыхнуло пламя. Мастихином срезал размякшие бугры старой краски. Новые краски разноцветными червяками по палитре. Кисти всех номеров, что шпаги и стилеты для дальнего и ближнего боя.

— Что будешь писать?

— Тебя.

Не к этому ли он шел? Не строил ли дурацкую теорию, когда будущее пишется еще одной краской, имеющей название — страх.

— Аби, — где-то уже приходило понимание процесса. — Вот бы сейчас чуть страшнее? — и зубами чак-чак-чак. — Отрегулируй?

— Страшнее, целовальник?

Зачем так-то? Дела ему нет до мокрых поцелуев, машинально целуя пространство перед собой. Движения губ не ускользнули от Абигели.

— Уж чересчур! — скорёжило. — Вернись на пятнадцать процентов, будь любезна.

Пишет художник картину, с места, в карьер, в ядовитом тумане каком-то, будто не он это вовсе, а дух кошмарного дерева. Вот и пришел час икс. И пустило дерево Иггдрасиль корни в самую сердцевину ада, который вовсе не ад, а вечная страсть к творению. Твори! Создавай свою вселенную. У бога всего много. Тех же полубогов, создающих дубли бытия.

— А мне казалось, ты меня любишь?

Кисть летала по холсту, в окна подсматривал безчисленнозвездными глазами череп небес.

— Только тебя и люблю. Теперь точно знаю!

Как Степан Бумажный писал портрет, никто не вспомнит. Самому ему не вспомнить точно. Нет опьянения сильнее, чем опьянение страхом. Ибо страх это не черные ноги, не зеленая чешуя на боках, не раскаленная козлиная голова. Страх по табелю о рангах выше дьявола, имеет звание высокородное и металлические волосы, смотрит на придворного художника пристально, не замечая холста, на котором живописец творит портрет своей сиятельной любви.

Он суеверен в одном: нельзя писать любимых людей. Поэтому писал девушку в первый и последний раз. Во всяком случае, так думалось, пока все цвета палитры, перебрав самих себя, не остановились на черном цвете. Впереди темно — будущее.

Сколько можно не дышать? Счет на минуты. Даже если всю жизнь ныряешь за раковинами жемчужниц. Сколько можно бояться? Тоже всего ничего, даже полагая страх творческим экспериментом. Недолго ждать, придёт равнодушие — серая краска настоящего = тёмное прошлое + светлое будущее — навывоборотность потёмок приходящего. Такого напряжения, как в работе над портретом Её Высочества художник не испытывал со времени приснопамятного истерического броска на шпиль университета. Между этими событиями мизерное расстояние, но огромная разница. Там — вакханалия, здесь — помрачение рассудка, раскисающего в универсальном растворителе — страхе. Выдержать такое под силу лишь титанам, да сумасшедшим художникам, возмечтавшим чего-то ради свиной щетиной написать картину из будущего. А выдержав такие перегрузки, необходимо удирать куда подальше, отращивать новый хвост или восставать из пепла, в зависимости от степени поражения. В общем, переместиться в места без алхимических заморочек, где дым, аллегорически, не есть ненависть долин, а просто дым. Не в Небесный Иерусалим с двенадцатью золотыми воротами, лучше в Красноярск, где дым является дымом; СО2, сажа, прочей гадости по мелочи.

Что Степан и сделал.

Грозовой фронт-чудовище запугал полмира. Бильярдными шарами катили напоенные энергией тучи. Тучи грызлись друг с другом, поражая соседей уколами молний. Но почувствовав общую кровь, оборотили посев вниз, к окаменевшим в страхе домам, рябью побелевшим водоемам и трусливым прохожим, заспешившим в укрытия из кирпича, бетона, железа личного и общественного транспорта.

Аэропорт Домодедово, окруженный грозой, похож на желудок, пораженный несварением. Страх порой вызывает такой фэршпэтунг{Verspetung (нем.) — задержание.}, как сказал бы немецкий авиадиспетчер или немецкий вентильный тромбонист, застрявший в аэропорту из-за погоды. Недопереваренную прорву пассажиров бросало по петлям и ёмкостям аэропорта. Надежда выбраться, после объявления по радио о приближающейся грозе, оставила многих. Самые небоеспособные сдавали билеты. Другие колотились у контрольно-пропускных запоров, пытаясь прорваться до полного прекращения полетов. Подавляющее большинство смирившись, занималось всячиной: кто-то баловался пивком, многие погрузились в хроническое чтение, третьи ударились в разговоры, переходящие в беседы со значением и обратно в сторону разговоров, с омертвением тем до примитивного перекидывания словами. Счастливчики, прошедшие контроль, бежали по прямой кишке коридора на посадку в последние отбывающие судна. Авиасудна, разумеется. Повезло и Бумажному.

Самолет стоял готовый к полету и загрузить заинтересованных пассажиров удалось мгновенно. Двигатели выдали мощное «Аий!», серебрянный палец круто пошёл в нос неба, перепрыгнул было бильярдные шары и вдруг, вопреки логике, когда молнии падают вниз, вверх выбросилась стрекательная пуповина ненормальной толщины и яркости. Она знала свою цель и таки поразила её. На излёте анилиновый кончик молнии догнал лайнер и впился в его серебряное брюхо. В ушах лопнули перепонки, в глазах треснуло глазное дно. Страшно до того, что захотелось заорать не своим голосом: «Я скорблю и сокрушаюсь о том, что пал с неба! Но не потому, чтобы я хотел поклоняться Тебе или признать себя виноватым! Скорее чем поклониться Тебе, я согласен быть брошенным на дно ада, в муки, в сто пятьдесят пять миллионов раз злейшие моих нынешних!» Но никто не успел бы произнести ни буквы. На мгновенье увиделась черная трещина с мешаниной кабелей и тут же черное вспыхнуло слепящим синим небом с искрами от раздераемой электропроводки. Самолет разломился как раз над головой и по корпусу вокруг, прямо под степановым сиденьем. Из ноздрей выстремился полный ужаса воздух, последняя мысль мелькнула, великолепная по своей глупости: «Я забыл пристегнуться».

Разорвав веки, успел заметить нырнувшие в злобные шары две половинки лайнера. Сам он падал отвесно, уцелевший в катастрофе и абсолютно невредимый. Рядом с ним, потеряв горизонтальную скорость, кувыркались какие-то предметы. И больше ни одного человека. Он один. Один! ОДИН!!!

Какую высоту успел набрать самолет, неизвестно, наверное, все-таки огромную, ибо быстро степаново тело достигло облаков и, пробив их, влетело в пространство, скрытое от прямых солнечных лучей. Хотя солнце исчезло, темнота не побеждала. Светло вокруг, как если бы падать вдоль бесконечной поверхности фонаря-шара из матового стекла. Не внутри сферы, а снаружи. Фонарь горит.

Отстрелялся вокруг сумасшедшими глазами. Гроза осталась вверху. Но и земли не видно. Некое светлое пятно поднимается навстречу. Может, вспышками молний освещаемая земля, может быть, еще облачные покровы, понять невозможно. Навязанный просмотр слайдов-кошмаров. Неизбежность смерти превращает разум в одну большую конвульсию и само по себе является крупной философской мыслью.