Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Степан, Абигель и Жуль идут гулять. Погода мерзейшая. Мокрый снег, чавкающий под ботинком, на ботинке мгновенно солевые белые разводы. Ветер втирается в прорехи одежды, руки стынут, но гулять надо. Это, по выражению Лузина, процесс автоматический. И они гуляют. В смысле: в рано наступающих сумерках месят грязный снег с солью меж каких-то разбитых фабрик, страхолюдных свалок ржавого железа пополам с битыми бетонными плитами. Ворона на заваливающемся телеграфном столбе скорбно комментирует их променад, Жуль с мокрым хвостом адекватно ответствует ей, облаивая, мизерабль и вполне достаточно. Темнеет гуще, они подходят к высокому забору, уходящему в бесконечное влево, вправо и ворота. Над воротами вывеска с надписью в горохообразных мадежах (дробью в неё что ли пальнули?): «Канализация». Вопрос Степана:

— Может, вернемся? Холодно. И совсем сейчас стемнеет.

— Нет, — следует ответ съежившейся мученицы. — Раз пришли — войдем.

Безнадёжно апеллирует к собаке:

— Давай, друг человека, вернёмся?

Жуль тоже не соглашается.

Степан пожимает плечами и толкает от себя скрипящие ворота. Необходимо сделать эффектную паузу. А лучше — раз увидеть. За воротами — голубое небо в облачках, похожих на воздушное безе, краями которого лакомятся языки лёгких ветерков. Умытое солнце, небесный свет, соответственно — масло, умащивающее тело земли. Нега лугов и благорастворение воздухов. И вообще полдень, тихий радостный. Вид, будто стоишь на горке. Склон, опадающий полого, в альпийских свежих травах и цветы, цветы, цветы. Далеко внизу петли покойных речек, серебряные пруды с жарко горящими солнечными дорожками, мех березовых опушек, трели жаворонков с ангельских высот. Одно слово — лето. И лето прекрасное. Всем летам — лето. Жуль уже несется по лугу, вспугивая из трав кузнечиков, скачет теннисным шариком и вопит: «Что собакам не дают — они сами достают!».

— Отчего собаки бегают? Они бы полетели, да крыльев нет. Закрой ворота.

Степан закрывает одну створку, толкает вторую и, когда створки сходятся вместе, — бац! трансгрессивной дубиной по голове, гиперпереход сквозь ржавое железо ворот, — оказывается на той стороне, где снег с солью и ворона в сумеречном свинце хрипло давится от смеха. Смеётся, конечно, над ним. С тем просыпается. Спина липкая, пальцы холодные, на душе… и так ясно: сто пятьдесят пять миллионов мизерабелей и одна сардоническая ворона на заваливающемся столбе.

Понятно, что сон — зеркало личной мифологии. Но простите, почему только тогда, когда её металлические волосы щекочут его губы? У кого растройства? Или психическое нездоровье — вещь заразная, как зевание? Или имеет место алхимический брак? Союз серы и ртути. Короля-оболтуса и королевы. Или бультерьеровское уродство. Выдержанные породы, сведенные больным воображением. Чудовище как персонификация дурных помыслов. Аффен-пинчеры, к примеру, достойный результат работы поколения селекционеров. Брюссельский грифон плюс декоративный вариант немецкого жесткошерстного терьера. Собака плюс обезьяна. Обезьяна, она и есть обезьяна. До невозможности умное животное.

В первый же день Жуль завел дружка. Довольно часто на балкон подсаживались вороны, изредка голуби. Воробьи на такую высоту не забирались. Прилетел здоровенный ворон, уселся на зубец, до которого щенку не дотянуться, прокурорски блестел глазом и не обращал внимания на попытки Жуля деморализовать противника энергичным тявканьем. Или делал вид, что не обращает. Жуль махнул на парапет, пытаясь достать пришельца, подпрыгивал, сползал по камню вниз и выл от злости за свою беспомощность. У Степана замерло сердце. Щенок прыгал над бездной. Чуть вильнёт в сторону — и свалится вниз, отскребать будет нечего. Выскочил на балкон, согнал щенка, отругав за беспечность. Воронище, понятно, упал куда-то вниз. Но вскоре объявился снова, словно ему импонировало такое к себе поначалу отрицательное внимание. Степан в течение нескольких дней обсервировал сквозь окна налаживание добрососедских отношений с урегулированием пограничных разногласий, а сейчас наблюдает вообще уж что-то исключительное. Ворон летает вокруг мастерской, описывая математически договоренный круг, а Жуль несется по балкону вокруг. Настоящие соревнования. И чувствуется: никакого жульничества. Ни ворон не сузит диаметр круга, уменьшая путь, ни щенок не побежит по внутренней стороне балкона. Махнув так кругов двадцать, шлепаются враз: воронище на зубец, Жуль на жесть, и отпыхиваются. Птица ещё прокуренно откашливается. Не бывает такого! Разве только в цирке. Но Степан в цирк не ходил и отроду его не переваривал. Такое же недоразумение, как бабочка только что из куколки, гиперпереход за ворота в сторону мокрого снега с солью, бультерьеры, или татуировка с прозеленью. Все из кожи лезут прославиться. Тату — кожзаменитель славы, вдруг обратят внимание ну хоть случайно. Художник относился к смешному меньшинству, неподписывающимуся нигде, надеясь эгоистично остаться самим собой.

Позвонил телефон. В трубке сопение.

— Алло! Кто звонит? Отвечайте же!

— Ответственный секретарь Однокорум по связям легших на дно художников с общественностью. Это ты, Степик, в итоге?

— Я, кто ж ещё?

— Побожись!

— Не сойти мне с этого места! Вильчевский, ты что такой странный?

Если бы странный… Злой! Потребовал сразу набить кому-нибудь морду на телефонной станции. Как выяснилось, он звонил неоднократно и постоянно попадал на какого-то советского урода. Пытался разобраться с телефонным номером и натыкался на тропически-пышное хамство. Поэтому и сейчас немотствовал и прислушивался, на кого напоролся.

— Я вежливо прошу: назовите, пожалуйста, ваш номер. Может быть, номер изменили или что, а он мне, подлец: «Возьми цугундер и не трёкай зря».

— А что такое цугундер?

— Цугундер — телефонный справочник. Я терпеливо прогибаюсь, как Крымский мост, играя желваками, не позволено ли мне будет узнать, мосье, быть может, в настоящий момент телефон ваш спаренный, а он мне: «Сделай взнос в КПСС, баклан хавирный, а спаривается бык доёный.

Вильчевский заскрежетал зубами. Степан рассмеялся.

— Взнос в КПСС?

На что Вильчевский на том конце провода совсем зашелся, погрыз трубку (пошел какой-то треск в микрофоне) и разъяснил, собравшись с силами:

— Сделать взнос в КПСС — значит сходить в туалет. Безграмотный ты какой-то! У нас нерастреленная полстраны старанием грузинского феодала пересидело в лагерях. В парламенте до сих пор по фене совки ботают.

Отругавшись и успокоившись, взялся за Степана, ибо чувствует в настроениях друга эдакое посмертное попурри. Как бы Степану не хотелось, а ему действительно не хотелось, нельзя перевешивать свои проблемы на других, он не стал бы рассказывать Ивану ни о криминале с антенной, ни о своих таинственных обмороках, ни о липких снах из серии «Канализация». Чтобы повернуть разговор в другое русло, потребовал рассказать новый анекдот. Но Вильчевский, обычно с радостью это делавший, на этот раз не поддался.

— Ты не гони подливу, боевой товарищ, а расскажи, чем занимался позавчера в одиночества зарослях?

Чтобы прекратить ненужные сейчас разборки, Степан выгнув спину, пустил искру.

— Днем ублажаю лобзаниями ангелов света Сахаэля и Анадхаэля, и еженощно стараниями развратного призрака, обрезанного Эзекиля, вовлекаюсь играть роль женщины в содомском грехе.

Такой поворот понравился Вильчевскому, после чего они вкусно потрепались. Иван пообещал, что про томкин день рождения грядёт особый разговор и избиение Степана еще впереди. Как только отключился, телефон впритирку подал голос.

Оказался оперуполномоченный Несвижский Александр Александрович, «увидевший Сталина». Как же-как же, прекрасно помнит охотничков за человечиной и до сих пор пытается уразуметь: что произошло, когда их бригада прошла сквозь «искусствоведов в штатском» у лифтов.

Опер ещё поканючил по пустякам.

— И последний вопрос, Степан Андреевич.

— Я могу сказать, жалко нету! — надоело Степану. — Если б сам знал. Морская свинка имеет такое же отношение к морю и свиньям, как я к этой мирихлюндии. И потом, шеф меня уже тормошил. К чему дубли?

— Да, допрашивал наверное… — как-то неопределенно протянул опер.

— Слышь-ти, а командир у вас в порядке?

Почувствовалось замешательство в рядах супротивника.

— Собственно, я сейчас веду следствие. Шеф… э-э приболел.

Ответ далеко не полный. Впрочем плевать, доняли психологические обыски! Пахнет — не принюхивайся.

— Извините, вообще, — некогда. Я зайцев лешим в карты проиграл, мне их перегонять пора. Аривидерчи.

Надкусив яблоко, приятнее увидеть в нем целого червяка, чем половинку. Расследователи хоть и давят в мягкое подбрюшье, однако не обвиняются, работа у них такая. Но чтобы дознание не продвигалось, пусть чувствуют во рту как можно больше половинок червяков.