Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Да без проблем, дружище!

— И-эх лучше лучшего! Русский, танк не потеряет!

Ядерная энергия — это ядерная энергия. Множественное деление тяжёлых ядер. Художник обязан рассасывающие каналы развернуть за пределы атмосферы, не дай Цвата-Тацва, хоть один энергетический вектор упадет ниже горизонта — сразу выпнут куда подальше без права заниматься искусством даже в пылевых туманностях. Потом — что главное — руины могут быть как живописными, так и безобразным символом тлена. В первую очередь художнику следует думать не о самом оттиске, творчески прорываясь через завалы пустоты, а о том, во что он превратится при рассеивании. Здесь коммунальную службу с лопатами не пригласишь.

Козе астрейской понятно. Вот красивое лицо, но вот брошенное на произвол судьбы изображение поплыло, щека богини вздулась флюсом, по носу заехало кулаком, глаз провалился в ухо.

— А ты сильно радиоактивный? — отклоняясь от товарища. — То-то я не особо врубился про спейсер.

Ну зачем же радиоктивный. Его бабёнка-плутовка — плутониевая батарея, а он хороший. Самое большее, если у хозяина вдруг приступ экономии, он заставляет утилизировать отходы. В дальнем конце, за помещением, где астреец снимал перед землянином штанишки, есть отстойник. Мусор там капсулируется, направляется в строго оговоренный сектор и испаряется термоядерным лазером.

Вот здорово! Степан же за этим сюда ехал — пострелять.

— Слушай, О-Манж Оманжович, каким бы ты хотел быть животным? Птичкой меньше колибри, чтобы охотнику трудно было попасть в тебя и чтоб с едой не было проблем — упал в цветок, нырнул в нектар с головой и сыт? Или счастливой кошкой у хороших хозяев? Я лично хотел быть до последнего времени китом-одиночкой. Плыть у поверхности, смотреть в зелёную бездну и петь тоскливо: Ы-и-и Ы-и-и-и.

Землянину трудно понять, как при таких астрейских размерах можно переодеться, изменить себя так, что не узнали ни приятели-официанты, ни начальство. Они вовсе даже не спеша, наглее наглого прошли бар художника насквозь и, незамеченные, укрылись в отстойнике. Степан сел на товарища, взялся за сформированные рычаги, поймал в прицел сферу с мусором — новогодний ёлочный шар, и нажал на гашетку. Слепящая игла плазмы улетела к Плеядам, исковерканным другим углом зрения.

— Класс! Что лучше ста рублей? Двести!

Стреляние такая же заразная штука, как зевание. Хочется раз за разом давить и давить на гашетку и радоваться или огорчаться в зависимости от того, попал или не попал.

— Ты думаешь, если здоровый да молодой, самому не в кайф? Извини-подвинься!

Степан пьёт холодную водку и всё понимает прекрасно. Если у тебя между гипсом и ногой попадет камешек — капец! Лучше сразу перетянув себе яички в основании ниткой, умереть сказочной смертью, с головой наполненной фантасмагорическими образами.

— Мы тоже думали: импортные бюстгалтеры, а оказалось — бандажи от грыж у оленей.

Взаимопонимание у них полное. Контрабанда, она хоть где контрабанда — хоть в тундре под Норильском, хоть в космосе под Астреей. И Степана хорошо понимает его друган. Стреляли по волкам не потому, что волки оказались ездовыми собаками (мело, как из ружья, из-за пурги не видно уже с двух шагов), а потому, что спирт — это спирт. Ядрёная материя, раздваивающая разнообразие. Так раздваивает: выбрасываешь своё тело в окно, чешешь вниз и подставляешь телу парадный барабан — Буммм! Так выпьем же за разнообразие торжественнейше.

На голос за кадром: «Алкоголь — медленная смерть.», ответим: «А мы не спешим.» По круглой планете передвигаться прямо первопроходимцам негеометрично.

Степан разудил бровки.

— Ты, змей поганый, переводи дословно. Сказано: «Она его надрочила» — так и переводи, друг каждой проститутки. Это не значит мастурбировать, а означает научить чему-нибудь. Слышь-ка, бестолочь? Возьми словарь Даля и прочитай: печка дрочит — долги клочит. Чем печке дрочить? Поддувалом? Вы там словистику между свояками отбадяжили, а нашего дикорастущего брата через фуфайку слушаете? Не филонить, чирей тебе за щёку, а то как Даля в ухо!

Но машина есть машина, какая бы она наиумная ни была. Одно слово — дура. Но те, кому положено, думается, позже задумаются, как с инфантами обращаться. Инфант, он только до определенного момента инфант. Потом молодые короли ка-ак долбанут-долбанут ковровым бомбометанием, мало не покажется. Продаются лишние авиабомбы со скидкой.

— Когда императорскую фамилию свергают следующие, экс-императорам дают уставную должность в самом конце очереди на императорство и почётную ленту. Дождусь, тебя позову её печатать. Придешь?

Землянин кивает астрейцу головенцией. Творческие представления — материя художников. Гражданин, глотая представления, становится художником. Представления, глотая художников, становятся художественной выпечкой. Поталантливее — вавилоны — богам острастка, схематичнее — жанровые пирожки с художниками. У художников профкосоглазие — они всё видят!

— Переводи дословно, титька тараканья! Яйца могут быть кастаньетами, но кастаньеты яйцами — никогда!

Надеемся на тонкое художественное доосмысление. На выпивку. Был бы художник конструктором унитазов, он бы понимал, что если капнешь мимо на бортик — бортик должен быть минус ноль седьмых десятых, до одной десятой. Чтобы нечаянные капли стекали не на коврик, а внутрь унитаза. Художник — конструктор гармоний. У него всё должно стекать внутрь. Язык бы некоторым в рулон скатать за провокаторские намёки безвозвратно! Тут самая кульминация, а бенефицианту срочно приспичило делится на большую и жидкую доли. Бытовуха, конечно, но универсальные туалеты, приспособленные под деление всех иногостей, поразили Бумажного. Представить унитаз сложностью орбитальной станции — ничего не представить.

— И хотя три медали дают «За спасение утопающих», четвертую уже «За отвагу», у меня нет ни одной. Из-за неё, понятно.

— Из-за кого из-за неё, лапидарий?!

— О святая Цвата-Тацва! Я же рассказываю. Спасательный бот почти немой, его ведут кому положено. Ни сканеров, ни детекторов, одни визоры. А кому вести? Кто надирается внаглую, кто отлынивая, надирается помаленьку. Спейсер автоматически лёг в дрейф. Я крики слышу, а ничего не вижу — только слепяющая плазма, ни верха, ни низа. И скорости бота всего восемь узлов, против течения-то. Когда я их нашел, оказалось, что у капитана пурпурный гюйс офицера императорской семьи! Представляешь?! Обосаться!

— Ну?! — Степану захотелось надрать астрейцу ухо, если бы оно у него было.

— И она…

Наконец-то! Шампанского! Лошади ведро, седокам по кружке.

— Её преступление — её красота. Она оказалась тоже из императорской семьи. И ты упал в гемоглобин, она, понятно, тоже в альтовых туманах распустилась номасом. Так?

— Если любовь — преступление, — арестуйте меня! Давай выпьем?

— А когда узнали про вашу связь, ей ласкающе похлопали по попке, а тебе не слабо надавали по шапке и разлучили. Так?

— Ничего себе, дали по шапке! Я когда сделал оттиск на императорских оранжереях для неё, на меня завели уголовное дело, судили и под смехотворную формулировку обвинения выслали с Астреи, запретив на три с половиной года, они как год уже у власти, приближаться к ней ближе орбитальных станций и отелей. А ей, соответственно, на три года с половиной покидать императорские рифы.

Сидит теперь на орбите авангардист, искусанный бабочками, смотрит сквозь слезы вниз на планету с любимой, убирает дерьмо за бездельниками и собирается жечь ядерным гневом мусор на кончике рога три с половиной бесконечновечности. Творческий застой!

— Подожди, так её, что ли, заперли в тереме? Неужели никуда не выпускают?

Почему же не выпускают. Показуха одна. После того как вернется с какого-нибудь посольского банкета, с разрешения цензоров сообщат: младшая дочь императрицы посетила то-то, была непринуждённа так-то, веселилась где-то, и вела выгодные мамочке политбеседы. А он-то в новостях видит, что принцессочка на нервах и чуть не бьет импульсом посольскую шайку-лейку. Он второй раз уже знает, где она сейчас точно, вне Астреи, а ничего сделать не может. Ни денег, ни транспорта, а доберешься — не подпустят.

— Угу, привет — люблю балет.

Степану теперь ясно даже то, что еще не ясно астрейцу. Ах, водка хороша, хоть и смолекулированная! Они еще попьянствовали после того, как в эфир ушел пароль. Запыхавшийся Терентий вбежал бурными ногами, с расплетенными руками.

— Что случилось?! Почему тройной дубль?!

— А-а-а вот и наш педагог пожаловал! Бля-снём соплёй на солнце, друг мой еще разочек? Лучше спать, чем жмуриться, лучше жить, чем окачуриться, правда же Терентий?

Потом они в броненосце еще немного попьянствовали с матроснёй. Личный врач, посланный императрицей, бедолага, связанным валялся в отстойнике интеграционного бара, а переодетый в личного врача императрицы авангардист скрипел зубами от напряжения, если бы они у него были, и глотал стакан за стаканом, если бы он мог их глотать. Когда покидали апартаменты, Бумажному было искренне жаль всего этого пурпурно-золотого великолепия, спекшегося в потрясающей красоты и чудовищности оттиск. Солдатушки-браво-ребятушки, разворачивающие учение перед императрицей, двором и приглашенными официальными лицами, должными утвердиться в боевой мощи империи, сразу же, до кучи, развернули почётную фалангу. Степан, оставив в кулуарах наставника и лекаря, уединился с императрицей на час, поразив невиданным сроком аудиенции присутствующих, разбирающихся в тонкостях придворного этикета. Солирующие дредноуты, кордебалет кораблей поддержки по-прежнему плевались березовыми искрами, экранировались от плевков условного противника, группировались и перегруппировывались, дотанцовывая последний акт грандиозной военной постановки, а Степан с императрицей наконец вышли к обществу. Авангардиста, к тому времени уже раскрытого службой безопасности и стагнированного полями, оставили в покое. Мало того, появилась младшенькая. Перед тем как голубки упорхнули в дальние покои императорского флагмана, Степан притормозив ничего не соображающего от счастья О-Манжа, шепнул: