Павел Милюков - Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)

• Название: Три попытки (К истории русского лже-конституционализма)
• Автор: Павел Милюков
• Издательство: Presse Franco-Russe
• Жанр: История
• Год: 1921

Милюков Павел Николаевич (1859–1943) — историк, лидер кадетской партии, член IV Государственной думы. Со 2 марта по 1 мая 1917 — министр иностранных дел Временного правительства; после выхода в отставку перешел в оппозицию к правительству.

7 июня 1917 г. в газете «Речь» писал: «Я… недоволен тем, что гг. Ленин и Троцкий гуляют на свободе… они достаточно нагрешили против уголовного кодекса… эти господа вносят заразу в русское общество и в русскую армию».

С приходом к власти большевиков уехал на юг, присоединился к Добровольческой армии, старался обеспечить ей поддержку европейских правительств. С ноября 1918 жил на Западе. В 1921–1940 редактор парижской газеты «Последние новости», один из самых влиятельных деятелей русской эмиграции. Выступил с «новой тактикой» в отношении советской России, направленной на внутреннее преодоление большевизма. Входил в Парижскую демократическую группу партии народной свободы.

В ходе Великой Отечественной войны стоял на патриотических позициях.

Скончался 31 марта 1943 г. в Экс-ле-Бен, прах покоится в Париже.

Милюков П. Н. автор многотомных «Очерков по истории русской культуры», «Воспоминаний» и др. работ.

П. Н. Милюков. Три попытки. Издательство «Presse Franco-Russe». Париж. 1921.

Старая орфография изменена

---

Д. Н. Шипов не ошибся. Но надо сказать, что обстоятельства работали за Столыпина. Как раз в тот момент, когда в Петергофе, быть может, господствовало еще настроение нерешительности, в Государственной Думе был неосторожно поднят, по почину В. Д. Кузьмина-Караваева, вопрос об обращении к населению, в ответ на правительственное сообщение по аграрному вопросу.

Я узнал об этом уже тогда, когда дело было на ходу. Я предупредил фракцию об опасных последствиях этого шага для судьбы вопроса о кабинете. Но я мог только добиться некоторых смягчений в политическом толковании этого шага. Он, несомненно, мог сойти за конституционный повод к роспуску, которого не находил Шипов в беседе с государем. По словам Шипова, «от многих лиц он узнал», что возбуждение в Думе этого вопроса, а также убийства Чухнина в Севастополе и Козлова в Петергофе, послужили поводом к тому, что «реакционные течения в Петербурге и Петергофе возобладали и облегчили П. А. Столыпину осуществление его намерений».

Указ о роспуске, был подписан 8-го июля, и Столыпин сам был назначен тем премьером министерства роспуска Думы, роль которого он пытался предоставить Шипову.

Трудно спорить о том, как пошло бы дело, если бы не случилось упомянутых эпизодов — и, вообще, никаких эпизодов этого рода.

Но уж из той шаткости положения, которую эти эпизоды обнаружили, можно сделать вывод, до какой степени мало соответствовали настроения власти намерению осуществить парламентарное министерство.

При таких настроениях власти было бы наивно думать, что парламентарное министерство не осуществилось, потому что нельзя было выдвинуть Муромцева на место Милюкова. Оно не осуществилось, потому что не только, о парламентаризме, но и о конституции не могло быть и речи, потому что для поместного сословия не только Кутлер, но и Витте были революционерами.

Потому что тот же царь, который отпускал Шипова талейрановской фразой о равновесии «умственного и духовного» начала, становился искренен лишь тогда, когда торжественно заявлял своим верным слугам-дворянам, что самодержавие останется таким же, как было встарь, и что «солнце правды» снова засветит над Россией, как только объединятся истинно русские люди.

Эпилог

I Водораздел

Роспуск первой Государственной Думы был той гранью, на которой общественные деятели, уже распределившиеся после манифеста 17 октября по разным политическим группам, окончательно разошлись в разные стороны.

Тогда, как и теперь, граница между двумя лагерями прошла по партии народной свободы. Правый фланг ее, как H. H. Львов, кн. Е. H. Трубецкой отошли в «мирное обновление», слившись с не-кадетами, — и личными друзьями, гр. П. А. Гейденом, М. А. Стаховичем, и приблизившись к А. И. Гучкову.

Подавляющее большинство депутатов партии к.-д. осталось верно линии коалиции с левыми, взятой в первой Думе, и поехало в Выборг. Кое-кто остался посередине, не примыкая ни к тем, ни к другим. Такова была позиция кн. Г. Е. Львова; сюда же, пожалуй, можно отнести и Д. Н. Шипова.

Отдельные фигуры из этого центра в правой, как Г. Е. Львов, М. А. Стахович, Н. Н. Львов — съездили в Выборг, показались в Бельведерской гостинице — и уехали, ограничив свое посещение информационными целями. Как теперь, формальной причиной расхождения явилось отношение к «революции» и к пределам прерогативы верховной власти, вызвавшее уход князя Е. Н. Трубецкого от к.-д. Подразумеваемой причиной было кадетское решение аграрного вопроса, заставившее Н. Н. Львова формально покинуть партию народной свободы.

Освободившись от связи с «левыми», общественные деятели старо-земского типа (или, как теперь выражается А. И. Гучков, «подлинные» земские и городские деятели), продолжали питать надежды на компромисс с победившей властью. «Левые» искали поддержки в настроении народных масс. Ошиблись те и другие, но кто ошибся больше?

II Смысл выборгского воззвания

Прежде чем перейти к воспоминаниям Д. Н. Шипова о последней попытке создания «министерства общественного доверия», я хочу остановиться несколько на попытке «левых», опереться на народ. Не буду отрицать существования иллюзий, которые тогда были господствующими.

М. М. Винавер рассказал подробно, с каким настроением Дума готовилась к возможному роспуску. Скажу лишь, что Выборгский манифест, о котором наговорено столько нелепостей, был минимумом того, что можно было сделать, чтобы дать выход общему настроению. Для членов партии народной свободы это была попытка предотвратить вооруженное столкновение на улицах Петрограда, заведомо осужденное на неудачу, и дать общему негодованию форму выражения, которая не противоречила конституционализму, стоя на самой грани между законным сопротивлением нарушителям конституции и революцией. Пример такого сопротивления в Венгрии из-за конфликта по вопросам народного образования был налицо.

Согласившись с левым крылом Думы на совместное конституционное выступление в Выборге, конституционные элементы тотчас же после Выборга, на совещании в Териоках, отвергли революционные выступления, как последовавшие затем восстания в Кронштадте, Свеаборге и т. д.

Самое приглашение народу — не платить податей и не давать солдат имело условное значение, — в случае, если не будут назначены выборы в новую Гос. Думу, — и применение этих мер начиналось немедленно, а по выяснении настроений в народе и не раньше осеннего призыва. Таким образом, в сущности, Выборгское воззвание осталось политической манифестацией и мерой на крайний случай, — который не наступил, ибо выборы во вторую Думу были назначены.

Что касается к.-д., то они и формально отменили меры Выборгского воззвания после летнего совещания в Финляндии, на котором выслушаны были доклады с мест, выяснившие, что, хотя настроение на местах имеется, и спорадически Выборгский манифест может быть осуществлен, но на массовую демонстрацию этого рода рассчитывать нельзя. При таком положении Выборгский манифест, потеряв уже свое политическое значение, — мог, очевидно, только дать сигнал к преследованиям отдельных жертв. Вот почему, вместо демонстраций в воинских присутствиях, члены партии и начали готовить выборы во вторую Гос. Думу.

Нельзя также сказать, чтобы инициаторы Выборгского воззвания не предусматривали возможности неудачи. Я лично, на том утреннем совещании у И. И. Петрункевича, о котором рассказал М. М. Винавер, прочтя участникам совещания тут же составленный мною проект воззвания, где включена, была основная мысль Выборгского манифеста, поставил предварительный вопрос: отдают ли себе отчет мои товарищи, что последствием подобного воззвания может быть лишение их избирательных прав и что, в результате, получится то же обеднение представительства, на которое обрекли революцию члены французского учредительного собрания 1789–1791 гг., когда лишили себя добровольно права быть выбранными в следующее законодательное собрание. Мои друзья решительно заявили, что эту возможность они вполне сознают и идут на нее. После этого проект был принят.

Наши друзья справа на всех этих тонкостях не останавливались. Для них совершенный в Бельведерской гостинице акт был уже актом революционным, — и они от него поспешно отгородились. Побывав в Выборге, они вернулись в Петроград. Здесь они продолжали вести переговоры с Столыпиным об участии, конечно, уже не Милюкова или Муромцева, а общественных деятелей собственной окраски, — в «министерстве общественного доверия».

Выборгский манифест не вызвал народного сопротивления, но своих ближайших целей он достиг. Общественному негодованию был дан сравнительно свободный и законный выход; правительство же продолжало некоторое время пребывать в страхе, что те опасения, которые оно само питало, колеблясь решиться на роспуск Думы, могут оправдаться.

Не будь Выборгского манифеста, наверное, не было бы назначения выборов, или они были бы назначены с тем нарушением избирательного закона, какое имело место после роспуска второй Думы. Опасаясь волнений, правительство еще думало об «успокоении всех классов населения», и на этой почве П. А. Столыпин продолжал разговоры с общественными деятелями октябристского и мирно-обновленческого толка.

Быстрая перемена тона этих разговоров и полный отказ от действительной общественной поддержки прекрасно характеризуют, как скоро правительство оправилось от страха, внушенного шагом первого народного представительства.

III Игра П. А. Столыпина

Перехожу теперь к воспоминаниям Д. Н. Шипова, в которых эта эволюция настроений власти отразилась очень наглядно.

На другой день после роспуска Думы, 10 июля, Шипов уехал в Москву, «не предполагая в более или менее близком будущем возвратиться» в столицу. Однако, 12 июля он получил повторные телеграммы Н. Н. Львова и М. А. Стаховича, к которым присоединился и граф Гейден. Вечером 14 июля Шипов уже был в Петербург. Вот что он там нашел: