Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

• Название: Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.
• Автор: Вячеслав Гречнев
• Издательство: Соларт
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-902543-21-3

В книге речь идет об особом месте так называемого малого жанра (очерк, рассказ, повесть) в конце XIX - XX вв. В этой связи рассматриваются как произведения Л.Толстого и Чехова, во многом определившие направление и открытия литературы нового века ("Смерть Ивана Ильича", "Крейцерова соната", "Скучная история", "Ариадна"), так и творчества И.Бунина, Л.Андреева и М.Горького, их связи и переклички с представителями новых литературных течений (символисты, акмеисты), их полемика и противостояние.

Во втором разделе говорится о поэзии, о таких поэтах как Ф.Тютчев, который, можно сказать, заново был открыт на грани веков и очень многое предвосхитил в поэзии XX века, а также - Бунина, в стихах которого удивительным образом сочетались традиции и новаторство. Одно из первых мест, если не первое, и по праву, принадлежало в русском зарубежье Г.Иванову, поэту на редкость глубокому и оригинальному, далеко еще не прочитанному. Вполне определенно можно сказать сегодня и о том, что никто лучше А.Твардовского не написал об Отечественной войне, о ее фронтовых и тыловых буднях, о ее неисчислимых и невосполнимых потерях, утратах и трагедиях ("Василий Теркин", "Дом у дороги").

---

Эту высокую точку зрения находим и в стихотворении «Кончен пир, умолкли хоры…»: в свете далеких звезд особенно очевидны и суетность людских устремлений, и краткость бытия человеческого и одиночество человека перед лицом вечности света этих звезд:

«Как над этим дольным чадом, В горнем выспреннем пределе Звезды чистые горели, Отвечая смертным взглядам Непорочными лучами…» (1 ,135).

Совсем непросто и неоднозначно решается Тютчевым вопрос о причинах безмерного одиночества человека в земной жизни и просторах вселенной и о путях преодоления его.

Для Тютчева нет сомнений в том, что это одиночество человека вызвано желанием его жить обособленно от природы, в «разладе» с ней. Поэтому так часто говорит поэт о необходимости слиться с природой, раствориться в ней, стать частью общего и всемирного. Однако сама эта мысль о растворении в природе одновременно и радует и страшит человека: он если и не понимает, то чувствует, что приоб­щиться к вечности можно лишь ценой жизни. Именно об этом говорится в стихотворении «О чем ты воешь, ветр ночной?..». Вой этого ветра способен пробудить в человеческой душе весьма сложные и противоречивые чувства: хаос, составляющий изначальную, «темную» сущность природы, не только становится «понятным сердцу», но и входит в соприкосновение, перекликается с хаосом, живущим в недрах души. И это не простая перекличка, они «жаждут» воссоединиться, слиться воедино, но для человека такое воссоединение означает смерть:

«О, страшных песен сих не пой Про древний хаос, про родимый! Как жадно мир души ночной Внимает повести любимой! Из смертной рвется он груди, Он с беспредельным жаждет слиться!.. О, бурь заснувших не буди — Под ними хаос шевелится!..» (1, 78).

О «безднах», которые обнажает ночь, говорится в стихах «День и ночь» и «Святая ночь на небосклон взошла…». Однако в обоих случаях отношение к тому, что обнажает бездна, что приоткрывает она человеку, однозначно отрицательное. «Ночь страшна», ибо в эту пору человек особенно остро чувствует свою незащищенность перед «страхами и мглами» бездны, что «нет преград меж ей и нами». «Как сирота бездомный» стоит человек «пред пропастию темной»: «на самого себя покинут он — упразднен ум, и мысль осиротела — В душе своей, как в бездне, погружен, И нет извне опоры, ни предела… И чудится давно минувшим сном Ему теперь все светлое, живое… И в чуждом, неразгаданном, ночном Он узнает наследье родовое» (1, 131).

В одном из своих писем Тютчев сделал признание, что нередко «в течение восемнадцати часов из двадцати четырех» он стремился к тому, «чтобы любою ценою избежать сколь-нибудь продолжительного свидания с самим собою». Иначе говоря, его тяготят собственные мысли, раздумья о жизни, судя по всему — тяжелые и безрадостные, беспощадно аналитические.

Но поэт не только чуждался одиночества и тяготился им, он и тщательно берег его и высоко ценил, умел находить хорошее и светлое если и не в дне сегодняшнем, то в своих воспоминаниях о прошлом. «Душа моя, Элизиум теней, Что общего меж жизнью и тобою! Меж вами призраки минувших, лучших дней, И сей бесчувственной толпою» (1,86). Тютчев не мог жить без этих воспоминаний, — слишком многое не удовлетворяло его в современной жизни, было чуждо ему, а то и глубоко враждебно, и, прежде всего, все связанное с тридцатилетним правлением Николая I, — он называл его «злосчастным человеком» и говорил о его «чудовищной тупости». В одном из своих писем незадолго до смерти этого царя он скажет, что ему «хотелось бы умереть от избытка печали и отвращения».

Погружаться в мир души своей, «жить в себе самом» побуждало поэта и то, что он не мог рассчитывать на внимание и понимание «бесчувственной толпы». И дело было не только в том, что он не интересовался всем тем, что составляло смысл всех жизненных устремлений человека из этой толпы. Слишком глубок, проницателен и масштабен был его взгляд на мир и человека. Недаром в одном из своих стихотворений Тютчев отдает предпочтение лебедю перед орлом, ибо тот живет как бы «между двойною бездной»: ведь в зеркале воды отражается звездная «твердь». Имея в виду постоянную устремленность поэта то к звездам, то к коренным проблемам бытия, можно сказать, что и его жизнь проходила «между двойною бездной». Нечего говорить, как трудно, а то и просто невозможно было бы рассказать обо всем богатстве этого внутреннего мира.

Эту мысль и ряд других сходных содержит знаменитое стихотворение Тютчева «Silentium!» («Молчание!»). И то, что мир человеческой души поистине неисчерпаем, и то, что слово зачастую очень неточно передает сложную гамму чувств и мыслей, чувств-мыслей, и то, что человек должен и знать свой внутренний мир, и уметь находить ни с чем не сравнимую радость в общении с самим собой, а также беречь этот мир, его цельность и чистоту, от разного рода вторжений «бессмертной пошлости».

Видное место в творчестве Тютчева принадлежит любовной лирике. И следует сразу сказать, что у него совсем немного стихов, в которых любовь изображается как чувство гармоническое и светлое. Были такие созданы и в начале его пути («Сей день, я помню, для меня…» «Я помню время золотое…»), и в конце («К. Б». — «Я встретил вас — и все былое…»).

Но в значительном большинстве своем стихотворения Тютчева посвящены были любви-страсти, страсти роковой, разрушительной, испепеляющей. В такой любви преобладает демоническое, недуховное начало, и в этом находит своеобразное проявление тот «древний хаос», изначальная, «темная» сущность бытия, которой столь «жадно» внимает у Тютчева «мир души ночной». И еще: очень часто любящие противостоят друг другу в «поединке роковом», причем борьба здесь «неравная», гибель «предопределена», она выпадает как раз на долю наиболее достойного, того, кто и нежнее и сильнее любит.

Показывая эти отношения в движении и развитии, Тютчев останавливает внимание на том, как и в чем меняется человек под влиянием такой любви. Как правило, изменения эти к худшему: уходит молодость, красота, радость, вера в будущее и даже — желание жить. И страдающее лицо здесь всегда — женщина, на ее стороне сочувствие автора, ее глазами смотрит он на все происходящее, ее защищает и от ее имени обличает.

Размышляет Тютчев и над тем, кто виноват в столь печальном развитии отношений, каковы причины, определяющие то сцепление роковых обстоятельств, которые приводят к невосполнимым утратам и потерям, к гибели. Винит он в этом и «буйную слепоту страстей» и «людское суесловие», для которого никогда не было ничего «святого, а также «его», любовь которого отмечена эгоизмом, стремлением властвовать и порабощать, — отсюда и отсутствие в «нем» чуткости в понимании мира ее души, умной и доброй отзывчивости и сердечной проницательности ко всему, что составляло и строй ее мыслей, и прихотливую жизнь чувств. Так, в стихотворении «Не говори: меня он, как и прежде любит…» читаем: «О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит, Хоть вижу, нож в руке его дрожит. То в гневе, то — в слезах, тоскуя, негодуя, Увлечена, в душе уязвлена, Я стражду, не живу… им, им одним живу я — Но эта жизнь!.. О, как горька она! Он мерит воздух мне так бережно и скудно, Не мерят так и лютому врагу… Ох, я дышу еще болезненно и трудно, Могу дышать, но жить уж не могу» (1, 154).

Это стихотворение — из так называемого «Денисьевского цикла», о котором уже говорилось выше. К этому циклу относятся и такие, например, стихи, как «О, как убийственно мы любим…», «Предопределение», «Чему молилась ты с любовью…», «Я очи знал, — о, эти очи!..», «Последняя любовь», «Весь день она лежала в забытьи…» и др. Содержание этих стихотворений, разумеется, не передает во всей буквальности все то, что было в отношениях Тютчева и Е. А. Денисьевой, хотя многое здесь и совпадает и перекликается. В одном из писем к дочери Тютчев говорит об особенностях своей любви, и мы видим, сколь живым, искренним и глубоким было его чувство, но было в нем и нечто другое, что позволяет предположить: совсем нелегко было любившим его и любимым взаимно. Сообщая о том, что он хотел бы посвятить себя ей, Д. Ф. Тютчевой, Тютчев замечает далее: «Тебе, столь любящей и столь одинокой, внешне столь мало рассудительной и столь глубоко искренней, — тебе, кому я, быть может, передал по наследству это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви» (2,271).

Именно эта «жажда любви» оборачивалась «буйной», слепой страстью, вызывала к жизни драматические и трагические коллизии и конфликты, которые нередко нарушали «равновесие» и его и ее, Е. А. Денисьевой, жизни. Но она же, эта «жажда», подарила ему мгновения жизни, пусть и редкие, в которые он так пронзительно ясно понимал, какое это великое счастье — любить и быть любимым. Нельзя не видеть, какой чистоты, нежности и высочайшего благородства эта любовь и какой искренности, прямо-таки запредельной. Поражает и верность героя той, которая вызвала в нем такое великое чувство: он не просто осиротел с ее смертью, но в чем-то самом важном и существенном для него — прекратилась и его собственная жизнь. Именно так следует понимать его стихотворение «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.»: