Вячеслав Гречнев - Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.

• Название: Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др.
• Автор: Вячеслав Гречнев
• Издательство: Соларт
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-902543-21-3

В книге речь идет об особом месте так называемого малого жанра (очерк, рассказ, повесть) в конце XIX - XX вв. В этой связи рассматриваются как произведения Л.Толстого и Чехова, во многом определившие направление и открытия литературы нового века ("Смерть Ивана Ильича", "Крейцерова соната", "Скучная история", "Ариадна"), так и творчества И.Бунина, Л.Андреева и М.Горького, их связи и переклички с представителями новых литературных течений (символисты, акмеисты), их полемика и противостояние.

Во втором разделе говорится о поэзии, о таких поэтах как Ф.Тютчев, который, можно сказать, заново был открыт на грани веков и очень многое предвосхитил в поэзии XX века, а также - Бунина, в стихах которого удивительным образом сочетались традиции и новаторство. Одно из первых мест, если не первое, и по праву, принадлежало в русском зарубежье Г.Иванову, поэту на редкость глубокому и оригинальному, далеко еще не прочитанному. Вполне определенно можно сказать сегодня и о том, что никто лучше А.Твардовского не написал об Отечественной войне, о ее фронтовых и тыловых буднях, о ее неисчислимых и невосполнимых потерях, утратах и трагедиях ("Василий Теркин", "Дом у дороги").

---

Великие князья, терема, Спас-на-Бору, Архангельский собор — до чего все родное, кровное и только теперь как следует почувство­ванное, понятое! Взорвать? Всё может быть. Теперь все возможно» [124].

Сходные мысли не оставляют его и в Киеве и в Одессе. Записи в дневнике перемежаются выписками из местных газет. Так, из «Одесского коммуниста» он извлекает призыв-обещание: «Зарежем штыками мы алчную гидру, тогда заживем веселей!» И вслед за этим пишет: «Прочитал биографию поэта Полежаева и очень взволновался — и больно, и грустно, и сладко… Да, я последний чувствующий это прошлое, время наших отцов и дедов…

Обрывки мыслей, воспоминаний о том, что, верно, уже во веки веков не вернется… Вспомнил лесок… глушь, березняк, трава и цветы по пояс… и я дышал этой березовой и полевой, хлебной сладостью и всей, всей прелестью России».

И тут же совсем другая запись, и она снова доносит злобу дня; похороны с музыкой и со знаменами. «За смерть одного революционера тысяча смертей буржуев!» [125]

Понятно, что отъезд из России, жизнь на чужбине предельно обострили этот всегдашний интерес Бунина к прошлому. Теперь сравнительно недавнее прошлое вспоминается и воссоздается им как давно прошедшее. Но духовная связь его с Россией никогда прерывается. «Меня всегда поражала эта его способность, — писал А. Седых, — забыть обо всем окружающем, писать о далекой России, будто он видит её перед своими глазами… Он был связан с нею… почти физическими узами…

Как-то он мне сказал:

— Россию, наше русское естество, мы унесли с собой и, где бы ни были, мы не можем не чувствовать её» [126].

Да, абсолютно все в России для него отныне в прошлом, но несомненно и то, что на редкость актуально и её настоящее, не может не думать он и о её будущем. Сказать, что он полемизирует с новой властью — явно недостаточно. Многое Бунин начисто отрицает, считает гибельным для страны и народа. Главное что он подчеркивает: в России «оборвалась громадная, веками налаженная жизнь… В тысячелетнем и огромном доме нашем случилась великая смерь, и дом… теперь растворен, раскрыт настежь и полон несметной праздной толпой, для которой уже не стало ничего святого и запретного» [127]. В открыто публицистической форме он полемизирует сравнительно недолго. В основном же свои отрицания, как, впрочем, и утверждения Бунин заключает теперь в стихи и прозу. По природе своей они глубоко лиричны, полемичными их делает контекст той жизни и преобразований, которые совершаются в пореволюционной России. Он же, этот контекст, помогает почувствовать и понять философский подтекст и пророческий пафос этих произведений.

О чем чаще всего с непреходящей тревогой он размышляет? О том, что дом не стоит без хозяина, дичает, вырождается без него и природа. Именно такой дом становится легкой добычей самых разнообразных врагов, которых в этакую пору объявляется у него много.

В пору войны, в 1916 году, напишет о таком доме Бунин в стихотворении «Канун», опубликует же его в 1923. Актуальность его к этому времени заметно возрастет: ведь за прошедшие семь лет гораздо больше будет разрушено домов и убито хозяев. А впереди еще грядут коллективизация, репрессии и войны — японская, финская, Отечественная…

«Хозяин умер, дом забит…
Жара, страда… Куца летит
Через усадьбу шалый пес…
Кровав и мутен ярый взор,
Оскален клык, на шее цепь…
Помилуй Бог, спаси Христос,
Сорвался пес, взбесился пес!
Вот рожь горит, зерно течет,
Да кто же будет жать, вязать?
Вот дым валит, набат гудет,
Да кто ж решится заливать?
Вот встанет бесноватых рать
И, как Мамай, всю Русь пройдет…
Но пусто в мире — кто спасет?
Но Бога нет — кому карать?»

(Б, 1,420-421)

Стихотворением в прозе можно назвать бунинский рассказ-миниатюру «Косцы» (1921). Сюжет его предельно прост: «Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им» (Б, 5, 68). О чем он? Не только о том, как невыносимо тяжело сознавать, что жизнь, которой ты жил когда-то на своей земле и оставил её не по своей воле, «не вернется уже во веки». Не только о том, как необыкновенно красива своей неброской красотой серединная, исконная Россия, с ее глушью, дорогой, заросшей кудрявой муравой, легкими облаками, дальними извалами полей. Но это и раздумья о том, как жили в своей стране люди, которые чувствовали себя счастливыми, и что надо было нм беречь, чтобы не потерять и это счастье, и страну свою, и себя самих, и что сберечь они не сумели.

Размышляя над тем, в чем была «дивная прелесть их песни», Бунин пишет: «Прелесть была в …кровном родстве, которое было между ими и нами и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства… Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины… что дала родина, этот наш общий дом была — Россия»…

Вывод, к которому приходит писатель, печальный, и тогда, в далеком 192) году, когда все только начиналось, вполне могло показаться, но Бунин, как всегда, сгущает краски. Но по прошествии многих лет, сегодня, когда со всей очевидностью обнаружилось, что дом и страна остались без хозяина, и «кровное родство» друг с другом и с природой в очень

большой степени утрачено, то невольно думаешь, что, скорее всего, прав был Бунин, заключая свой рассказ: «отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли живот ключи — и настал конец, предел Божьему прощению» (Б, 5, 72).

Герой рассказа Бунина «Несрочная весна» (1923) прекрасно понимает, что «к прежнему, к прошлому возврата нет, и новое царит уже крепко, входит уже в колею, в будни» (Б, 5,126). Но понятно ему и то, что эту новую жизнь он никогда принять не сможет. Почему? Потому что во имя утверждаемого нового начисто отрицается старое, былое, в котором принуждают видеть только плохое, а потому достойное уничтожения и забвения. Для того же, к примеру, Д. Бедного, которого новая власть всячески поднимала и пропагандировала, прежняя Россия была страной «звериной темноты». Для Бунина же и его героев тот навеки ушедший мир продолжал оставаться живым и неисчерпаем по своим духовным культурным богатствам, которые он создал и завещал. Писатель полагал, что разрыв этой связи со стариной — равносилен смерти, ибо тем самым разрушалась цепь переброшенная из вечности минувшего в вечность грядущего.

Не оставляет Бунина и такая тревожная мысль, что несметные богатства культуры, подлинные сокровища духа достались людям, которые не в состоянии оценить их, сберечь и преумножить. И не случайно, разумеется, возникает в рассказе «Несрочная весна» образ-символ «однорукого, коротконогого болвана, с желто-деревянным ликом». Это ему, китайцу, человеку равнодушному и весьма далекому от всех исконно российских исторических и культурных проблем, поручено было быть главным хранителем чьей-то старинной усадьбы, в которой в полном запустении находились шедевры скульптуры и живописи. «И вот я входил в огромные каменные ворота, на которых лежат два презрительно-дремотных льва и уже густо растет что-то дикое, настоящая трава забвения» (Б, 5, 123).

Выше уже цитировалось письмо Бунина, которое он пишет в канун 1915 года и в котором отказывается «позволить себе с легким духом пророчествовать о судьбах мира». Но все-таки он «позволяет» себе заглянуть в будущее: «Твердо знаю нынешнее Рождество может быть не последним кровавым Рождеством» [128]. — Тогда у него были следующие мотивы: «человечество живет еще ветхим заветом», «люди еще слишком звери». Но пройдет еще несколько лет и у него появятся новые доводы в пользу этого пророчества.

В 1921 году Бунин напишет рассказ, первоначальное название которого будет «Рождение нового человека» (окончательное – «Безумный художник»). Действие в нем происходит тоже в канун Рождества, но только — 1916 года, то есть в преддверии 1917, революционного, что в рассказе особо подчеркнуто. Герой его – художник, «господин в пенсне, с изумленными глазами», с «белыми, точно алебастровыми руками», «бледным, измученным лицом». Он приезжает древний русский город для того, чтобы, как он говорит, завершить, дело всей его жизни: «Я должен написать вифлеемскую пещеру, написать Рождество и залить всю картину, — и эти ясли, и младенца, и мадонну, и льва, и ягненка, возлежащих рядом, — именно рядом! — таким ликованием ангелов, таким светом, чтобы это было воистину рождением нового человека… Вдали — синие горы, на холмах цветущие деревья» (Б, 5,44-45).