Ника Созонова - Nevermore, или Мета-драматургия

• Название: Nevermore, или Мета-драматургия
• Автор: Ника Созонова
• Жанр: Фэнтези

Эта вещь написана в соавторстве. Но замысел мой и история моя, во многом документальная. Подзаголовок говорит, что речь идет о вечных темах — любви и смерти. Лишь одно уточнение: смерть не простая, а добровольная. Повествование идет от лица трех персонажей: двух девушек и одного, скажем так, андрогина. Общее для них — чувство к главному герою и принадлежность к сумрачному племени "любовников смерти", теоретиков суицида. Каждая глава заканчивается маленьким кусочком пьесы. Сцена, где развертывается её действие: сетевой форум, где общаются молодые люди, собирающиеся покончить с собой. Несмотря на мрачную тему, финал, как мне кажется, светлый.

P.S. Сейчас, когда вещь прочли уже немало людей, часто задают вопрос: кто был прототипом того или иного героя. Ответить на это я не могу, так как самим прототипам это вряд ли понравится. Из всех моих "детей" этот текст самый благодарный — по числу теплых отзывов и самый жестокий…

---

'…Есть люди утра и люди ночи, вечерних сумерек и предрассветной ознобной мглы, а я — человек заката. Я смеюсь, и чем больнее мне, тем громче звучит мой смех. Я заворачиваюсь в него, как в кокон, стараясь убедить себя, что это не мой мозг трещит под напором реальности, а — звенит капель, сигналят машины, мяукают апрельские коты, и мое бессилие — лишь следствие весеннего авитаминоза, и только.

………………………………………………

Тихий темный вечер. Небо, оранжевое от городских огней. Ищи, ищи меня — все равно не найдешь. Я затерялась в тысячах равнодушных спин, мой голос стал похож на миллионы других голосов — такой же пустой, набитый ватой чужих слов. Болота моих глаз иссохли, на их месте лесная полянка, а глубины нет. Со мной остались лишь дождь да ветер, и я пьянею лишь от запаха весенней грозы, и только тогда становлюсь такой, как раньше, и только в такие дни ты можешь узнать меня…

………………………………………………

Кто я? Зачем я здесь, вернее — за что? Я затерялась в собственной душе, словно в дремучем лесу среди вековых елей, колючих кустов и высоченных сосен. Может быть, хотя бы завтра, в мой праздник, случится хоть что-то хорошее?..'

Ненавижу телефоны. Не могу, не умею разговаривать, не видя лица, выражения глаз и губ. Пластмассовый монстр или писклявая игрушка мобильника заставляют мои мысли путаться, а голосовые связки — издавать глупое хихиканье. (Со временем, наверное, мне будет являться в кошмарах огромная, раскаленная добела телефонная трубка, затягивающая в свое пышущее жаром и звоном нутро. А потом я попаду в сумасшедший дом с острым психозом — стану истребительницей телефонов и убийцей мобильников.)

К счастью, Бэт и Даксан были приглашены заранее, и я только напомнила и уточнила время по 'мылу', не прибегая к ненавистной трубке.

Ради моего торжества Таис согласилась переночевать у подруги. В моем распоряжении оказались обе комнаты в коммунальной квартире, где мы с ней обитали вдвоем. Главное, не лишнее пространство, конечно, а отсутствие ее бдительных глаз, без которых я буду чувствовать себя намного свободней — тем более что празднество предполагалось вести до утра. Не каждый день исполняется восемнадцать лет… не каждый год. И даже не каждую жизнь.

Гвоздем программы был, разумеется, Бэт. Даксана я пригласила скрепя сердце (скрипя сердечными клапанами): не потому, что невзрачен и утомляет обилием мрачных цитат — меня напрягала его влюбленность, которую он демонстрировал с первой встречи. Возможно, это одно из проявлений моей ущербности, но я никогда не могла понять девчонок, кайфующих от наличия рядом кого-то преданного и вздыхающего, но абсолютно не нужного. Меня такие отношения стреножат: на предложения встречаться или пожениться ответить нечем, а сурово отшить — жалко. Лучший выход — обратить унылого воздыхателя в веселого и ненапряжного друга, но такой фокус получается далеко не со всеми. (Даксан, весь в комплексах, как ежик в колючках, в это счастливое меньшинство не входил.)

Но и не приглашать демонического юношу было нельзя: как никак он был членом 'суицидного братства', приятелем Бэта, и мой игнор мог не одобрить главный человек моей жизни.

Какое-то время я колебалась относительно Эстер. Со дня знакомства в кафе она выказывала мне знаки приязни: звонила, справляясь о настроении, оставляла приветливо-остроумные комменты в моем 'жж', а однажды пригласила прогуляться по своему любимому Смоленскому кладбищу.

Я тоже люблю это место, особенно часовню Ксении Петербуржской с ее сотнями записочек-просьб и обилием свечей внутри и снаружи. Еще там похоронен мой отец ('биологический отец', как обязательно уточнила бы Таисия). С его могилой у меня связано интересное потустороннее переживание, которым я не преминула поделиться, лишь только мы до нее дошли:

— Мне было тогда тринадцать. Где-то через неделю, как он умер, Таисия привела меня сюда, чтобы показать фото на могиле. Не помянуть или, там, поплакать вместе, а продемонстрировать фото — большое, цветное и очень характерное, по ее словам: 'с красными губами фавна'. Я бы взглянула и без слов поняла, почему она скорей умерла бы, чем разрешила мне с ним видеться. Фото на могиле не оказалось: видимо, кто-то увел — он ведь был достаточно известным человеком, хоть и в узких кругах. Был только ворох цветов, венков. Мы стояли, разочарованные, и вдруг она пошатнулась, оперлась на меня и спрашивает: 'Тебя случайно не тошнит? Голова не кружится?..' Меня и впрямь тошнило… или мутило — такое состояние, словно вот-вот грохнешься в обморок. Не сговариваясь, мы быстрыми шагами пошли прочь. Отошли метров на двадцать, и все прошло. Постояли у часовни Ксении, помолились каждая о своем и двинулись назад. Когда проходили мимо его могилы, я прислушалась к своим ощущениям: голова опять закружилась, но слабее, чем в первый раз. Когда вышли за ограду, моя нестандартная Таис изрекла: 'Я была не права. На кладбище нужно приходить в соответствующем состоянии — скорбном, серьезном. Либо не приходить вовсе. Он оскорбился. Прости, что рикошетом и тебя задело…'

Мне казалось, что Эстер с ее сатанистскими штучками, черными одеяниями и прочей мистикой история должна понравиться. Но она, внимательно выслушав, рассмотрев ту самую могилу (фото на ней с тех пор так и не появилось, и выглядела она на удивление бесхозной, сиротской), отреагировала не так, как я ожидала:

— Мама твоя и впрямь нестандартная личность. Но, извини, я во все это не верю. Замогильные приветы, злопамятные привидения… Человек умирает весь, целиком. На кладбище специфическая атмосфера — может и зазнобить, и затошнить, и даже привидеться что-то. Психологически все объяснимо.

Она говорила мягко, с извиняющейся улыбкой, но меня задело.

— Ты что, и впрямь так считаешь? Человек умирает весь, и душой и телом?..

Она кивнула.

— Разумеется. Мы стоим у могилы — скажи, только честно: у тебя опять кружится голова?

— С какой стати? Прошло несколько лет, а такое случается лишь в первые сорок дней, пока душа еще не отлетела с земли.

— Прошу тебя: не смеши меня.

— Хорошо — а как же тогда твой сатанизм?

— Сатанисты — настоящие, не декоративные — не верят во весь этот бред. Ты разве не читала тему про сатанизм на форуме? Бэт хорошо высказался: 'Это люди разума, а не слепой веры, интеллектуалы, а не фанатики'.

Честно говоря, я не поняла, как можно быть сатанистом-атеистом. Но уточнять не стала. Ничего не имею против атеистов — каждый выбирает мировоззрение себе по росту и по вкусу. Атеисты не хуже и не глупее, они могут быть на порядок начитаннее, с коэффициентом 'ай-кю', зашкаливающим за 140. Но их внутренний мир меньше на одно измерение — измерение вечности. Поэтому не на все темы с ними имеет смысл говорить. О музыке, о кино, об общих знакомых — пожалуйста. Но о жизни и смерти?..

Впрочем, Эстер упомянула Бэта (первая!), значит, одна общая тема у нас присутствовала. Больше того: самая насущная для меня на данный момент. И мы принялись обсуждать его, и занимались этим до конца прогулки. Судя по оживлению в глазах, обычно грустных и тусклых, Эстер развивала тему не только из вежливости. Мне приходилось следить за своей интонацией, создавая впечатление, что Бэт занимает меня исключительно как яркий и многогранный экземпляр суицидника, и не более того — и она, сдается мне, совершала те же усилия.

Забыв об отсутствии у собеседницы 'координаты вечности', я увлеченно ляпнула:

— В прошлой жизни он был женщиной, стопудово. И, видимо, умер в молодости, не избыв свои женские потребности. Скорее всего был поэтессой: оттуда у него такой изысканный и отточенный язык. Готова поклясться: он родом из Серебряного века.

Эстер усмехнулась тонкими губами и посмотрела на меня со снисходительным сочувствием, как на маленькую девочку, пытающуюся произвести впечатление взрослой и умной.

— Мне бы тоже хотелось верить во все эти сказки, но увы! Рассудок не вырежешь, как гланды или аппендицит. Если он присутствует. Что до Бэта, то в нем действительно сильно проявлена женская часть натуры — Анима, если по Юнгу. Но и мужская составляющая, Анимус, не слабее. Он умен, динамичен, властен, отважен — это все от мужчины. Он андрогин. Это большая редкость, когда оба начала выражены в человеке одинаково сильно и при этом не борются друг с другом.

Из этой прогулки я вынесла, что ум, оказывается, не всегда является признаком яркости натуры. Ни интеллект, ни начитанность, ни экзотическое мировоззрение отчего-то не делали Эстер интересной и выделяющейся из толпы. Не помогал и 'прикид' — черные юбки и кофточки, зловещие побрякушки на шее, крыска на плече (в прогулке по кладбищу, впрочем, Модик участия не принимал). Казалось, если я не увижусь с ней месяц, ее облик — черные крашеные волосы, по-собачьи грустные глаза, постоянные упоминания о социофобии и нелюбви к людям — напрочь сотрется из моей памяти.