Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2

• Название: Семья Зитаров. Том 2
• Автор: Вилис Лацис
• Издательство: Зинатне
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Семейная сага. События, о которых идет речь в книге, разворачиваются в начале прошлого века, когда в России революция уже произошла, а в буржуазной Латвии она только начиналась. Глава семейства — капитан парусника, на долгие месяцы оставляющий семью справляться с крестьянским хозяйством. Описываются судьбы каждого члена семьи, насколько они разные, хотя люди вышли из одного семейного гнезда. Действие разворачивается и в Латвии (в мирной жизни и на войне), и в дальних странах, куда отец, а за ним и сын попадают на торговых судах.

Во второй том вошли части с IV по VI. Поездка Янка Зитары в Сибирь, жизнь в Барнауле и латышской колонии. Возвращение на родину и столкновение с классовыми противоречиями только что образовавшейся буржуазной Латвии.

---

— А если не хватит денег? Есть ведь тоже надо.

— Конечно, зубы любят работу. Поэтому мы осенью запасаемся несколькими пурами картофеля и солим бочку салаки. Если не хватит этого, в лавке можно получить кое-что в кредит.

— А если человек настолько горд, что не хочет делать долгов?

— В Ригу он все же не поедет за помощью, потому что зимой много дела в лесу. Молодежь, которой это не по душе, как, например, мне, ищет работу на судах и уходит в море до весны. Некоторые остаются там и на лето, на другой и на третий год и так скитаются всю жизнь.

— В прошлый раз ты этого не говорил. Или ты уже изменил прежние намерения и начинаешь думать о кораблях?

— Я говорю только о возможностях.

— Значит, все-таки ты допускаешь, что, может быть, придется искать другое занятие?

— Каждый человек живет как умеет.

— Но почему у тебя всегда такие… упрямые планы?

— Мне они нравятся.

Опять замолчали. Вот уже аллея Ремесисов, но они словно не заметили ее и шли все дальше, мимо дома…

— Ты посмотрел мой подарок? — спросила Марта.

— В тот же вечер.

— И что ты на это скажешь?

— Что сказать? Ты хорошо придумала.

— Ты уже много стихов вписал в альбом? Может, на рождество я их смогу прочесть?

— Там еще нет ни одной строчки, только те, что ты вписала.

— Тебе некогда. Но потом ты будешь свободнее.

— Боюсь, что для этого я долго не найду временя.

— Может быть… тебе просто нечего писать?

О, как она умна! Как сумела найти больную струнку Янки и добиться того, что ей нужно. Свой вопрос Марта задала серьезно и искренне, и у Янки даже не возникло ни малейшего подозрения в том, что здесь кроется какой-то тайный умысел. Но он уловил легкую иронию, это кольнуло его самолюбие, и оно сразу надулось, как шея рассерженного индюка. Да он и на самом деле индюк. Разве иначе он ответил бы так необдуманно:

— Ну, а если б я написал и даже печатался? Если б у меня было целое море тем, идей — так много, что они захлестнули б меня? Нет, Марта, у меня есть о чем писать. Но я не понимаю, зачем мне заниматься этим. Если я буду молчать, разве кто-нибудь от этого пострадает? Если я стану писать — чего достигну? Известности, более легкой жизни, положения в обществе? Пока мне все это безразлично. Теперь до меня никому нет дела, и, если бы кому-нибудь пришла охота нападать на меня, я бы определенно знал, в чем они правы и чего хотят. Я мог бы защищаться, бороться. А тогда… Люди, которые не в состоянии написать связно ни одной фразы, посмеивались бы над моими произведениями. Меня могли бы совершенно безнаказанно публично поносить, превратить в ничтожество. И мне оставалось бы только молчать. Возможно, они и правы, а я ошибаюсь. Чем значительней были бы мои достижения, тем меньше мне прощали бы это. В конце концов, я заболел бы еще манией преследования и жаждой лести. Все, что я сейчас делаю, очевидно, целесообразно; это простые, полезные дела, и ни один человек не может упрекнуть в том, что я занимаюсь пустяками. Как только я начну писать, ощущение этой простоты исчезнет, искусство сделает меня самого искусственным, и моя деятельность будет основываться на воображении, на фикции. Я начну публично размышлять, люди станут следить за моими мыслями, и мне покажется, что я выполняю серьезную и нужную работу. Ведь мне за это будут платить. Так толпа платит фокусникам и факирам, показывающим на базарной площади фокусы. Мне только не придется обходить публику с шапкой в руках.

— Милый Янка, ты высмеиваешь самого себя, — прервала его Марта. — Я знаю, почему ты это делаешь: ты боишься, что у тебя не хватит силы противиться своему призванию. Некоторое время тебе, быть может, удастся себя обманывать, но как-нибудь ты все равно не утерпишь и возьмешься за перо.

— Случается — люди поддаются преступной слабости.

— Когда ты начнешь?

— Не знаю. Лет пять, по крайней мере, хочу пожить так — изучить жизнь и людей.

— Потом пройдет еще пять лет, может быть больше, пока ты пробьешь дорогу. Зачем тебе так долго ждать?

— Если у нас во рту есть испорченный зуб, и он не болит, мы не торопимся его вырвать — он расшатается и выпадет сам.

— И для этого нужно ждать пять лет?

— Возможно, и дольше. Если корень здоровый, зуб не так скоро раскачается, даже если в нем больной нерв.

Марта больше ни о чем не спрашивала. Янка понял: этот спор имеет скрытый смысл, и они говорят так в последний раз. Он не отозвался на зов друга. И голосом друга говорила женщина. Янка был слишком недогадлив, чтобы расслышать ее призыв, он не ответил на него, и теперь ему опять оставаться в одиночестве.

— Ну, мне нужно идти, — сказала Марта, когда они вновь дошли до аллеи Ремесисов. — Мы пойдем каждый своей дорогой. Но я знаю — со временем ты изберешь другой путь. Я буду следить за тобой, и мне будет приятно, если ты далеко пойдешь. А теперь будь здоров… Будь здоров, Ян Зитар…

Неожиданно она охватила руками голову Яна и легко прикоснулась губами к его лбу. Это был трепетный поцелуй, похожий на самое легкое дуновение ветерка, — прощальное приветствие друга. Она ушла. Сердце Янки вдруг затосковало, точно он был обречен на вечное одиночество. Прислонившись к изгороди, он долго стоял на дороге. Только когда во дворе Ремесисов залаяли собаки, он вспомнил, что нужно уходить.

4

«Я лицемер, — думал Янка, возвращаясь домой. — Все, в чем я и сегодня, и в прошлый раз уверял Марту, только слова. Ведь я согласен с ней, сам тоскую о том, к чему она меня зовет, стремлюсь с того дня, как начал мыслить. О, если бы я верил в осуществление своей мечты! Мне бы и в голову не приходило отрицать свои стремлении и надежды на будущее. Но я, боясь провала, лицемерно говорю, что меня это не интересует. Разве не похож я на лису из басни Крылова, которая, поняв, что ей не достать виноград, пренебрежительно сказала: „На взгляд-то он хорош, да зелен…“ — и ушла. Ты сам, Янка, разрушил последний мост, соединявший берег твоей теперешней жизни с другим берегом, далеким и манящим. Необдуманно погрузил ты свою жизнь в черную, беспросветную тьму, полную мук, и назвал это героизмом и самопожертвованием». Янке стало вдруг мучительно жаль себя, он испугался своего упрямства. Конечно, прекрасно приносить себя в жертву, но это возможно до известного предела. Желание жить запрещает человеку полное самоуничтожение, ибо это уже не жертва, а самоубийство. Ян Зитар, ты уже начинаешь сожалеть о своем безрассудстве, и лишь самолюбие не позволяет тебе отказаться от неверных решений. Без всякой радости и удовлетворения пойдешь ты все дальше вперед, пока смерть или увечье не сломит твою гордость.

Выйдя на большак, Янка услышал в темноте громкие голоса. Должно быть, какие-то забулдыги плелись из корчмы. Они то запевали, то кричали и ссорились. В этот вечер весь мир принадлежал им. Дайте дорогу — его величество Алкоголь идет! Скоро из темноты появились двое.

Всякий благоразумный человек свернул бы в сторону и пропустил пьяных, они были очень воинственно настроены. И если бы эта встреча произошла вчера, Янка свернул бы в лес, не подумав о том, что это может уронить его достоинство. Но сегодня все получилось иначе.

«Не уступлю дороги! Что это за персоны?»

И он пошел по самой середине дороги, навстречу орущим. Если не заденут, он тоже промолчит, а если привяжутся (а они обязательно это сделают), он им покажет, как мало уважает он герольдов его величества Алкоголя. В лице двух гуляк навстречу ему шло его настоящее и, возможно, будущее, и хотелось ударить его кулаком в лицо. Янка заблаговременно вытащил из карманов руки, и все его нервы напряглись до предела.

«Будь что будет!» — подумал он, узнав хозяйских сынков. Он приближался к ним, не замедляя и не ускоряя шага.

— Кто такой? — крикнул один из них.

— Ян из Шауляя, кость покупает, — прошепелявил второй.

Янка не произнес ни слова. Их разделяло всего три шага. Оба парня загородили ему дорогу. Он свернул немного в сторону и хотел пройти мимо.

— Эй, ты там, истребитель салаки! — крикнул первый парень. — Не форси — можешь наскочить на кулак.

Янка опять ничего не ответил, но кто-то схватил его за рукав и потянул назад.

— Поставим ему на рожу печать, — бахвалился второй парень. — Этим салачьим пузырям так и надо.

Янка вдруг повернулся и ударил кулаком в лицо стоявшего ближе к нему парня. Тот растянулся на куче гальки.

— Вот тебе истребитель салаки! Вот тебе салачий пузырь! — сопровождал Янка краткими пояснениями каждый следующий удар. — А вот тебе и печать на твое рыло! Вот тебе кулак, на который можно наскочить темным вечером!

Второй парень немного тверже держался на ногах, но вскоре и он оказался на земле; сыпля проклятья, он размазывал по лицу кровь, сочившуюся из разбитой губы. Янка не был мастером кулачного боя, но в этой стычке все преимущества были на его стороне: те двое здорово насосались и не могли попасть кулаками туда, куда метили. Парней побуждала к драке пьяная блажь. Янку заставляла драться злоба на что-то большее, чем его противники. Он не знал, как долго продолжалось это нелепое происшествие, но после его третьего удара противники больше не нападали, и Янка мог спокойно продолжать свой путь. В драке он содрал кожу на сгибах пальцев и потерял зуб, а его противники еще целую неделю ходили с лицами, залепленными пластырями, и уверяли всех, что расшиблись при падении.