Анри Мишо - Портрет А

• Название: Портрет А
• Автор: Анри Мишо
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-229-1

Впервые на русском языке предлагается сборник, дающий максимально полное представление о творчестве классика французской литературы Анри Мишо (1899–1984).

---

Он превращается в водопады, в расселины, в пламя. Так превращаться, меняясь и переливаясь, — и значит быть мэйдостранцем.

Ради чего?

По крайней мере, это не раны. И живет себе мэйдостранец. Лучше уж отражения, игры света и тени, чем страдания и раздумья. Лучше уж водопады.

* * *

О, совиные спальни неутихающего дыхания. Приходят сюда изнуренные мэйдостранцы по дорожке, что ведет от женского к воровскому, от рожденья к гнили, от радости к глинозему, от воздуха к азоту.

Здесь для них все кончается. Что тут еще сказать.

* * *

Лапы, что повергают его в бегство на край света, не мохнатые, в них нет костей, они не соединены с крепким округлым тазом.

Они как ластик, как набегающая тоска.

Роса с луговой травы на них не оседает.

Лапы, что повергают в бегство мэйдостранцев, — это не те лапы, которые помогли бы хищнику догнать жертву, когда она уже близко и так забавно подскакивает от ужаса… когда наконец догонишь.

Нет, не такие это лапы.

* * *

Вот некоторые места, где живут мэйдостранцы, по правде говоря, странные это места; странно, что они соглашаются там жить…

* * *

Надо сказать, главным образом они живут в концлагерях.

Они бы могли и не жить там, в этих концлагерях. Но мэйдостранцы тревожатся, как бы сложилась их жизнь в другом месте. Они боятся, что будут потом тосковать. Их избивают, тиранят и мучают. Но они боятся, что будут потом тосковать.

* * *

Вот равнина пошла отчаянно холмиться-выгибаться перед мэйдостранцем, и он застывает в оцепенении, бросив работу, которой, между прочим, был полностью поглощен, все бросив ради рокового влечения.

Все, что было в нем гибким, напрягается, разбухает.

Возможно, это не так опасно, как может показаться.

* * *

Веревка в башне, он обкручивается веревкой. Готово! Понимает, что вышла ошибка. Обкручивается башней. Понимает, что вышла ошибка. Она поддается, обвивается. Надо ее выпрямить. У него в гостях три обезьяны, он радушно принимает их в башне. Обезьяны суетятся, и прием выходит небезупречным. Тем не менее башня на месте, надо подняться, спуститься, снова подняться с двумя обезьянами на руках и с третьей, которая вцепилась ему в волосы. Но мэйдостранец гораздо рассеянней обезьян. Мэйдостранец всегда думает о чем-то постороннем.

Это хрупкое создание думает о еще большей хрупкости, о том, как взбрыкнет в последний раз всеми своими волокнами, и спустя не такое уж и долгое время все будет так, словно его никогда и не было.

А пока нужны новые башни. Чтобы дальше видеть.

Чтобы совсем уже издали начинать волноваться.

* * *

Старый дворец с длинными коридорами, где разгуливают куры или высунется из-за угла ослиная голова. Такой вот старый дворец. И больше тысячи мэйдостранцев в нем живут, правда, больше тысячи.

Повсюду запустение. Все неухоженные. Всем чего-нибудь не хватает. Крыша прохудилась. Единственное их общее достояние, за которое они все держатся и ни за что не бросят, — четыре плохонькие веревки.

Без веревок, пусть и во дворце, им было бы не по себе. О том, чтобы выйти наружу без веревок, и речи быть не может. Это привело бы их в ужас. Они и так в ужасе, хоть и держат веревку в руках: а вдруг порвется! Вот она и рвется. И сразу всей толпой бросаются связывать разорванные куски, запутываются, падают, злятся.

У них полно других веревок. Но другими они боялись бы по ошибке удавиться.

* * *

Здесь — город стен. А как же крыши? Нету крыш. А дома? Нету домов. Здесь — город стен. Вы повсюду встречаете мэйдостранцев с картами в руках, они пытаются выбраться наружу. Но никогда не выбираются.

Из-за рождаемости (да еще и мумии мертвецов занимают все больше места между стен), так вот, из-за рождаемости народу все больше. Нужно строить новые стены между теми, что уже есть.

Мэйдостранцы между стен ведут долгие беседы о Том, как все было бы без стен, без границ, без конца и даже без начала.

* * *

Им хочется беседовать с пролетающими вдалеке орлами и грифами, и они сооружают из надежного материала огромные деревья, намного выше любых других деревьев, достойные, как им кажется, того, чтобы даже птицы обратили на них внимание и поняли, как мэйдостранцы и птицы на самом деле похожи.

Но птицы не поддались на эту уловку, кроме разве пары горсточек воробьев, которые бы свили гнездо хоть на острие копья, только бы поблизости были мэйдостранцы, а значит, и пища, и всякая безопасная суета.

Порой появляется стая перелетных птиц, заморских странниц, они присаживаются на самые верхние ветви посудачить на пару минут и улетают, совсем не ища знакомства с разочарованными мэйдостранцами, которые, впрочем, никогда не разочаровываются окончательно и продолжают ждать.

* * *

Они усаживаются в подъемные стволы, которые их везут на открытую террасу. У них много подъемных стволов.{121} Они работают бесшумно. И террас у них много. Но это всегда — только террасы, и рано или поздно приходится спускаться за всем, что нужно для жизни.

А потом — быстрее наверх.

Самое трудное — найти стволы, которые поднимают. Не всегда удается найти свой собственный. Тогда нетерпеливый мэйдостранец идет к другому, который уже заставил работать какой-нибудь ствол побольше, и берет с собой толпу желающих.

Наверху он взимает с них плату в криках. Поэтому то с той, то с другой террасы, какая побольше, доносится кошмарный галдеж. Впрочем, почти любая терраса раскрепощает крик.

* * *

На каждой крыше всегда найдется мэйдостранец. На каждом уступе найдутся мэйдостранцы.

Они не могут оставаться внизу. Им там не нравится.

Едва подрастут, устремляются к высотам, к бесполезным высотам.

* * *

Чего ждет этот мэйдостранец на огромном голом камне? Он ждет завихрений. В завихрениях для них — вся радость, они свиваются в исступлении, и чем сильнее возбудятся, тем больше у них будет потомство.

А поодаль ждут другие мэйдостранцы, легкие нити, которым хочется свиться с другими нитями, ждут родственную душу, такую же раздерганную, из тех, что клочьями носит ветер, а те, в свою очередь, ждут дуновения, чтоб подхватило, взметнуло и принесло к другим одиноким или к большому войску мэйдостранских «воздушных сил».

Иногда им выпадает удача встретиться с водорослями души. Отношения между ними загадочны, но они есть.

Встряски и шквальные порывы — такие опасности подстерегают в воздухе. Но в них же и радость. Как не увлечься возвышенной мэйдостранской круговертью?

Но она, как видно, не бесконечна.

И правда, с неба все время падают мэйдостранцы. Это почти уже вошло в привычку. Разве что их близкие обращают внимание. А некоторые только и смотрят вверх — любуются падениями.

* * *

Крылья без головы, без птиц, свободные от всякого тела, одни лишь крылья летят навстречу солнцу и небу, которое еще не засияло, но борется изо всех сил за сияние, пробивают свой путь в эмпиреях, словно снаряд долгожданного блаженства.

Тишина. Взлетают.

То, о чем мэйдостранцы так долго мечтали, наконец удалось. Теперь они там.

Из сборника «Пассажи: 1937–1963»{122} (пер. А. Поповой)

Игра со звуками

…
Когда ничего не движется, движется время,
время,
ни вверх, ни вниз,
время,
по мне,
со мной,
и во мне,
через меня,
минует во мне пролёт за пролётом, а я извожусь и жду.

Время.
Время.
Я себя через Время прослушиваю.
Ощупываю себя.
Я долблю себя Временем.
Соблазняюсь и раздражаюсь…
Плету себя.
Поднимаю.
Переношу.
И долблю себя Временем…
Птица-дятел.
Я птица-дятел.
Птица-дятел.

* * *

Что я делаю?
Я зову.
Я зову.
Я зову.
Я не знаю, кого я зову.
Тот, кого я зову, не знает.
Это кто-то слабый,
наголову разбитый.
Это кто-то гордый, он все равно не разбит.
Я зову.
Я зову кого-то оттуда,
этот кто-то затерян вдали,
в совершенно другом мире.
(Значит, вся моя твердость вранье?)
Я зову.
Я сел за чистейший из инструментов,
не сравнить с моим голосом глуховатым.
За певучий инструмент, который меня не судит,
который за мной не следит,
я отбросил всякий стыд и зову,
я зову,
я зову из далекой могилы прошедшего детства
оно, как и прежде, дуется, сжавшись в комок,
из далекой пустыни моих нынешних дней,
я зову,
я зову.
Этот зов меня самого удивляет.
Я зову, хотя, может быть, уже поздно.
Просто, чтобы мой потолок обвалился,
может быть, и так,
но главное —
я зову.

Из сборника