Анри Мишо - Портрет А

• Название: Портрет А
• Автор: Анри Мишо
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-229-1

Впервые на русском языке предлагается сборник, дающий максимально полное представление о творчестве классика французской литературы Анри Мишо (1899–1984).

---

Теперь вы знаете, что делать. Хватит уже топтаться на месте…

Кстати, она и сама вас убивает, может быть с самого первого дня, что вы провели вместе. Женщине впечатлительной, склонной к нервозности без этого буквально никак.

Советы и ответ тому, кто просил совета

«Нужно ли пришпиливать детей булавками?» — написал мне Ж. О.{117} Нет, не буду я отвечать на этот коварный вопрос. Не нравится мне все это, и даже если бы речь шла просто о бабочке, я бы не стал отвечать, пусть она даже порхает с каким-то особенным нахальством, этаким: «вот захочу — прилечу», и пусть ее расписные крылышки — шедевр прикладного искусства для простушек и пошляков, нет, даже про бабочку из меня ничего не вытянешь.

Дети же — гордость нации. Будущая гордость. И они кричат, это вполне естественно. Крик — словно море со своими приливами и отливами, им ведь, как бы они ни злились, надо иногда набрать воздуха, но тут же они снова рвутся донести до вас, как им плохо. Крик — как порыв к свету, они надеются, что смогут выразить свою боль и избавиться от нее.

Они плохие актеры, но это — их творчество. Увы, все происходит в вашем присутствии. Смешное творчество. Но еще не время им сообщать об их досадном провале. Спустя несколько лет эти неудачники наконец поумнеют, откажутся от самовыражения и займутся механикой или сельским хозяйством. Но печально, что сейчас они упорствуют.

Еще Ж. О. мне пишет: «Я их закапываю. Хорошо ли это? В огромную песчаную дюну я их забрасываю. И оттуда — ни звука, ни вздоха, и остаток дня — тишина как в церкви. Хорошо ли это?»

Нет, не буду я отвечать этому человеку. Наверное, война расстроила его нервы.

Я его прощаю, но пусть задумается.

Возможно, не все будут так терпимы.

Из цикла «Явления»

Созвездие боли (пер. О. Кустовой)

Привычка, что привязывает меня к собственному телу, неожиданно исчезла, и пространство (пространство моего тела?) стало растягиваться. Потом оно превратилось в круг, и я начал в него проваливаться. Сначала я летел вниз. Потом вверх. Я был ничем, и меня носило в разные стороны. Меня не было, было лишь движение. Туда, сюда, в одну пропасть за другой. И бесконечные толчки. Резкие, они шли издалека, очень издалека, отовсюду.

Увернуться невозможно. Я попал в созвездие боли.

Исчезающая птица (пер. А. Поповой)

Она является днем, в самой белизне дня. Птица.

Взмах крыла — взлетела. Еще один — растворилась.

Взмах крыла — появилась вновь.

Села. И вот — ее уже нет. Взмах — и растворилась в белом пространстве.

Такая вот у меня знакомая птица, птица, которая поселилась в небе моего небольшого двора. Поселилась? Какое там…

Но я не двигаюсь с места, я гляжу на нее, завороженный и тем, как она появилась, и тем, как исчезла.

Откачивает силы (пер. А. Поповой)

Вдруг ночью словно насосом откачивает все силы, где-то в груди, в самом сердце, и этот насос ничего не вливает в вас, а только отбирает, отбирает, оставляя на грани обморока, на грани беспредметного ужаса, на грани «уже ничего не осталось».

В одну секунду, в десятую долю секунды, появляется дрожь в коленях, как при горячке в сорок три с половиной градуса.

Но никакой горячки нет (хотя лучше бы уж была — какая-никакая, а все же компания), горячки нет. Ничего. И это «ничего» вот-вот сменится страшным событием, которое приближается, я его жду, оно зовет меня в тишине и не может откладываться бесконечно…

Со статуей (пер. А. Поповой)

В свободную минуту я учу ходить одну статую. Так вот, если принять во внимание ее затянувшуюся неподвижность, задачка непростая. И ей непросто. И мне. Нас ведь с ней многое разделяет, как не понять. Не такой я дурак, чтоб этого не понять.

Но не могут же в игре выпадать одни козыри. А значит, приступим!

Важно, чтобы ей удался первый шаг. Первый шаг для нее — все. Уж я-то знаю. Даже слишком хорошо знаю. Потому и волнуюсь. Вот же я и стараюсь, раз так. Стараюсь, как никогда еще не старался.

Устраиваюсь с ней рядом, строго параллельно, как и она, приподнимаю ногу, негнущуюся, словно воткнутый в землю кол.

Но что-то, увы, вечно не так. Нога не так, не тот выгиб, поза или подход — чего-то всегда не хватает, и долгожданное начало никак не удается.

Из-за этого я и сам почти разучился ходить, совсем одеревенел, хотя весь на взводе, тело — как околдованное, пугает меня и больше уже никуда не ведет.

Исполнена (пер. А. Поповой)

Исполненная мной
Исполнена собой.
Бесчисленных полотен тайных пожеланий.
Исполнена.
Исполнена изломов.
Исполнена ночей.
Исполнена изломов незаметных, моих дежурств.
Исполнена дождей.
Исполненная сколов и осколков, скоплений всех осколков.
И важней — исполненная крика, да, и крика.
Задушенная, сплошь
Замедленная дрожь.

Незавершенные (пер. А. Поповой)

Лицо такое, что ни слов ни снов,
ни да ни нет не говорит.
Страшилка.
Призрак.
Лицо, которое к чему-то клонит,
идет,
проходит,
неспешно в нашу сторону раскрылось…
Потеряно лицо.

Меряя шагами (пер. О. Кустовой)

Меряя
Шагами шаги,
Меряя деньгами убитые лица и ошалевших птиц,
Меряя шагами горящие города,
Меряя деньгами пути потерянные.
Ветра, вод и запахов воспоминания,
Шагами собачью жизнь
Меряя, меряя.

У городских врат (пер. О. Кустовой)

В душевном стеснении стоял я перед городскими вратами.

Тысячи и тысячи мясников с поднятыми ножами ждали, когда доберется до них первое дитя.

Кучера на фиакрах (сколько их грохотало по камням мостовой) везли к ним эти юные создания.

Колеса грохотали. Какое множество, просто множество фиакров! Однако ни один из них не добрался до городских врат.

Думаю, они проваливались под землю.

Этот город представлял собой множество колодцев.

Между небом и землей (пер. О. Кустовой)

Когда я не страдаю, находясь между страданием закончившимся и страданием не начавшимся, я живу так, как будто не жил прежде. Вместо того чтобы ощущать себя индивидом из плоти и крови, с мускулами и внутренними органами, с памятью и планами на будущее, я вижу себя — настолько слабо и неопределенно мое чувство жизни — крохотным одноклеточным, висящим на нитке между небом и землей, колеблемым всеми ветрами, в бесконечном пространстве, — да и в таком себе я не уверен.

Тахави (пер. А. Поповой)

Тахави идет в Пустоту. Тахави ненавидит Пустоту. Пустота для Тахави — ужас. Но Пустота пришла за Тахави.

Этот Бескрайний Покров Тахави не отодвинул. Он не смог отодвинуть Бескрайний покров.

В десять лет ему было шестьдесят. Родители казались ему детьми. В пять лет он блуждал во мраке времен.

Потерял себя в муравье. Потерял в листке. Потерялся в похороненном детстве.

Тахави не нашел себе хлеба. Тахави не нашел отца. Тахави не находит себе отца в человечьих слезах.

Тахави не согласен. Получивши, не сохранил. Не в дверь, так в окно. Тахави отказался.

Призвав волю, сокрытую в дыхании, призвав мысли, в которых дыхания нет, призвав своих духов, Тахави отказался.

И вечно (пер. А. Поповой)

И вечно меч пронзающий насквозь
пчелиный рой дорвавшийся до глаз
проказа
и вечно развороченная грудь

и вечно заживо закопан
И вечно треснувший ковчег
рука бессильна как ресничка которой надо справиться
с рекой
и вечно подступающая ночь
пространство пусто но таит засаду

и вечно те же удила
и вечно заживо закопан
и вечно рухнувший балкон.
И защемленный нерв в глубинах сердца не даст себя забыть
и птица-баобаб клюет твой мозг
навстречу — смерч или душа живая

и вечно это встреча в непогоду
и вечно жизнь на грани помраченья
и вечно клетки, тело, а за ним
далекий горизонт, неуловим…

Старость Поллагора (пер. А. Поповой)

Хотел бы я знать, почему я всегда иду следом за лошадью, которую сам же веду под уздцы.