Вадим Месяц - Лечение электричеством

• Название: Лечение электричеством
• Автор: Вадим Месяц
• Издательство: Терра
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-273-00176-5

Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих. Счастливый случай спасает их от верной гибели, — видимо, любовь еще не потеряла своего изначального очарования.

---

А у меня болели груди и после смерти ребенка, я поехала с отцом в Болотное к врачам, и мне там обработали груди и дали направление в г. Томск на операцию отнимать груди. Сестра пошла оформлять направление и договориться медсестру сопровождать меня, но я сбежала, напугалась операции. Мне сказали: «Возьми пластырь, залепи и ихтиол и лечись», и мы вылечили груди. Боже мой, сколько я перенесла в этом году: разлуку с Андреем, похоронила девочку; думала, с ума сойду.

И вот в 1929-ом году Андрей приехал в отпуск и пришел в нашу деревню, и мы с ним встретились. Он пришел к нам и сказал отцу и маме, что, если вы не разрешите нам с ней поехать, я ее убью и себя, и вы нас похороните вместе. Но мои родители не возражали, мы договорились поехать вместе. Андрей ночевал у нас и поехал к своим родителям, и целую неделю не показывался, а его родители не давали ему совета, чтобы он взял меня с собой.

Я ждала, ждала, и нет, и пошла, думаю, утоплюсь. Недалеко от нашего дома была река Икса и под рекой приклонилась береза и омут, глубокое место реки, и я решила упасть в этот омут, а за мной, оказывается, следил участковый милиционер Баженов. Он меня схватил и принес домой на руках и говорит моим: «Я ее спас и она будет моя», а я его ненавидела.

И вот пришло следующее воскресенье и Андрей приехал за мной, и уже не тот, а какой-то чужой, говорит: «Хочешь, поедем со мной, а не хочешь, решай сама. Я скоро уезжаю». Но мне уже раздумывать было некогда, потому что на это была очень уважительная причина. Я собралась и поехала. Приехали к ним, а Роман Дмитриевич говорит: «Вон с моей ограды, паскуда». Боже мой, я не знала, что делать, а у соседей была свадьба. Иван Романович, старший брат, взял меня под руку и привел в квартиру, а потом пошли на свадьбу к соседям. Там была гармошка, я выпила рюмку для смелости и пошла плясать, и Андрей со мной плясал, и пели частушки, и все обошлось хорошо, и через два дня мы с ним уехали в Болотное.

Приехала мама, и проводили нас на поезд в Красноярск, а там на пароходе «Косиор» до Новоселова, но пароход пришлось ждать тринадцать дней, и плыли три дня до Новоселова. Приехали в село Черную Кожу, там жил и работал Андрей. Андрей за этот год построил кожзавод. Ему предложили небольшую партию выделать пробных кож, он выделал, и в Красноярске одобрили и разрешили ему построить завод. И они построили. Андрей стал работать мастером и пошел в отпуск и привез меня.

Квартира у него уже была договорена: комната двадцать пять рублей с харчами на двоих. И вот стали мы там жить. Все было хорошо, и я немного стала с ним работать на заводе: мездрила кожи, волос сгоняла с кож и шерсть мыла. Там прошла в профсоюз. Андрей был секретарем комсомольской ячейки, вступили с ним в драмкружок, я стала ходить в школу, все было хорошо и весело.

Однажды у Андрея было комсомольское собрание закрытое, и я вечером пошла к молодежи на точок, — так называли, где собиралась молодежь. И он мне наказал: «Ты не ходи к Залепиным», а я его не послушала, пришла на точок, и вот объявились Залепины — его любовница со своей невесткой. Как увидели меня — и подхватили под руки и к себе, и угощать. Они жили хорошо. Они накрыли стол, пригласили меня к столу, и их мать принесла бутылку запеканки, а мать была похожа на ведьму, и маленькие рюмочки граммов по тридцать, и почему-то ту рюмку, которая была назначена мне, она прикрывала бутылкой, и полила ее мне, и я немного пригубила и почувствовала, что по желудку прошла иголка с ниткой, и мне как-то стало плохо. После угощения мы снова пошли на точок, я там упала, потеряла сознание. Побежали к Андрею, и он сразу попросил лошадь и повез меня в больницу, но там надавали мне лекарства, в общем, в сознание я пришла только на другой день. Меня сильно рвало, раздуло живот, но и это я выжила.

А в последующее воскресенье они пришли ко мне, принесли мне как больной меду и постряпали, но Андрей их взял и с крыльца столкнул и бросил все в грязь, и они ушли. Андрей жил один у них на квартире, и скрутились с ихней Анной, и у нее был ребенок, но не от Андрея, а от Сазона. Она подала в суд на того парня, на Сазона, в общем, черт их знает, но я выжила. Тяжелое было время.

ФРАГМЕНТ 16

— Здесь чесночные плантации, — закричала Лизонька, они недавно вышли на 101 дорогу. — Слышишь запах?

Грабор с жадностью понюхал воздух, ему показалось, что запах чеснока тоже хороший знак в начале путешествия.

— Чеснок — единственное доказательство существования Бога, — сказал он. — Мне говорил мой друг, психоаналитик. Чеснок и крест отгоняют вампиров. В минуты безверия я нюхаю чеснок. Бог наконец заговорил со мною.

— Коньяк, — вскрикнула Лиза, пытаясь закрыть окошко. — Тебе больше подходит коньяк. Что ты вчера городил про Бога?

— Я могу доказать его присутствие, если мне принесут чеснок. — Ветер продолжал шуметь и захватывать. — Иначе я впаду в ересь!

— Ты жид, Грабор. Вечный жид, — прокричала Толстая.

— Нет, — заорал он, — я не Вечный. Мне говорила такое одна женщина… Я мало работал над собой… А с настоящим Вечным Жидом я встречался в поезде Майами — Нью-Йорк. Давно-о-о!!!

Чесночные плантации закончились, промелькнуло несколько костлявых речек и неокруглых озер, реклама нарядного мужчины с пластмассовым раком в половину его тела. Восторг Грабора сменился ровной, безболезненной ностальгией.

— Бубу убили в сентябре, — начал он. — После этого я икал дней десять. Я решил пропить все деньги, которые у меня были. Был под впечатлением… Меня вызвали в Нью-Йорк… Я тогда выглядел по-другому… Я тогда был вечным…

ФРАГМЕНТ 17

Лизонька задвинула окошко, выключила музыку, скосилась на Грабора, таким малохольным она его еще не видела. Солнце сменилось мелким моросящим дождиком, погода хотела соответствовать настроениям рассказчика.

— Я шел по поезду взять кофе, — заговорил он. — Сидит человек, читает книжку… Похож на профессора… И спрашивает меня: «Не знаете, какая здесь влажность?» Представляешь, какой фраер? Я пожал плечами и ушел. Когда вернулся, говорю: «Роки-Маунтин, здесь горы, сухо, я был здесь два года назад». — «А что у вас за акцент?» — «Цыганский, я цыган.» Он тут же подвинулся, уступая место. Потом полез на багажную полку и достал оттуда вставную челюсть, завернутую в газету.

— Начал кусаться? — засмеялась Лизонька.

— Наподобие того… Он тут же поставил все точки над «и». Сказал, что он профессиональный бродяга, алкоголик, лишенный отцовства, что сидел за героин пять лет. Самое главное, говорит, что он должен написать роман, пока не сдохнет. И сразу же показал пистолет, засунутый у него за ремень дулом вниз. Сказал, что должен беречь себя для книги.

— Нацелен туда, куда надо.

— Он мне сказал, что ночует в таких притонах, что мне и не снилось. Он сказал, что я не представляю, насколько опасна жизнь.

— У нас все впереди, Грабор.

Лиза вежливо переступала мили основного калифорнийского шоссе и скучала.

— Он полез на полку, достал пачку бумаг, страниц сорок. «Ты знаешь, что такое аллитерация? Идиоматика, тебе будет трудно понять». — Он писал такие куски, похожие на стихи в прозе, очень запутанные… как в Библии… Но, там, как он уверял, должен проступить сюжет, и все это станет романом. Кого-кого, а Джойса я переплюну, говорит.

— Зачем?

— Верблюд.

— Ты взял у него автограф?

— Еще лучше. Он полюбил меня как брата. Говорит, мы братья. Гитлер расстреливал евреев и цыган. Цыган и еврей братья навек. Он ненавидел все немецкое, даже пиво. Говорит, приеду в Сиэтл, выпью «Молсона» или «Лосиной Головы». У него на время дороги сухой закон, у меня — поминки. Он ехал к своей подруге через всю страну. Просто чтобы отлежаться.

— Как интересно, — сказала Лизонька, затормозила и встала у правой обочины. — Колесо спустило.

Грабор вылез из машины, обошел ее по периметру. Лизонька за это время успела переползти на его место. Грабор оценил маневр, сел за руль, пощелкал клюшкой, чтоб привыкнуть.

— Одно время он жил в Альбукерке, — сказал Грабор, двигаясь с места. — В мертвой машине где-то между Юниверсити и Манул. Мы с ним спелись еще и из-за того, что я тоже когда-то жил в Новой Мексике. Мыться он ходил в университетский бассейн, у него там знакомые. Говорит, что выпивал галлон виски за два дня. У него была такая норма. Потом его машину сожгли, а его посадили.

— Грабор, а какая у тебя норма? — в голосе Лизы проснулось женское.

— Другая. Мы с тобой вообще не знаем меры, — сказал Грабор, не очень-то в это веря. — Он всю дорогу размышлял об евреях и о том, какая правильная страна Америка. Рассказывал хрен знает что о трущобах, неграх и проститутках. А ты, говорит, просто ничего не хочешь замечать. Ты всю жизнь только и делал, что радовался жизни. Я согласился. Почему я всю жизнь должен думать об евреях и проститутках? Я глотал эти самолетные пилюли с коньяком, ссылаясь на смерть еврейского друга. Он тоже что-то глотал в сортире. Возвращается и спрашивает в десятый раз: «Правда, что Жуков сам застрелил Берию?» Конечно, отвечаю. Он поспит и опять: «Сам выстрелил?» Он вышел в Александрии. Его проводники знали, все проводники, во всех поездах. И со мною он их всех познакомил. Он так важно-важно со мной попрощался: «Жид. Вечный Жид. Никогда не доверяй бабам». И ушел.