Дамиен Бродерик - Игроки Господа

• Название: Игроки Господа
• Автор: Дамиен Бродерик
• Издательство: АСТ, Адаптек Пресс
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-054076-1, 978-5-93827-132-6

Августу Зайбеку 20 лет, он совершенно обычный человек. Однажды, его двоюродная бабушка Тензи сообщает, что она находит трупы в ванне каждую субботнюю ночь, к утру они всегда исчезают. Август воспринимает этот рассказ как фантазию пожилой леди, пока он сам не натыкается на труп, который впихнули в ванну на втором этаже дома его тети. Даже это не беспокоило его, но когда кто-то выходит из зеркала в ванной… Август обнаруживает, что он — Игрок в Состязании Миров. Он открывает тайны космоса, в конечном счете, космос оказывается вычислением, учится выживать в сражении между Игроками и порочными К-машинами, встречает Хорошую Машину, которая убила всех в одном из миров, и воскрешает себя из мертвых.

---

Спотыкаясь среди воя сирен и рыданий, Лун вернулась в кафе. Грязные тарелки и полупустые стаканы на столах. Ее Ассамблея ушла. Тяжело вздохнув, Лун открыла Schwelle и последовала за ними.

Шесть

Август

Десять лет назад меня отправили в кабинет директора школы за то, что я появился на занятиях в джинсах, высоких ботинках и толстовке.

— Мистер Сибэк, — сухо начала директриса.

— Мисс Сью, моя фамилия произносится как «Зайбэк», — спокойно прервал я, стоя перед ее столом, заложив руки за спину. Возможно, мои ладони слегка вспотели. Когда я был маленьким, взрослые частенько заставляли меня понервничать.

Она моргнула.

— Значит, Зайбэк? Август, как тебя обычно называют? Гус? Оги?

— Август, — ответил я.

Она снова моргнула, однако через секунду продолжила ровным голосом:

— Откуда родом твоя семья, Август?

— Из Австралии, — сообщил я. Святые небеса. — В четвертом поколении. Мой прапрадедушка был эстонцем, — тут я ошибался, но тогда еще об этом не знал. Я сделал паузу, а когда директриса открыла рот, чтобы сказать что-то, добавил: — Со стороны отца.

Директриса закашлялась.

— Да, очевидно, мистер Зайбэк. Это проявление крайнего сексизма, однако имя родителей в нашем обществе всегда передавалось только по отцовской линии, — вообще-то, вовсе не так уж очевидно, если знать о существовании других миров с совершенно другими обычаями. Но я тогда был еще совсем ребенком и ничего о них не знал. Как и о множестве прочих вещей, о которых ничего не знала и мисс Сью. Она выпрямилась в своем кожаном кресле, наградила меня серьезным взглядом: — Тем не менее, молодой человек, я вызвала вас сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать вашу родословную. Я хочу знать, почему вы не в школьной форме.

— Мне не нравятся униформы, — ответил двенадцатилетний я. Не грубо, но твердо и без малейшего желания извиниться.

— Одна из характерных черт жизни в цивилизованном обществе заключается в том, — проинформировала меня мисс Сью, сжимая пальцами степлер, — что иногда — на самом деле, весьма часто — нам приходится делать то, что нам не нравится.

Я промолчал.

— Ты понимаешь, к чему я клоню, Август?

— Не вполне, — ответил я. — Школьная форма — отстой. Она нас инстит… инстут… — я запнулся, слово застряло у меня на языке.

Директриса выглядела изумленной.

— Институционализирует? Большое слово для… — она порылась в бумагах у себя на столе, — двенадцатилетнего мальчика. И, к счастью, неподходящее. Мы не пытаемся сломить ваш дух, мистер Зайбэк. И не хотим превратить вас в безликих роботов. Школьная политика требует, чтобы все ученики носили одинаковую одежду, в целях защиты вашей индивидуальности.

Я с недоверием уставился на директрису.

— Сам посуди, Август. Если бы все одевались так, как им захочется, школа превратилась бы в балаган. Богатые дети носили бы дорогую одежду. А менее обеспеченные испытывали бы дискомфорт.

Точно. А разве так этого не происходит? Я ничего не сказал, просто смотрел в пол, ожидая, когда она закончит и разрешит мне вернуться в класс.

Директриса еще некоторое время не унималась, и вместо класса меня отправили домой с запиской родителям, в которой их просили проследить, чтобы в будущем я надевал соответствующую форму. Вечером я обсудил сей вопрос с папой и мамой, и они согласились со мной: это мое решение. На следующий день я отправился в школу в джинсах, начищенных кожаных туфлях и выглаженной форменной рубашке. Урок вел мистер Браунинг, учитель математики; он вздрогнул и снова отправил меня в кабинет директрисы.

Як-як, бла-бла-бла, йада-йада. Мне оставалось просто выжидать. В конце концов, я пропустил три недели занятий, радостно учась дома, а мама с папой пять раз встречались со школьным комитетом. В «Advertiser» вышла статья, смутившая школьное руководство, и они замяли вопрос. С тех пор, я всегда носил то, что хотел.

Неделю спустя, Джеймс Давенпорт, наш классный клоун по кличке Даверс, явился на занятия в балетной пачке и танцевальных туфельках с розовыми помпонами, одолженных у сестры, и заявил, что вмешательство в его свободу выбора вступает в противоречие с законом о равноправии. Все смеялись, учителя чуть не лопались от злости, однако мисс Сью решила промолчать, в результате чего трое четырнадцатилетних крутых парней попытались избить Даверса, обзывая его голубым, но, к удивлению самого Даверса, весь класс встал на его сторону, и он отделался легкими ушибами. Танцевальный наряд сестры пришел в негодность. Джеймс больше ни разу не надевал юбку и не испытывал такого желания, потому что, как и я, отстоял свою позицию — а школьная жизнь потекла дальше своим чередом.

Тогда я ничего не знал о мирах с разной вероятностью. И о древе Иггдрасиль. Но я знал, что отличаюсь от других, что не похож на остальных парней, даже на безумного Даверса, у которого, вполне возможно, и правда были нелады с психикой. В последующие несколько лет, я выполнял домашние задания, ходил в школу, плавал в дебрях английского, математики, социологии, географии и прочих ужасов, много смотрел телевизор, учился играть на электрогитаре и отвратительно пел в группе «Соляной столп», которую мы создали вместе с тремя пацанами, жившими по соседству.

Потом мои родители погибли в авиакатастрофе в Таиланде, и наступила долгая, белесая пустота.

Когда моим официальным опекуном стала мамина старшая сестра, тетя Мириам, я перешел в другую школу в соседнем штате Виктория. Я впервые увидел тетку на похоронной церемонии, быть может, потому, что она жила в Мельбурне, почти в тысяче километров от Аделаиды. Тетя признавала, что они с моей матерью никогда не были особенно близки, однако считала своей обязанностью позаботиться обо мне. К счастью, она мне понравилась. Я заново пережил эпопею со школьной формой, но, полагаю, в присланных из старой школы документах осталась пометка о сей печальной истории. Рабовладелец моей новой галеры, в конце концов, пожал плечами и согласился, что выбор одежды лучше оставить на совести каждого индивидуума.

Я это полностью и целиком одобрил. Мистер Уиллер был футбольным тренером и просто хорошим парнем. Я немного поиграл в школьной команде, но по-настоящему так и не увлекся. Наверное, из-за того, что я во многом одиночка и к себе подпускаю только самых близких друзей. И это неплохо.

Тетя Мириам влюбилась в скрипача, вторую скрипку Национального оркестра, когда мне исполнилось шестнадцать и я заканчивал школу. Он жил на другом краю города, в Саус-Ярре, и я полгода провел с ними в его милой, хотя и тесной квартирке, каждый день трясясь на поезде в школу и обратно. Но никому из нас это в глубине души не нравилось. Думаю, я им мешал, хотя и проводил большую часть времени в спортзале, на репетициях, в библиотеке или в собственной комнате. Когда Ицхаку представилась возможность поехать на год в Тель-Авив, тетя Мириам, конечно же, собралась ехать с ним. Они долго и мучительно решали, не взять ли с собой и меня, но пришли к выводу, что я и так пережил достаточно психологических травм за последние годы. Меня же устраивал любой вариант развития событий.

Вот так я и оказался на попечении внучатой тетушки Тэнзи, престарелой тетки моего отца, жившей в обветшалом старом доме на холме Торнбэри, в пригороде, соседствующим с тем, в котором мы сначала жили с Мириам. Это означало, что мне не придется снова менять школу — на самом деле, от Тэнзи ездить оказалось даже ближе. Я остался с ней и тогда, когда поступил на медицинский факультет Мельбурнского университета.

Сказать, что я отдался ее заботам, было бы неправдой — скорее уж она отдалась моим. Она не страдала старческим маразмом, вовсе нет. Просто вокруг нее творились странные вещи, еще до того, как по субботам в ванной начали появляться покойники.

Теперь я, конечно же, знаю, в чем причина. Но тогда я этого не знал, и, должен признаться, чувствовал себя не в своей тарелке. Она зарабатывала на жизнь, проводя с другими пожилыми леди «психические сеансы», постепенно превратившиеся в процветающую телефонную индустрию, раннюю, очень чинную версию платных психологических горячих линий. Тратя всего полчаса в день, тетушка получала достаточно, чтобы содержать нас обоих. Иногда я удивлялся, почему бы ей не потрудиться в эфирных высях на пару часов подольше. Это вовсе не выглядело утомительным — тетушка сидела с чашкой чая в руках и говорила доброжелательно и заинтересованно, периодически впадая в легкий транс, сообщала собеседникам всякую паранормальную чушь, терпеливо выжидала, пока они кричали или плакали, после чего выдавала прощальное благословение и вешала трубку до следующего звонка.

Тэнзи, однако, утверждала, что ее силы быстро истощаются. Очевидно, она могла исполнять свои магические трюки духовного прозрения и успокоения очень недолго. Самое забавное заключалось в том, что временные рамки таких возможностей постоянно отодвигались назад, и если в один понедельник она наставляла своих жертв — то есть, клиентов — с 6:37 до 7:07, несмотря на то, что ей приходилось пропускать начало программы новостей, то в следующий понедельник она работала с 6:09 до 6:39. Промежуток выбирался со странной точностью, «в соответствии со звездами». Как-то раз, доведенный до безумия подозрением, что такое поведение следует некому жуткому расписанию, я начал вести записи. Тэнзи каждый день начинала работу на четыре минуты раньше, чем в предыдущий. Я про себя улыбнулся и покачал головой. Это напоминало жизнь с сумасшедшей дамой-мешочницей, только без мешков, и не было лишено своего провинциального очарования.