Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

• Название: МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)
• Автор: Дзюнъитиро Танидзаки
• Издательство: Терра-Книжный клуб
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-300-02771-5

Дзюнъитиро Танидзаки (1886–1965) — классик японской литературы, продолжатель её многовековых традиций, один из самых значительных писателей Японии первой половины XX в. Роман «Мелкий снег» — главное и лучшее произведение Танидзаки. Написанный в жанре семейной хроники, он рассказывает о Японии 1930-х годов, о радостях и печалях четырёх сестёр Макиока, принадлежащих к старинному и богатому купеческому роду. Писатель создаёт яркую и реалистичную картину жизни Японии в годы, предшествующие Второй мировой войне. В романе гармонически сочетаются точный и беспристрастный анализ действительности и глубокий лиризм.

---

— Нет. Вообще говоря, мне хотелось кое-что обсудить с тобой… — Сатико увлекла сестру наверх и пересказала ей всё, что узнала от О-Хару. — Как ты думаешь, Юкико, то, что говорит «бабушка», — правда?

— А как ты считаешь?

— Скорее всего, да.

— Мне тоже так кажется.

— Я сама во всём виновата… Я слишком верила Кой-сан…

— Но это ведь так естественно. — Глядя на плачущую сестру, Юкико почувствовала, как у неё к глазам тоже подступают слёзы. — Тебе не в чем себя винить.

— Что я скажу Тацуо и Цуруко?..

— Ты говорила с Тэйноскэ?

— Нет. Как я могла? Мне стыдно рассказывать ему об этом.

— По-моему, он жалеет, что так сурово обошёлся с Кой-сан. Или мне показалось?

— Пожалуй, ты права. Я тоже вчера так подумала.

— Ему наверняка многое известно, и он, должно быть, пришёл к выводу, что, отлучив Кой-сан от дома, мы навлекли на себя ещё больший позор.

— Если бы только Кой-сан исправилась — теперь, когда Тэйноскэ начинает менять к ней отношение…

— Сколько я её помню, Кой-сан всегда была такой.

— Ты хочешь сказать, что она и теперь не изменится?

— Боюсь, что нет… Вспомни, сколько раз мы пытались её перевоспитывать.

— «Бабушка» права: Кой-сан следует выйти за Окубату. Так будет лучше для них обоих.

— Да, по-видимому, это единственный выход из положения…

— Неужели она совсем не любит его?

Хотя обе сестры знали о существовании Миёси, им было неприятно даже произносить его имя, и поэтому они сознательно избегали касаться этой темы.

— По ней трудно что-либо понять. С одной стороны, как ты помнишь, она ни за что не хотела оставаться в доме Окубаты, а с другой стороны, когда он явился в клинику, она не только не велела ему уйти, но готова была чуть ли не до ночи с ним беседовать…

— Тогда, быть может, она лишь делает вид, что не любит его, а в действительности это не так?

— Хотелось бы в это верить… Но я не исключаю, что она попросту считает себя в какой-то мере ему обязанной. Поэтому-то она и не посмела его выпроводить, даже если и хотела.

В тот день Юкико поехала в клинику — главным образом ради того, чтобы забрать оставшуюся там «Ребекку», — а в последующие три дня отдыхала: читала, ездила в Кобэ смотреть новые фильмы.

Тэйноскэ сдержал обещание, и, следуя давней традиции, в субботу семейство отправилось на два дня в Киото. Суровые, тревожные времена наложили свой отпечаток даже на такое радостное событие, как любование сакурой. В этом году мало кому пришло в голову позволить себе обильные возлияния по случаю праздника, но от этого желающие насладиться красотой пейзажа только выиграли. Никогда прежде знаменитая плакучая сакура в храме Хэйан не казалась Тэйноскэ и его спутницам столь прекрасной. Люди, одетые гораздо скромнее, чем в прошлые годы, тихонько переговаривались между собой, бродили по парку, и в этом отсутствии суеты и приглушённости красок была особая, утончённая прелесть.

Через несколько дней после возвращения домой Сатико послала О-Хару в Нисиномию с поручением отдать Окубате деньги, потраченные им за время болезни Таэко.

25

Как и следовало ожидать, вскоре Окубата снова наведался в клинику. Находившаяся там в это время О-Хару тотчас же позвонила хозяйке: что делать? Сатико велела ей держаться как можно более приветливо и любезно — «улыбнись ему ласково и пригласи войти». Вернувшись в Асию вечером, О-Хару доложила, что Окубата просидел у постели Таэко около трёх часов. Спустя дня два после этого Окубата пожаловал опять, и в седьмом часу, видя, что уходить он не собирается, О-Хару по собственному почину распорядилась доставить для него ужин на ближайшего ресторанчика и даже бутылочку сакэ. Окубата был в восторге от такого приёма и на радостях засиделся чуть ли не до половины десятого. Когда он наконец отправился восвояси, Таэко выругала О-Хару: к чему было подавать ему угощение? Окубата-де не понимает любезного обхождения. Теперь он окончательно сядет им на голову! О-Хару никак не могла понять, чем вызвана эта вспышка гнева, ведь за минуту до этого Таэко, мило улыбаясь, беседовала с Окубатой…

Таэко не ошиблась в своих прогнозах: ободрённый оказанным ему радушием, Окубата не преминул явиться на следующий же день, с удовольствием поужинал вместе со всеми, а в десять часов заявил о своём намерении остаться на ночь. О-Хару поспешила доложить об этом по телефону хозяйке и, получив на то разрешение, постелила Окубате в комнате Таэко рядом с «Митошей». Сама она прикорнула в соседней комнатушке, сдвинув несколько подушек для сидения, — свободной постели для неё не нашлось. Памятуя о том, как досталось ей от Таэко накануне, утром О-Хару сказала. Окубате, что, к сожалению, у них нет ни крошки хлеба, и подала ему только чай и фрукты. Тот неторопливо съел этот скудный завтрак и лишь потом откланялся.

Спустя несколько дней Таэко выписалась из клиники и вернулась к себе на квартиру. Она всё ещё была очень слаба, поэтому О-Хару ежедневно приезжала к ней рано утром, готовила, стирала, убирала и поздно вечером возвращалась в Асию. Тем временем сакура давно уже отцвела, и Кикугоро уехал из Осаки. Только в конце мая Таэко начала понемногу выходить из дома. Хотя Тэйноскэ и не объявлял свояченице своего «прощения», он дал понять, что не возражает против её появления у них в доме, и Таэко, стремясь как можно скорее окрепнуть, весь июнь ежедневно приезжала в Асию обедать.

* * *

Между тем война в Европе приобретала всё более драматический характер. В мае немецкие войска вторглись на территорию Голландии, Бельгии, Люксембурга. За этим последовала трагедия Дюнкерка. В июне капитулировала Франция и было подписано Компьенское перемирие…

В последнее время в долю Сатико часто говорили о Штольцах. Как отразились всё эти события на их семье? Госпожа Штольц надеялась, что Гитлер всё уладит и войны удаётся избежать. Интересно, что она думает теперь, когда Европа полыхает в огне? Петер, должно быть, вступил в гитлер-югенд, а господина Штольца скорее всего призвали в армию.

Да, для их семьи наступили тяжёлые времена, но, возможно, всё они — и госпожа Штольц, и даже Роземари — настолько опьянены военными успехами Германии, что соображения личного благополучия отошли для них на второй план…

А что будет с Англией, на которую, того и гляди, обрушатся налёты немецкой авиации? Что будет с Катериной? До чего же непредсказуемы человеческие судьбы! Не успела эта молодая женщина, ютившаяся с матерью и братом в жалком, почти игрушечном домике, переехать в Англию, выйти замуж за миллионера и поселиться в роскошном особняке, как английский народ оказался перед лицом небывалой катастрофы. Бомбы посыплются прежде всего на Лондон и его окрестности, так что «дворец», в котором живёт Катерина, может в мгновение ока превратиться в груду пепла. Но это ещё не самое худшее — не исключено, что она останется не только без крова, но даже без пищи и одежды. Не охватывает ли её сейчас, как и всех англичан, отчаяние и страх? Не тоскует ли она по далёкому небу Японии? Не вспоминает ли бедный домик в Сюкугаве, не жалеет ли, что не осталась там?..

— Кой-сан, мне кажется, тебе следовало бы написать Катерине, — сказала однажды Сатико.

— Да, как только увижу её брата, обязательно узнаю у него адрес.

— А я хочу написать Штольцам, только кто переведёт моё письмо на немецкий язык?

— Почему бы тебе снова не попросить госпожу Хенинг?

«В самом деле», — подумала Сатико и впервые за последние полтора года написала г-же Штольц длинное письмо. Читая в газетах о войне в Европе, писала Сатико, они без конца думают и говорят о семье Штольцев. У них всё более или менее благополучно, продолжала Сатико, по Япония тоже переживает трудные времена, и они весьма удручены мыслью о том, что затянувшийся конфликте Китаем может перерасти в настоящую войну. Удивительно, сколько перемен в мире произошло с тех пор, как Штольцы покинули Японию.

Они с тоской вспоминают счастливое время, когда Штольцы жили по соседству с ними, — вернётся ли оно когда-нибудь? Возможно, после того ужасного наводнения у Штольцев остались неприятные воспоминания о Японии, но подобные стихийные бедствия происходят не так уж часто. Поэтому Сатико надеется, что, когда закончится война, Штольцы снова приедут в Японию. А Макиока лелеют мечту хотя бы раз в жизни побывать в Европе и, возможно, когда-нибудь навестят их в Гамбурге. Они хотели бы дать Эцуко хорошее музыкальное образование и, если позволят обстоятельства, намерены в будущем отправить её учиться в Германию. В конце письма Сатико сообщала о том, что на днях вышлет для Роземари отрез шёлка и веер.

На следующий день Сатико отнесла своё письмо госпоже Хенинг с просьбой его перевести, а ещё через несколько дней, оказавшись в Осаке, купила в фирменном магазине «Миноя» танцевальный веер[112] и отправила его в Гамбург вместе с отрезом крепдешина.