Владимир Дягилев - Весенний снег

• Название: Весенний снег
• Автор: Владимир Дягилев
• Жанр: Советская классическая проза

«Весенний снег» (1969) — первая книга тетралогии «Море изобилия», главного литературного труда Юкио Мисимы (1925–1970), классика японской литературы XX века.

Основу сюжета тетралогии Юкио Мисимы «Море изобилия» составляет история, реально воплощающая буддийскую концепцию круговорота человеческого существования. Переселение души, возрождение в новой телесной оболочке юноши по имени Киёаки, умершего в двадцатилетнем возрасте, наблюдает всю свою долгую жизнь его одноклассник и друг Хонда.

Киёаки с детства знает Сатоко — дочь придворного аристократа, в семье которого он воспитывался. Сатоко горячо любит его, но Киёаки холоден, как лед. И вдруг, когда уже решено дело о замужестве Сатоко, которая должна стать женой принца императорской крови, Киёаки осознает, что любит ее. Их недолгая любовь кончается трагедией — уходом Сатоко в монастырь и смертью Киёаки.

---

Не в ее характере было искать легких путей, снисходительности, чьей-то опеки. Она и учительницей работала безотказно, не "считаясь со временем.

"Да и как это?-рассуждала она.-Больной человек просит, а я "подождите". Он же беспомощный. Особенно если после операции или ребенок, как мой Сереженька".

Впрочем, сына она видела сейчас меньше, чем тогда, когда не работала в клинике. Точнее сказать, видела чаще, но была с ним меньше. Даже но вечерам, после работы, уединится с ним в облюбованном местечке, за телевизором, а ее позовут: "Там, в девятой, уже минут десять звонят". Теперь все знали, что она нянечка, вот и обращались к ней. И Вера Михайловна спешила в девятую. А то сама зайдет к Сереже в третью, а у его соседа Ванечки крошки на простынке-гостинец ел прямо в постели.

- Ну-ка, встань на минуту. Я стряхну.

Ванечка вроде спешил, принимал серьезный вид, но делал все медленно и осторожно. Вера Михайловна терпеливо ждала, понимая, что эта медлительность у Ванечки от болезни, а не от нежелания и щадящие движения его тоже выработаны болезнью.

Теперь она чувствовала себя хозяйкой в отделении, в какой-то мере ответственной за этих людей, взрослых и детей, мужчин и женщин, во всяком случае за их покой и удобство, за их быт и настроение,

Сейчас она видела клинику изнутри, знала ту часть ее жизни, о которой раньше, до своей работы здесь, и понятия не имела.

Вот хотя бы время. Оно для всех здесь разное. Для нянечек и сестер-одно, для врачей-другое, а для больных-третье. Сестрам и нянечкам его не хватает, они с ног сбиваются, чтобы все, что надо, сделать до обхода. А врачи не торопятся с операциями, держат людей месяцами. А больные, особенно те, кто еще ходить может, маются от безделья, места себе не находят, все изведутся, пока привыкнут к больничному времени.

У них время делится-Вера Михайловна однажды услышала такой разговор "от жратвы до жратвы, от процедуры до процедуры, от осмотра до осмотра". А у них, нянечек, - от уборки до уборки. Но это не точно, потому что в промежутке этом надо еще сделать уйму незаметных, может и нетрудных, но хлопотливых дел:

помыть, подтереть, подмести, поправить, покормить, повернуть, подать, ответить, ободрить, да мало ли что еще.

И на все идут секунды, и минуты. Так минутка к минутке и набегает. Оглянешься, а уже врачи идут, обход начинается. Опомнишься, а уже сумерки, дежурство кончается, а еще с Сережей не поговорила. -

Но больше всего Веру Михайловну удивило то, сколько людей участвует в операции. В операционный день клиника пустеет-все на операции. Кто где, но каждый занят одним, общим - тем человеком, что лежит в эти часы на операционном столе. Да и те, кто не занят, ведут себя по-иному, не как .в обычные дни, вроде бы прислушиваются, вроде бы готовы по первому зову прийти на помощь. И все ловят весточки: "Как там? Жив ли? Все ли нормально?" А от сестер и нянечек больные эти едва уловимые весточки принимают. Нет, ни слова никто не говорит-это категорически запрещено в клинике, - но по жестам, по движению, по виду выходящих из операционного блока, по глазам их все всё понимают.

Хотя операционные и отделены от всех палат, все равно они связаны с клиникой. Забегали сестры, повезли аппаратуру, доставили кровь в ампулах-всё заметят, всё углядят. И уже шорох по палатам: "Видно, плохо. Затягивается дело. Бригаду для оживления вызвали".

Вера Михайловна дивилась первые дни: "Ну откуда они знают? Как догадываются?" А потом и сама кое-что замечать стала.

Санитарок было три на отделении и две операционных. Операционные работали особо, у них свой график, а отделенческие "скользили", то есть менялись дежурствами по времени. Сегодня Нюша днем, а Ниловна ночью, а Вера с утра заступает. А завтра Нюша ночью, Ниловна с утра, Вера днем. Вот таким ходом.

И еще одно открытие прямо-таки ошеломило Веру Михайловну. Кто самый главный в клинике? Вадим Николаевич Крылов - это само собой, а кто дальше? Кто следующий? Оказывается, они - нянечки, санитарки.

Оказывается, они не меньше всех других, не меньше даже самого профессора значат.

- Ну, не может этого быть,-не соглашалась Вера Михайловна.-Он же величина. Специалист с мировым именем. Волшебник.

- А вот и может,-возразила бойкая Нюшка.- Без нас он, ёксель-моксель, ни хрена не-стоит.

Нюшка любила крепкие выражения и не стеснялась ни мужчин, ни женщин. Она косила на левый глаз, так что поначалу Вере Михайловне казалось, что Нюшка одновременно смотрит и на нее и на кого-то еще, кто стоит сзади. Вера Михайловна даже оборачиваласьнет ли кого?

- Ты возьми себе в голову, - объясняла Нюшка. - Больному-то уход нужен. Без уходу он так занавозится-ни на одну операцию не возьмут. А после операции - особый уход... Усекла? Так что держи хвост мор^ ковкой. Врачей-то вон, навалом, а нас? .. То-то!

А потом у Веры Михайловны с этой Нюшкой начался конфликт.

- Поди-ка сюда, - как-то позвала она и завела Веру Михайловну в "черную процедурную". - Ты вот что.

Ты чего явилась? Заработать? Ну так работай, как и мы. А то, ёксель-моксель, выпендриваешься. Из-за тебя и на нас, гляжу, коситься стали.

- Я вовсе не хочу вам неприятностей, - пыталась объяснить Вера Михайловна, - Я просто не могу иначе.

- Моги, - приказала Нюшка.

Вера Михайловна молча кивнула. Она была скована.

В клинике она оказалась в каком-то двойственном положении. Никто, во всяком случае санитарки, не знали, кто она и почему согласилась работать нянечкой. Ничего, разумеется, секретного в том, что она при ребенке и из-за него, из-за того, что он пролежит здесь долго, стала работать санитаркой, не было. Двойственность положения объяснялась другим, тем, что она учительница и скрывает это. Нет, она не стеснялась никакой грязной работы, но ей казалось, что если узнают, кто она на самом деле, к ней станут относиться по-другому и это нарушит естественные отношения с товарищами.

- Я вам хочу напомнить,-еще раз попросила она старшую сестру, уже после разговора с Нюшкой, - о нашем уговоре.

Старшая сестра, Таисия Васильевна, пошевелила тонкими губами, склонила голову, то есть подтвердила: все остается в силе.

- Ну вот, какого... ёксель-моксель, - снова набросилась на Веру Михайловну Нюшка. - Тебе шоколад всучают, а ты рожу воротишь...

Вера Михайловна была женщиной не робкого десятка, еще в детском доме научилась и себя и других защищать. Но тут отступала, безропотно принимала словесные удары.

Вторая санитарка, Ниловна, в отличие от Нюшки была тихой и доброй старушкой. Она ходила, чуть приволакивая левую ногу, старалась, но не все успевала сделать, и не все у нее получалось как надо. На нее бы, наверное, обижались и сердились, но она всегда улыбалась и никогда не возражала. Любые замечания выслушивала молча, с покаянным видом. Вере Михайловне было жаль ее, и она частенько доделывала то, что не успевала сделать Ниловна.

Нюшка и это заметила.

- Чего ты за ее елозишь? Ты бы, ёксель-моксель, больше около своего дитя была.

Однажды Нюшка умилилась и даже прониклась к Вере Михайловне некоторым уважением. Пришла она вечером, заглянула в детскую палату, а там необычная тишина. Вера Михайловна сказку читает. Тосковала она по учительской работе, по детишкам. Вот и решила хоть чем-то заняться таким, что напоминало бы ее любимое дело.

- Ну, ты... ёксель-моксель" - только и сказала Нюшка, когда Вера Михайловна, пожелав ребятишкам спокойной ночи, вышла в коридор.

А в следующий раз Нюшка расплакалась. Вере Михайловне тяжелый больной из одиннадцатой палаты флакончик духов в кармашек сунул и яблоко преподнес.

Вера Михайловна, смущаясь, поблагодарила, обернулась-Нюшка смотрит через полуоткрытую дверь.

Вера Михайловна, не раздумывая, увлекла ее на лестничную площадку .и передала этот подарок-духи и яблоко. И тут Нюшка заплакала.

- Думаешь, что... Думаешь, от хорошего со всем этим говном возишься? У меня их двое, и вот...-Она, не стесняясь, задрала подол -и показала ноги, перетянутые, как жгутами, надувшимися темно-синими венами.

В общем, отношения наладились. Вскоре Веру Михайловну все полюбили на отделении...

Лишь с одним человеком у нее никак не налаживались отношения. Об этом знали только она и он, но все равно Вере Михайловне было неприятно. Этим человеком был Алексей Тимофеевич Прахов, второй профессор, правая рука Крылова. То есть ничего особенного между ним и Верой Михайловной не происходило, никаких стычек, никаких конфликтов, со стороны никакой натянутости никто и не замечал. Они здоровались, говорили, что надо по делу. Но она-то знала, что что-то не так. Ведь Вера Михайловна жила у него в доме почти месяц, он устраивал Сережу в клинику, к нему первому в этом городе она обратилась за помощью, и он оказал ее.

"Может быть, я его в чем-нибудь подвела?-думала Вера Михайловна, стараясь разгадать причину таких отношений.-Или, может, он не рад, что я тогда объявила о нашем знакомстве? О его участии в нашей судьбе? Так все равно выяснилось бы... Документы есть..."