Е. Григ - Да, я там работал: Записки офицера КГБ

• Название: Да, я там работал: Записки офицера КГБ
• Автор: Е. Григ
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-224-02112-Х

Работать «в поле» … На жаргоне сотрудников секретных служб это означает — заниматься оперативной работой. Автор, в прошлом рядовой контрразведчик КГБ, проработал «в поле» 33 с половиной года — в мобильных группах наружного наблюдения, в знаменитом «Доме 2» на площади Дзержинского (Лубянке), «под крышей» гражданских ведомств. В Москве и Нью-Йорке, в Грозном и Хельсинки, в Питере, Вашингтоне и много где еще он наблюдал за интересовавшими КГБ людьми, участвовал в разнообразных оперативных мероприятиях, а также размышлял о том, что происходило на протяжении этих 33 лет с ним, с КГБ и со всей страной.

---

Он не сразу собрал нас — присматривался, прислушивался, разговаривал с руководителями отделений, со своими заместителями, «щупал» отдел, а может быть, уже и Управление и наконец пригласил нас в свой просторный кабинет — человек 30.

Он не стал, как это принято в ЧК, представляться или рассказывать о себе — видимо, считал, что уже достаточно популярен. Он сразу решил «дать кнута».

С первых его фраз я понял, что все до сих пор слышанные и виденные мной ораторы были И. П. по щиколотку — в лучшем случае по колено. Он зримо наслаждался не смыслом говоримого, а самим процессом говорения, и было видно, что остановить этот процесс не в силах никто и ничто. Странным образом соединив ноги в коленях и расставив ступни, он размахивал свободно висящей кистью с оттопыренным указательным перстом, назидая. Он хотел показать, что уже глубоко вник в дела отдела, знает основные разработки, агентуру, работников. Упреки и обвинения летели в адрес всех без исключения, участки работы отмечались как застойные и заброшенные.

«Вот, например, участок медицины — ведь давно уже там не было интересных дел», — запнулся он на секунду. И тут же спокойно встрял покойный ныне Борис Королев. «Ну почему же, Иван Павлович. Вот знаменитое «дело врачей» было очень, очень интересное…»

Повисла заковыристая пауза, но не надолго — опытен был И. П. и многознающ. Он знал, что затягивать такие паузы для оратора — смерти подобно, и бодро поскакал дальше, помахивая кнутом и рассыпая удары направо и налево. Не надо долго работать с людьми, чтобы понять — навсегда врезался в память И. П. этот вольтерьянец.

Страсть И. П. к говорению преследовала нас вплоть до его ухода на пенсию. Она приобретала все более патологический характер. Особенно И. П. любил ораторствовать на «чекучебах» — занятиях по чекистскому мастерству. Он редко говорил меньше 40 минут, постепенно разогреваясь, входя в раж, «заводясь». Опять взвивался кнут, опять доставалось сначала руководителям отделов, потом — отделений, потом упоминались сотрудники, застрявшие в памяти или попавшие на глаза. Никто не был забыт, ничто не было забыто. О, если бы эти речи имели практическое воплощение! Идеологический противник был бы вырван с корнем из гнилостной почвы и выброшен на свалку истории навсегда — «целиком и полностью». Я очень любил этот советизм — как бы взлетающее с некоторым замедлением и даже с вопросом «целиком» и тяжелое, убедительное и не оставляющее места для сомнений «полностью». Чудо «новояза».

И. П. слыл знатоком творческой интеллигенции…

А Зиновьев?

«Интеллигенция — самая трудно выращиваемая ткань общества. Ее легче всего разрушить. Ее невероятно трудно восстановить. Она нуждается в постоянной защите. Чтобы ее уничтожить, на нее не надо даже нападать. Достаточно ее не охранять. И общество само ее уничтожит. Среда. Коллеги. Друзья. В особенности — интеллигенциеподобная среда. Она ненавидит подлинную интеллигенцию, ибо претендует на то, чтобы считаться ею. Она имеет власть и потому беспощадна. Много ли нужно, чтобы убить интеллигенцию? Пустяки. Тут умолчать. Тут сократить. Тут сказать пару слов. Тут пустить слушок. Тут не пропустить и т. д. У нас умеют это делать блестяще. Учиться этому не нужно. Это само приходит в голову. А власти смотрят на это сквозь пальцы или поощряют, ибо интеллигент — это говорящий правду об обществе и о власти в том числе…»

****

Материалы на Лизу У. Накапливались, и пора было принимать решение — либо на основании имевшихся данных (вывоз картин за рубеж) разыграть праведный гнев и выслать ее из страны, либо — опять-таки праведно гневаясь, выйти с ней на беседу и посмотреть, что из этого получится. Дело в том, что высылка из страны для «моих» иностранцев была весьма неприятной вероятностью — многие из них серьезно и глубоко изучали русский язык, и перспектива выдворения из СССР с последующим закрытием въезда в страну практически сводила на нет их немалые усилия. Ставилась под угрозу и работа с языком внутри своей страны — например, с делегациями из СССР. При раскладе, какой имелся в деле Лизы, все карты были у меня на руках: не сложатся отношения — высылаем ее из страны и избавляемся от одного из многих «очагов напряжения», я ставлю галочку в графе «активные мероприятия», начальство целует меня перед строем, сложатся — вытянем из нее что-нибудь интересное, а может быть, и «вербанем».

Лебедев пошел к начальству за санкциями и довольно легко получил их, несмотря на то что «верняком» здесь не пахло, вполне возможными начальству казались и негативные варианты — жалоба Лизы в посольство, в ССОД, да и мало ли еще что. Как ни аккуратно я вел дело, начальство не могло знать всего того, что знал я, и не только о Лизе, но и о всех слушателях курсов, их настроениях, взглядах, сплетнях в конце концов.

К беседе я подготовился старательно — запасся справкой из таможни об изъятии картин при попытке их вывоза за рубеж, в одной из типографий мне изготовили гранки статьи о недружественном поведении студентки из Австрии, обучающейся в нашей стране по линии общества дружбы «Австрия — СССР». Появление такой статьи в нашей прессе (в 5-м Управлении их научились печь как блины) было бы уж совсем неприятным для Лизы фактом — общество «Австрия — СССР» могло и само отозвать ее из Москвы.

Лебедев сказал мне, что И. П. повелел перед встречей с Лизой зайти к нему и получить «це-у». К этому времени весь отдел уже знал, что И. П. в работе по иностранцам не силен, и ничего ценного от этой беседы я не ждал.

Кроме подхалимов и лизоблюдов, к И. П. ходить никто не любил: он, например, всегда отдавал предпочтение не сотруднику, находившемуся у него в кабинете, а одному из десятка телефонов, украшавших комнату. Говорить по телефону он, кажется, любил еще больше, чем говорить вообще, и как только раздавался телефонный звонок, все находившиеся в кабинете для И. П. превращались в предметы меблировки. Он «токовал» по телефону, как глухарь, забывая обо всем. Ходила шутка, что во время телефонного разговора с него можно снять штаны, унести все содержимое сейфа — не заметил бы ничего. Однажды, сидя у него с Феликсом П., мы слышали, как он сказал какому-то важному чиновнику из прокуратуры: «Да что вы все «инакомыслящие, инакомыслящие». Вот дали бы мне возможность посадить человек 400 — вот вам и все инакомыслие закончилось бы… «Мы обменялись многозначительными взглядами, зная, что токующий И. П. их не заметит.

Моя беседа с И. П. продолжалась часа полтора, потому что прерывалась телефонными звонками. В конце разговора он посоветовал рассказать Лизе, «как американцы обделались во Вьетнаме», — это казалось ему серьезнейшим аргументом. Он не понимал, что Лиза, близкая по взглядам к «новым левым», радовалась, видимо, поражению американцев не меньше, чем сам И. П. Это, однако, не наполняло ее восторгами по поводу реалий нашей жизни и устройства нашего общества, равно как и положения в нем творческой интеллигенции. Я, однако, помалкивал, поддакивал, проникновенно качал головой, словом, не мешал начальнику чувствовать себя начальником — в общении с И. П. это было одним из главных элементов поведения. Наконец, И. П. наговорился и со мной, и по телефонам и, пожелав удачи, отпустил.

К таким беседам, какая предстояла мне, готовятся с тщанием. Прикидываются варианты, повороты, вопросы и ответы на вопросы. Беседа, задуманная как вербовочная, может соскользнуть в колею бессодержательной болтовни, бывает и наоборот: беседа, цель которой — установление хорошего личного или делового контакта, вдруг оборачивается полноценной вербовкой. Для спецслужбиста всегда важно уловить тот часто незаметный момент, слово, междометие, шум за окном, которые составляют центр разговора и могут поменять его сущность в значительной мере.

Лиза пришла в один из кабинетов МГУ, хозяином которого я притворился. Я назвался Борисом Ивановичем, любезно усадил ее в кресло и начал беседу с обычных малозначащих вопросов — как учеба, как жизнь, как «вообще»? Спрашивающего в таких случаях ответы не интересуют — ему интересно, как ведет себя собеседник: не встревожен ли, не напуган, не агрессивен и т. д. В зависимости от своих наблюдений спецслужбист не торопясь выстраивает линию разговора. Беседа, конечно, записывается либо стационарно, либо на портативную технику. Запись первой беседы изучается особенно внимательно — именно запись, звук, а не машинописный вариант. Фраза «Вы врете» в машинописи выглядит достаточно резкой, а то и грубой — на пленке же она может звучать грубо, укоризненно, осуждающе, увещевающе, насмешливо, недоверчиво, восхищенно, недоуменно, ласково, нежно — как угодно. В том случае, если это центральная фраза разговора (иногда спецслужбисты называют ее «информационной»), очень важно понять ее звучание и, следовательно, значение для развития беседы и последующих отношений между собеседниками.