Е. Григ - Да, я там работал: Записки офицера КГБ

• Название: Да, я там работал: Записки офицера КГБ
• Автор: Е. Григ
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-224-02112-Х

Работать «в поле» … На жаргоне сотрудников секретных служб это означает — заниматься оперативной работой. Автор, в прошлом рядовой контрразведчик КГБ, проработал «в поле» 33 с половиной года — в мобильных группах наружного наблюдения, в знаменитом «Доме 2» на площади Дзержинского (Лубянке), «под крышей» гражданских ведомств. В Москве и Нью-Йорке, в Грозном и Хельсинки, в Питере, Вашингтоне и много где еще он наблюдал за интересовавшими КГБ людьми, участвовал в разнообразных оперативных мероприятиях, а также размышлял о том, что происходило на протяжении этих 33 лет с ним, с КГБ и со всей страной.

---

Однако большинство составляли не они. Интересные люди работали в группе «радио-ТВ»: Саша Лордкипанидзе («Лорд») — умница, интеллигент, один из составителей русско-индонезийского словаря, тонкий агентурист и хитрец невероятный; Георгий («Жорес») Калачев — ловкий, энергичный, красивый парень. Потом из этой группы выросло целое отделение — объем работы нарастал с каждым годом. Один из тех, кто «занимался» писателями, Геннадий Геннадиевич, — человек начитанности и литературных знаний необыкновенных, впоследствии кандидат социологии. Феликс П. был связан с Большим театром не только по работе: дважды был женат на тамошних балеринах, сейчас — бизнесмен. «Сгорел» он вместе с «медиком» Женей Б. — два этих блестящих контрразведчика дружили с чуть ли не самым молодым нашим академиком, невероятно одаренным и страшно секретным. Уезжая в отпуск или в командировку, академик оставлял им ключи от своей квартиры.

Женя и Феликс одного не учли: академик был такой засекреченный, что его квартиру «слушали», не переставая.

Друзья же были любители и умельцы поговорить — вот и договорились. Разговоры были настолько откровенные, что даже Бобков, хорошо относившийся к ним, не смог их отстоять.

Как-то в конце 1967 года Федор Иванович вошел в нашу комнату с весьма озабоченным видом, в руках он крутил небольшую магнитофонную кассету. Сев за стол, «повис» на телефоне, обзванивая различные службы и приятелей и спрашивая, нельзя ли быстро переписать какую-то запись. Я думал, речь идет о чем-то развлекательном, но потом понял, что вопрос служебный, и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. Слава Л. к этому времени уже работал в Московском управлении, и я не раз был у него в кабинете, заставленном и заваленном бытовыми и специальными телевизорами, магнитофонами, радиоприемниками. Я называл их «смотрографы» и «показометры».

Федор Иванович оживился и сказал, что, вот, Филипп Денисович спрашивает, нельзя ли за пару часов сделать копию этой пленки. Я позвонил Славе, который случился быть на месте, и услышал: «Ну заходи». Выйдя из «Дома» через четвертый подъезд и перейдя Фуркасовский переулок, я через три минуты был у Славы, который уже соединял проводами какие-то железные ящики. «У меня тут две такие хреновины — мы сейчас за 20 минут эту кассетку продублируем. А что там на ней?» — «Да какие-то песни, говорят, самому Бобкову понадобились…» — «А давай послушаем пару минут,» — и Слава защелкал тумблерами.

Послышался хриплый голос, распевающий блатноватые, какие-то лагерные песенки — мы поняли, что это и есть Высоцкий. В то время наши музыкальные вкусы почти целиком упирались в джаз. Послушав пару минут, Слава что-то переключил, и кассеты в обоих магнитофонах закрутились быстрее — пошла запись в ускоренном режиме. Скоро все было готово, и, поудивлявшись музыкальным вкусам руководства, мы распрощались. Я вернулся в «Дом» и отдал кассеты обрадовавшемуся Федору Ивановичу. Под его восторги я осторожно поинтересовался, что это, мол, у Бобкова за странные вкусы. «Да вряд ли вкусы. Он от кого-то слышал о Высоцком и наскоро прослушал эту кассету, кто-то ему ненадолго дал. А потом попросил переписать, чтобы послушать не спеша. Говорит, что Высоцкий вырастет в огромную величину…» Я фыркнул. Долгие годы в компаниях и с уличных магнитофонов я слышал эти лагерные песенки и совершенно не понимал, что в них находят поклонники певца…

Много лет спустя, вернувшись из какой-то поездки и разбирая чемодан, я поставил на проигрыватель подаренную мне пластинку и услышал: «Что за дом стоит погружен во мрак…» У меня все вывалилось из рук, я сел на диван, на лбу выступил пот. Песня кончилась, я прослушал ее еще раз. Потом еще. Потом всю пластинку: «Погоня», «На братских могилах», «Он вчера не вернулся из боя» — там было все, что впоследствии для меня сделало Высоцкого — Высоцким.

Я по-настоящему понял — дома. Вернулся.

****

Весной 1968 года, примерно через полгода после перехода в 5-е Управление, начались мои первые самостоятельные разработки.

Осмотревшись к тому времени на своем «участке», я сообразил, что самая интересная его часть — курсы русского языка для иностранцев. Как-никак, я имел возможность в течение почти года изучать примерно полсотни человек — для многих коллег это было предметом зависти: у большинства из них «объекты» приезжали на короткие сроки, и как следует присмотреться к ним было нелегко. Кстати, напротив нашей комнаты сидели ребята из 2-го Главка, занимавшиеся туристами и «пропускавшие» через себя огромный поток иностранцев, приезжавших на несколько дней или неделю. А ведь и среди них были те, кто представлял интерес для контрразведки, вот только выявить их было очень трудно. Я скоро познакомился с ними, порассказал им филерских историй, и мы подружились.

К тому времени я уже был хорошо знаком с некоторыми преподавателями, руководством факультета, к которому формально относились курсы, с несколькими молодыми ребятами из 3-го отдела Управления, который «занимался» МГУ — на связи у них были толковые агенты и доверенные лица из студентов и администрации МГУ, которые могли пригодиться в изучении моих иностранцев. С ними у меня была договоренность о том, что я не буду возражать, если они тоже «понюхают» на «моих» курсах — контрразведчики ревниво относятся к проникновению коллег на свои участки.

Поначалу я хотел выявить общие настроения на курсах, отношение слушателей к «нашей советской действительности», их занятия на родине, перспективы устройства на работу по возвращении и прочее. Исходя из того, что оплачивалась учеба ССОДом (проживание в общежитии МГУ, 150-рублевая стипендия, зарплата преподавателей, экскурсионные поездки по СССР), хотелось, конечно, чтобы там учились друзья нашей страны, а в идеале — завербованные мною агенты, которые по возвращении на родину сломя голову кинутся выполнять задания наших резидентов.

Я не мог тогда себе представить, что очень многие иностранцы, особенно из молодежи, прожившие в нашей стране несколько лет (я не беру в расчет дипломатов — о них особый разговор), уезжают домой если не врагами нашего государства, то, во всяком случае, сильно разочарованными во всем хорошем, что они слышали об СССР до приезда к нам. Наша реальность совершенно несоотносима с повседневной жизнью в большинстве известных мне стран.

Первый же «мой» набор слушателей, в которых я вцепился, как молодой коккер-спаниель, оказался небезынтересным.

Благодаря имевшимся у меня скромным возможностям стало известно, что итальянец Лучио Санто на занятиях нередко высказывается по отношению к СССР и советскому обществу негативно, снабжает слушателей курсов и студентов МГУ литературой, которая тогда считалась антисоветской, устанавливает связи в молодежных организациях.

Однажды Лучио принес на занятия и демонстрировал слушателям словарь блатных и жаргонных терминов, изданный в «Посеве», принадлежавшем, как известно, НТС. В Управлении были люди, занимавшиеся этой организацией, и, как говорится, ничего хорошего, кроме плохого, они сказать о ней не могли. Это сейчас ее сотрудников называют борцами за торжество демократии в России, а в те времена между НТС, который финансировали зарубежные спецслужбы, и КГБ шла жестокая борьба.

Само наличие такого словаря у слушателя курсов русского языка, приехавшего в СССР по линии общества дружбы «Италия — СССР», приподняло немало бровей не только в КГБ, но и в МГУ (преподавательница изъяла словарь и передала его в деканат, вскоре он уже был приобщен к досье в моем сейфе).

****

Часто меня, бывшего «семерочника», поражало, как многие обитатели «Дома» долго, иногда годами, изучали свои объекты разработок, ни разу не посмотрев на них — в лучшем случае имелись фотографии с консульских анкет иностранцев или секретные снимки «наружки». Я-то привык в свое время «обсмотреть» человека, составить первичное мнение о нем по его внешности, манере одеваться, походке, движениям. И сейчас еще я не утратил способности «раздеть» человека, едва взглянув на него, — до известных пределов, конечно…

Как-то раз я спросил об этом «Черного». Тот цвыкнул зубом, почесал причинное место и сразу выдал ответ: «Ну и что? Он-то меня тоже ведь ни разу не видал».

Я рассмеялся — это походило на анекдот, потом призадумался. Было нечто сатанинское в том, что на человека велась охота, читались его письма, подслушивались телефонные и прочие разговоры, он был окружен агентами, следившими за его передвижениями, из всего этого делались какие-то выводы — и при этом «охотник» ни разу не видел его, ни разу не поговорил с ним (конечно, исключений из этого правила достаточно много, о них позже). Изучающие знают изучаемых по информации, добываемой профессиональными методами. Изучаемые знают об изучающих из детективных романов и фильмов. Однако и те, и другие составляют вместе некое оперативное целое. Кафка? Оруэлл?