Ярослава Кузнецова - День цветения

• Название: День цветения
• Автор: Ярослава Кузнецова
• Жанр: Фэнтези

---

— Он о чем-то горевал? Он испытывал боль?

— Нет. Да. Не знаю, — Стуро тяжело дышал, обеими ладонями стискивая мою руку, да еще придавливая ее сверху подбородком, — Сперва мне показалось, он о чем-то мечтал. Вроде бы это даже доставляло ему удовольствие. Сейчас… Не знаю. Разве боль может доставлять удовольствие?

— Классический случай. Твой знакомый просто псих.

— Что?

— Он сумасшедший.

— Нет, Альса. Может, конечно… нет, нет, у него ясное, четкое осознание. Он прекрасно отдавал себе отчет в этих своих… мечтах. Невыносим не он. Невыносимы его эмоции. Сгусток ощущений. И итог их — заключение, мысль, намерение…

— Формула?

— Да. Заклинание. Невозможное. Несуществующее.

— Парадоксальное.

— Да. Приятное, доброе для него, убийственное для меня. Обо мне он не знал! Это было… как сказать? Крик в пространство. Эхо его стало разваливать меня изнутри. Оно развалило бы всех на своем пути, всех, кто слышит. Но не Маукабру. Хотя ей это тоже не слишком нравилось.

Пауза. Ну и задачку ты мне задал, любимый. Что теперь прикажешь делать? Какой-то "этот…" предается в обществе Маукабры извращенным фантазиям, а бедный эмпат от этого бьется в корчах.

Стуро вдруг сильно вздрогнул. Поднял голову, в глазах испуг:

— Альса, может, он мечтал о смерти? Альса!

Э, братцы, такой поворот вообще никуда не годится. Мой ненаглядный слишком хорошо знаком с мечтами о смерти. С тех пор бывает иногда, накатит на него такая хандра, что в самом деле, хоть ложись и помирай. И мне приходится пичкать его лекарствами, потому что хандра эта — не каприз и не слабоволие, а душевный недуг, незаживающая рана.

— Хорошо, я завтра зайду к тебе. Гости с утра поедут на охоту, это на весь день, похоже. А я отца еще заведомо предупреждала, что отказываюсь от подобных забав. Если застану твоего мазохиста в замке, попробую с ним поговорить. Может, он болен и ему нужна помощь. Может, ему просто жить негде. Выкинь его на сегодня из головы. Ну, ну, все будет хорошо. Ну-ка, улыбнись!

Напряжение спало. Стуро виновато улыбнулся. Слизнул выступившую кровь, вздохнул. Я высвободила руку и отошла запереть двери за собаками, которые давно уже вернулись и тихо сидели перед камином.

— Ты все-таки очень рисковал, прилетев сегодня в Треверргар. Будь поосторожнее, пожалуйста. Ты уверен, что тебя не видели?

— Сюда заходил человек, — сказал Стуро.

— Сюда, в башню? Он заметил тебя?

— Нет. Он вошел в комнату и скоро вышел. Я увидел, где ты хранишь ключи.

— И что он здесь делал?

И кто он вообще? Стуро только руками развел. Правда, откуда ему знать? Шастают тут всякие по ночам. А потом ищи, что пропало.

— Нет, Альса, — Стуро перебил мои мысли, — он не такой. Он не желал зла. Он маленький, старый, хрупкий и теплый-теплый внутри.

Ага. Маленький, старенький, тепленький. Просто божий одуванчик.

— Отец Дилментир, что ли?

Стуро опять развел руками. Темный лес. Какие-то заявляются к нему в развалины. Какие-то сюда, ко мне. Я начинаю здорово нервничать, когда вокруг крутятся неопознанные личности.

— Ладно, Бог с ними со всеми. Завтра подумаем. Давай-ка, милый, ложись в постельку. Ночи всего ничего осталось, первая четверть кончается. Иди умываться.

Пока Стуро гремел тазами за ширмой, я стащила с кровати одеяло и подушки, чтобы поправить белье. Под простыней в головах обнаружился какой-то непонятный бугорок. Я отвернула перину, а затем и матрас. Связка чеснока, головок пять-шесть. Хороший чеснок, некрупный, но крепкий, без порчи. Что бы это значило? У меня нет привычки делать продовольственные запасы в постели.

Вернулся Стуро, голый по пояс, с полотенцем на шее.

— Эй, что тебя так удивило?

Я показала находку. Наивный Стуро видел подобную вещь впервые в жизни.

— Какое-то растение, — определил он, повертев в пальцах связку тугих чесночин в шелестящей шкурке.

— Не какое-то, а лекарственное. Прекрасное средство для профилактики простуды. Незаменим при гнойном воспалении легких. Из него делают сердечные, противопаразитарные и противогнилостные препараты. Также может употребляться, как мочегонное, при некоторых болезнях почек и заменять собою горчичники…

— Воняет, — поморщился Стуро, — если это тебе нужно, убери.

— Ах, воняет! Привыкай, некоторые трупоеды употребляют это растение в пищу. В твоем любимом Каорене, кстати, сия приправа весьма в чести. И не морщи нос. Тебе, между прочим, вообще следовало бы убегать от этой травки с криком ужаса.

— Почему? — озадачился вампир.

Тут я выронила чеснок и потрясенно опустилась на развороченную постель. Вот зачем приходил отец Дилментир. Вот с какой целью. То-то он во время последней исповеди упорно допытывался, не гнетет ли мою душу скрытая печаль, и на жизнерадостное "нет!" ответил подозрительным взглядом.

— Альса! Ну, что ты, Альса!

Вампир волновался. Дергал меня за рукав. Заглядывал в лицо. Про чеснок он уже забыл. Глупости. Капеллан что-то подозревает, но он не выдаст меня. Не таков наш отец Дилментир. А если решится вывести на чистую воду, то начнет с доверительного разговора с заблудшей дочерью лично. Он проповедует в первую очередь Истинный Закон, где черным по белому написано: "Возлюби ближнего", без всяких там комментариев. Это вам не беспринципный кальсаберит.

— А? Все в порядке. Так, призадумалась о ерунде. Не бери а голову. Хочешь, я вина сладкого согрею, для успокоения нервов?

Эрвел Треверр

Святоша наш, то есть, гость дома Треверров, уважаемый отец Арамел, духовный пастырь Рейгреда и так далее… Так вот, "сторожевой пес" хотел было взять Адвана себе в пару. Ага. Вот просто на блюде. Дядюшка Невел, опохмелившийся с утреца почти до полной кондиции вцепился в бедолагу Каоренца почище клеща. Они взяли место с самого края линии засад. За ними — дяденьки Улендир с Ладаленом, потом — отец Арамел, которого, мурлыкнув, прижала лапой Агавра.

Бедный, бедный отец Арамел! Нет, мне действительно его жаль. Агавра — это Агавра, я-то знаю. Когти у светской нашей львицы — ого-го! Они ведь работают в паре, отец и Агавра. А "пестовал" Агавру не кто иной, как дедушка Мельхиор. Это мне известно еще с тех времен, когда отец пытался приспособить и меня ко всем этим штукам. Потом, слава Богу, отпустил. Перевел… э-э-э… в "разряд источников информации на крайний случай".

Дальше — двое Стессов, папа и старший сын, мы с Гереном, младший Стесс с Канелой, тоже мне, дева-охотница, в седле-то толком не сидит, отец с Элджмиром Гравеном, зануда Майберт и Агаврин "пасынок", знаем мы — подобрала черт знает где, за смазливую рожицу да "талант Игрока", растит теперь этакого "львенка". Тоже мне, львенок — на кота еле тянет… Тьфу, да ну их обоих! А по тому краю оврага остальные Агаврины "мальчики" попарно, с вкраплениями еще каких-то, как зовут — хоть убей, не помню.

Вы как хотите, а я наше с Гереном место выбрал специально, даже отобрал. У Майберта с Котиком. Нечего тут. Разлетелись, ишь! Чует мое сердце, дракон пойдет именно сюда.

У нас-то по правую руку овраг совсем близко подходит, и склон тут самый пологий. Если верить сестре моей младшей, то дракон все-таки не тупица, и не побежит просто вперед, очертя голову. Будет бежать, да соображать, куда бы свернуть. И туточки свернет, или я не гвардеец королевы! Она, Альсарена, то есть, про дракона кое-что знает. Я у Иморева мальца поспрашивал — тот истинно подтвердил, да, мол, все лето госпожа за драконом следила, из лесу не вылазила. Только, мол, робкий он, ни собак, ни людей близко не подпускает. Но загонщики его подымут. Почти сотня человек с погремушками, хочешь, не хочешь, а побежишь как оглашенный.

И я, ну, мы с Гереном, тварищу эту и убьем. Драконоборцы, а? Как святой Ломингол. Представляете — шум, гам, рожки трубят, и мы въезжаем в ворота Треверргара, а на шесте между лошадьми — туша драконья. И пасть оскалена, и гребень по земле царапает, и хвост шипастый волочится. Красота!

Альсарена не поехала, нос кривит, марантинские принципы, отвращение к убийству, и так далее… Раньше, между прочим, не брезговала. Ладно, вот привезем тушу, так уж и быть — пусть исследует на здоровье. Хоть до посинения. Все равно, сдается мне, тварь эту есть нельзя. А из шкуры сделаем чучело. Для убеждения маловеров.

Альсарена Треверра

Здесь, наверху, не очень-то уютно. Впрочем, внизу еще хуже. Развалины, как их не благоустраивай… Однако Стуро вроде бы привык. Не жалуется. Даже с некоторой гордостью показывает мне новшество — собственноручно изготовленную ширму. Я ее еще не видела. Четыре большие, с трогательным тщанием выструганные рамки, на рамки натянут проклеенный холст. На холсте — роспись. Краски тоже клеевые; белила, ламповая сажа, охра, немного кобальта.

Я ошарашено гляжу на протянутую по всем четырем прямоугольникам тающую линию гор, настолько точную, что пустота холста по обеим ее сторонам неожиданно приобретает наполненность и значение, какое никогда не дал бы скрупулезно проработанный пейзаж. Я знаю это место. И от узнавания слезы наворачиваются на глаза. О, Господи! Все еще не кончилось, все тут, рядом, жутко, больно… И ничего не надо говорить. Стуро понимает. Мое оглушенное молчание — лучшее признание его талантов. Я удивляюсь. Откуда взялось? С гор, с ледников, дикарь же дикий, изгнанник, отшельник, людей не видел… Но сердце пропустило удар, и теперь путается, пытаясь восстановить ритм, а в ресницах мокро, а он смущенно сопит за спиной. За такое положено благодарить, да, мой хороший? Только — как?