Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

Он тяжело вздохнул, снова быстрыми движениями пригладил волосы, поднял колени, опять опустил, повернулся на бок, не находя удобной позы, рассеянно взглянул на соседа.

- Встречался, а всё же мало что могу рассказать. И не потому, что почти не сталкивался с ними - я не пехотинец, а лётчик - а просто никогда не воспринимал как живых людей. И даже как врагов. У меня не было к ним ненависти, а было простое равнодушие. – Пошевелился, удивляясь своим словам: - Удивительно, но ты на самом деле впервые разбудил во мне интерес к русским. Я считал, что и побеждали, и проигрывали в войне только мы. А сейчас вот думаю, что, возможно, в этом замешаны и они. Ты-то как считаешь? – обратился он за помощью к соседу.

А тот удивился примитивности восприятия Германом врага, отсутствию ненависти и злобы к нему, необходимых в такой большой драке как война. Чем же подпитывалось желание победить и убить? Только юношеской романтикой? Натаскиваниями нацистов? Этого мало. Необходима личная вражда. Он ответил на вопрос Германа примером:

- Исход схватки на ринге всегда зависит от обоих бойцов, даже если они и разные по силам.

- Значит, всё же ты у меня выиграл тогда? Так? – не желая углубляться в философскую сущность своего грязного дела, констатировал Герман.

Вилли поправил:

- Но ты мне тоже помог в этом.

Оба замолчали на некоторое время. Первым начал менее выдержанный и более эмоциональный Герман. Видно, его и впрямь крепко задело новое для него осмысление поражения немцев и мысль о том, что виноваты в этом не только Гитлер и нацисты, но и какие-то не совсем ясные ещё особенности этих русских, засадивших, в конце концов, его, одного из лучших асов Рихтгофена в этот лагерь. Что-то в них, очевидно, есть такое, что позволило им устоять, собраться с силами и вышвырнуть немцев со своей земли, и чего нет у немцев, не сумевших даже остановить русский вал в таких условиях. Что? Возможно, ему, немцу, на этот вопрос и не ответить.

- Наверное, я ничего тебе не смогу толкового рассказать про русских. Всё ж я лётчик, лоб в лоб встречался только в воздухе, да и то почти не видя друг друга, - но тут же добавил, - хотя какие-то ощущения сохранились, попытаюсь поделиться.

- 10 –

- Когда мы начинали, - рассказывал Герман, - лётчиками русские были никудышными. Конечно, им в этом здорово способствовали дерьмовые фанерные самолёты, но и сами они подготовлены были плохо, это обнаружилось сразу же в первых боях. Помню, тогда одолевала их вдруг безрассудная ярость, заставлявшая бросаться в атаку на несколько наших самолётов и, зарвавшись, идти на таран, и тогда, как правило, без выгоды погибали оба самолёта. Зачем? У нас таких не было. Вот тебе первая черта: безрассудность и ярость от отчаяния. Мне кажется, - продолжал он трудно размышлять, - что они не умеют вообще спокойно терпеть неудачи, соглашаться с судьбой в бою, в схватке, и это неприятие возбуждает в них в какой-то момент нечеловеческие усилия и выталкивает, побуждая к яростному сопротивлению, к быстрой гибели или, наоборот, к неожиданной для себя победе. Так бы я сказал.

Вилли даже удивился, услышав от своего, казалось, бесхарактерного и простоватого собеседника такой философский перл. Нет, Герман не так просто заработал свои многочисленные награды, мысль у него работала верно и основательно, когда хотела. Только требовалось её слегка подталкивать, побуждать к работе.

- И правильно сказал, - похвалил он. – Мне понравилось. Трудно твёрдо судить, но что-то характерное в русских ты, похоже, подметил верно.

Довольный Герман заулыбался, глаза засветились, похвала его явно воодушевила.

- Под Москвой и самолёты у них стали появляться совсем другие, и сами они, очевидно, с опытом стали более профессиональными, терпеливыми, и мы уже несколько скисли. В нашей эскадрилье из тех, кто начинал, остались в живых двое – я и командир эскадрильи. Остальные не умерли на земле и не заболели, а были сбиты, сбиты русскими, теми, что летали вначале козлами, а потом дали нам жару. На замену приходили уже не те лётчики, не с такой подготовкой, их не гоняли предварительно в любую погоду по многу часов, а сразу засылали на фронт, и русским стало легче. Способности стали выравниваться, а исход воздушных дуэлей стал всё больше зависеть от случая, везения, а не от умения.

- Вот, например. Было это в самом начале войны то ли в Минске, то ли раньше, не помню уже. Нашим жеребцам понадобились случки, а то они утром уже и штаны не были в состоянии надеть. Ха-ха! – обрадовался он своему солдатскому юмору. – Короче, устроили для офицеров бордель с русскими девками. В первый день было столпотворение, сам я там не был, а ребята наши рассказывали. И продолжалось это только сутки. Под утро какая-то девица у себя в комнате, в постели, прирезала нашего спящего лётчика из второй эскадрильи, а потом и себя. Причём такими точными ударами, что о каком-то сопротивлении парня нельзя было и подумать. Двойное убийство было замышлено и хладнокровно исполнено. До сих пор не пойму, зачем она это сделала после того, как отдалась добровольно, и зачем убила себя. А?

Вилли подумал, предположил неуверенно:

- Может, он её истязал по пьянке?

- Да нет, - возразил Герман, - никаких следов. Переспал он с ней всласть, это точно, потому что и смерть встретил спокойно, уставшим и в сладком сне. Так и предстал, наверное, перед Всевышним: спросонья и без кальсон, не соображая, как это бордель превратился вдруг в райские кущи.

Ухмыльнулся своей шутке, продолжал:

- Я его знал. – Охарактеризовал убеждённо: - Нет, парень не садист, не из тех, которые на бреющем поливали свинцом толпы беженцев. Тут что-то другое встало между ними, непонятное.

- Может быть, жизнь загнала её в угол, как тех русских лётчиков, что встречали вас в бессильной ярости в первые дни войны? Как и они, она тоже пошла на таран, - поразмыслив, высказал Вальтер вслух свою версию поступка русской. – Наверное, в крови у русских заложено: погибая, тащить в могилу за собой и врага. А потом, что ты судишь о нации по одной какой-то девке, к чему твой пример?

Герман отреагировал быстро и решительно:

- Но у нас-то не было ни одной такой девки! Ты слышал хотя бы об одной? Вот видишь! – сказал он победно. – А у них были и другие подобные случаи и не раз. После того мы отказались от русских баб, хотя они и были все как на подбор аппетитными, и запросили своих из Германии. Со своими – без проблем.

- 11 –

Он переменил позу, выставив колени и положив на них голову. Им было хорошо в отсутствие соседей рядом и внизу, никто не мешал болтать и слушать, откровенно, не задумываясь, выплёскивая всё, о чём думалось. Сидели теперь, коленями и опущенными головами друг к другу как нахохлившиеся птицы, переговариваясь не только тихими голосами, но и взглядами.

- А вот другой случай, - продолжал Герман. – В начале войны… Опять я вспоминаю начало, заметь, оно мне больше по душе, в конце войны я уже ничего не соображал, только ждал конца 3-го раунда. В начале у нас не было проблем ни с самолётами, ни с горючим, а после Сталинграда не только самолётов – запчастей не стало, а хуже всего, что не стало бензина в достатке. Так вот, в начале войны мы летали в любую погоду, рвались на небо, не благословляли, как позже, дождь и снег, нами ещё не завладела апатия, и, чтобы обеспечить темпы, в аэродромные мастерские стали брать русских инженеров и техников. К тому же, им можно было мало платить, и брали с удовольствием. Приходило их немало, так что выбор был, а они дорожили своим местом, старались, многие из них были настоящими мастерами и сделали многое, чтобы наши самолёты не простаивали на поле. Голод – не тётка, объясняли они свой приход на работу к нам. Такой мастер с золотыми руками появился однажды и у нас под Смоленском, а потом сопровождал нас до Москвы, став постоянным работником. Обычно же на каждом аэродроме набирали новых.

Герман приподнял голову, в который уже раз пригладил волосы, упрямо спадавшие на лоб, продолжил:

- Своим импозантным видом он привлекал всеобщее внимание. Да и независимым поведением – тоже. Для русских работников это было необычно. Он старался держаться с нами на равных, и у него это выходило, правда, как я уже говорил, мастер он был отменный, и за это многие уважали его, а другие – терпели. И работал быстро.

- Он тоже сам пришёл к вам? – уточнил Вилли.

- Сам, - подтвердил Герман, - и даже пытался оспаривать предложенные условия, но быстро согласился на общие и правильно сделал: когда поняли, что он из себя представляет, его условия приняли безоговорочно.

Герман улыбнулся, вспоминая.

- Одет он был всегда в чёрное – и летом, и зимой: чёрный костюм, чёрная шёлковая жилетка, зимой – чёрное пальто и обязательные чёрная шляпа, тёмный галстук, только рубашка белая, и гладкая блестящая палка, как клюшка, с загнутой ручкой, которую из-за толщины трудно назвать тростью. Если учесть, что всё это носилось с большим достоинством и элегантностью, то, естественно, он должен был привлекать внимание, и многие принимали его за немца, приехавшего по делам какой-нибудь фирмы, а русские вообще боялись. Их осторожность усиливалась ещё тем, что он знал немецкий язык. Не то, чтобы в совершенстве, но достаточно для обычных разговоров, для того, чтобы быть понятым.