Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

• Название: Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1
• Автор: Макар Троичанин
• Жанр: Современная проза

---

Явственно представив те далёкие дни, Герман даже зевнул.

- Знаешь, у некоторых со временем вырабатывается рефлексивная профессиональная реакция на определённый сигнал в определённых ситуациях, даже если сигнал слабый. К примеру, любая мама мгновенно просыпается даже от слабого писка своего дитяти.

- Тебе-то уж это хорошо известно, - добродушно съязвил Вилли.

- Ладно, пусть пример не из собственной практики. Но так бывает. И я мгновенно проснулся, лишь слабо хлопнула на взлёте сигнальная ракета, а палец уже сам собой нажимал кнопку стартёра. Было очень рано, ещё не рассвело, наверное, около 3-х часов утра или ночи, как хочется, так и считай, я тогда со сна даже и на часы не посмотрел. Спросонья вырулили на дорожку и после второй ракеты взлетели своим дежурным звеном, проклиная эти чёртовы тренировочные полёты. Не успели набрать даже минимальной высоты, как в наушниках послышался голос командира полка. Редкий случай, когда он бывал с нами в воздухе, и я, естественно, насторожился, почему он с нами и что скажет. «Внимание, внимание», - прозвучал его голос торжественно и чётко, с расстановками, - «сегодня наш фюрер начал священную войну против варварской России. Весь наш полк в воздухе. Наша задача – прикрыть с воздуха бомбардировщики от русских истребителей». Потом он распределил задачи по эскадрильям, и нам достался самый верхний этаж сопровождения и прикрытия. Я как-то не очень даже и воспринимал его слова о начале войны, энтузиазма не было точно, тонус, во всяком случае, не повысился, всё равно больше всего хотелось спать.

Герман перевёл дыхание. Воспоминания увлекли его и живо отражались на лице. Несомненно, они ему были приятны, на них ещё не было налёта жестокости и страданий войны и, потом, это было время ожидания рыцарских и романтических приключений и побед, время ещё ничем не омрачённой юности, которая кончилась для него очень быстро, уже с первыми сгоревшими самолётами.

- Набрали высоту порядка трёх километров и кружили на малой скорости, ожидая бомбовозы. Когда они появились, причём очень скоро, – начало войны было очень чётким, не то, что её конец, - я чуть не ахнул: никогда раньше не видел столько самолётов в небе, даже на параде. Они шли в три этажа, ровно и на всём пространстве. Это были сотни самолётов, потом говорили, что порядка 800 машин. Ровный мощный гул с их приближением заполнил всю кабину, так что я почти перестал слышать команды в наушниках.

Он снова перевернулся, подтянулся, вспоминая мощь первого авиационного нападения на русских.

- И мы пошли над ними, а другие – с флангов, и всей гудящей массой моторов скоро и беспрепятственно пересекли границу, и я увидел, как самый нижний эшелон бомбардировщиков пошёл в пике на приграничные заставы русских, а мы двинули дальше. Потом средний эшелон приступил к бомбардировке более дальних объектов – аэродромов и военных городков. Постепенно сокращалась наша армада, и, в конце концов, наш верхний эшелон, да и то уже неполный, добрался до окраин Минска.

Герман немного помолчал, припоминая детали, потом продолжал:

- Здесь я впервые увидел смертельную карусель пикировщиков и её страшные результаты. Внизу, куда они клевали, всё было в чёрном дыму и огне, ничего нельзя было увидеть, а они всё добавляли и добавляли туда, и я удивлялся: зачем? – ведь там давно уже нет ничего целого и живого. Потом-то я уже привык, что, сколько бы ни бомбили, из этого дымно-огневого хаоса всё равно неслись навстречу, хотя и редкие, огненные струи и снаряды перед каждым следующим заходом бомбардировщиков на цель, и редкие бомбардировки заканчивались замолкшей могильной пеленой дыма и копоти. А в этот первый раз я был в полной уверенности, что колошматят они по нескольку раз в одно и то же место зря, и на земле давно уже всё мертво.

По его лицу было видно, что всё это сейчас снова стоит перед его глазами.

- Пока я восхищался и ужасался кошмару на земле, разинув рот и не замечая ничего вокруг, мимо моей кабины прошла, удаляясь, трассирующая очередь крупнокалиберных пуль, потом вторая, оглянулся – сзади над хвостом завис русский тупоносый истребитель-моноплан. Прозевал я, когда они появились, и прослушал предупреждения, а мог и жизнь прозевать. Бог хранил. Пришлось вывёртываться на вираже вверх, и, когда меня вдавило в сиденье, а веки полезли на глаза, я успел засечь перед собой брюхо другого русского и нажать на гашетку, да так удачно, что видел, как он задымил и загорелся, а мой самолёт ушёл от преследователя, и можно стало осмотреться, что происходит. Русских было мало, и рвались они к юнкерсам, а наши их отгоняли. И я принялся за то же дело, и опять мне повезло: сбил второго русского, так и не увидевшего меня сзади. Как он загорелся и горящей кометой с чёрно-дымным хвостом пошёл к земле, врезался и там взорвался, я видел хорошо. Вскоре мы рассеяли русских, их было мало, и всё-таки, как говорили потом на разборе, они успели сбить пять бомбардировщиков. Так что и у нас не обошлось без потерь. Сбили и моего напарника, которого я потерял из виду в начале боя, а он, оказывается, уже лежал на земле и потому не предупредил о первом неожиданном нападении, - Герман громко вздохнул. – Погиб, счастливец, в самый первый день войны. А я терпел все пять лет, чтобы, в конце концов, оказаться здесь. Не знаю, что лучше.

Замолчал, переживая уже теперешние злоключения и неясное будущее. Потом, отгоняя здешние неприятности, продолжал:

- Отбомбившись, юнкерсы пошли назад, и мы следом. Горючего оставалось только-только на обратный путь, и потому летели на той же высоте, с которой соскальзывали в пике бомбардировщики, порядка 500-600метров, и по прямой к дому. Казалось бы, дело сделано, тяни спокойненько и экономно до аэродрома. Да не тут-то было! Тогда же я усёк, что для лётчика бой не кончается до самой посадки.

Он всё чаще стал прерывать свой рассказ, очевидно, припоминая подробности, почти стёршиеся от времени.

- Только мы стали приближаться и пролетать над разбомблёнными укреплениями русских, как оттуда полетели навстречу нам и снаряды, и пули. Да так густо, будто и не пострадал никто. И, что удивительно, к Минску летели – огонь был редким и малоинтенсивным, а возвращаемся – нате вам, бьют крепко, будто тактика у русских такая. А нам и подняться нельзя – баки с горючим уже полупустые. Короче, потеряли мы при возвращении ещё несколько бомбардировщиков, а сами ничем ответить не могли.

Чувствовалось, что тот первый боевой вылет, начатый безмятежно и спросонья, оставил глубокую борозду в памяти Германа.

- До конца дня слетали ещё несколько раз, изредка встречали русские истребители, которые почти все были уничтожены на ближних аэродромах, а к вечеру всем полком перебазировались на новый аэродром в 150-200-х километрах уже за границей. Нас встретили десантники, захватившие аэродром, пока немногочисленные русские спали - большинство уехало в недалёкий город к семьям и просто повеселиться в воскресенье - и были уничтожены. Потом, правда, десантникам пришлось туго и от подоспевших русских, и от наших бомбардировщиков, молотивших по своим в неведении, что аэродром уже наш. С нашим прилётом их беды кончились, а нам досталось всё почти целеньким, включая самолёты, большинство из которых почему-то оказались разобранными или в ремонте, оборудование, жильё и хозяйственные постройки и всё в них, включая личные вещи русских. Стали обживаться, на этом и закончился мой первый день войны с Россией. Ты ещё не заснул?

Герман приподнялся, заглянул в лицо Вилли. Тот, конечно, не спал. Через Германа он почти осязаемо соприкасался с войной, которая уже кончилась, которой он так и не узнал по-настоящему, и в которой когда-то очень хотел участвовать, представляя себе всё иначе, более героическим. Вот уже второй активный участник рассказывает о ней как о тяжёлом времени, тяжёлой работе без всякой романтики и патетики, с какой-то горечью и усталостью, без всякого пафоса, как о потерянных годах жизни. Кончившейся там жизни. Хотя они и остались живы, но остались тенями себя прежних, довоенных.

Вальтера давно занимал вопрос: что же это за люди – русские, что, казалось, были уже на коленях, но поднялись, нашли в себе силы и разгромили самые мощные силы мира.

- Герман! А как тебе показались русские? – спросил он заинтересованно. – Геббельса я слышал и неоднократно, а что на самом деле? Можешь поделиться? Или только сверху их видел?

Тот рассмеялся:

- Смешной ты! Я же воевал пять лет! Как же не встречаться?

Потом задумался, пригладил волосы, снова улёгся, подложив ладони под голову, нерешительно сказал:

- И всё же, признаться, как-то не задумывался об этом. Летал да летал. – Подумал, что ответить. – Встречался, конечно, но не обращал внимания, как будто и не видел. – Усмехнулся неожиданной мысли: - Ты, пожалуй, впервые заставляешь меня подумать, с кем я воевал. – Ещё раз усмехнулся абсурдности такого положения, сам себя спросил: - С кем же я всё-таки воевал? – Ответил с горчинкой: - Такое впечатление, что мне было всё равно, с кем. – Подтвердил горячо: - Я не шучу, так было.