Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

О любви Дмитрия Небольсина к куреву — так же, как и миллионов его товарищей-фронтовиков, можно судить по вырезке из фронтовой газеты, где было напечатано его стихотворение «Папироска»:

По землянке бежит говорок,
По окну текут капельки-слезы.
Поднимается сизый дымок
С неразлучной моей папиросы.
Под огнем приходилось лежать
Мне в полях заснеженных московских
И о чем-то далеком мечтать
Под лиловый дымок папироски.
Ароматный дымок я глотал
Под знакомые грозные звуки
И дымок тонкой струйкой пускал
В посиневше-иззябшие руки.
Материнскую ласку и дом
Вспоминал я под бурею грозной,
И надежда жила огоньком
Неразлучной моей папиросы.
И опять я в землянке лежу.
По окну текут капельки — слезы,
На дымок сизоватый гляжу,
Вспоминая прошедшие грозы.

По тому, кто что курит, можно было судить о многом — о воинском звании, принадлежности к тому или иному роду войск, личных связях. По запаху табачного дыма становилось понятно даже, как обстоят дела на фронтах. Если над солдатскими окопами пахло моршанской махоркой, а из офицерских блиндажей тянуло дымком «Казбека» и «Беломора» — это было признаком благополучия. А если вместо этого поднимался дым «филичевого», изготовленного из отходов производства, обрезков и соцветий табака или еще какого эрзаца, значит, дела были по-настоящему плохи.

«Хуже всего без курева приходилось. Я сам как-то купил у солдата махорки на одну закрутку за сто рублей и счастлив был безмерно. До сих пор курю и папиросу вниз дымком держу — с войны привычка, — вспоминал побывавший в страшном окружении в Мясном Бору бывший командир взвода И. Елховский. — Немец все листовками забрасывал, сулил безбедную жизнь в плену. Но вот что интересно: как ни бедовали, никто из ребят и не помышлял о плене. Все до одного верили, что непременно выйдем из кольца. А листовки брали на самокрутки: бумаги-то не было, газеты к нам редко попадали. Весной и махорку не доставляли. Курили мох да прошлогодние листья».

Среднему и высшему начсоставу действующей армии (кроме летного и технического, получавшего летный паек) согласно приказу народного комиссара обороны полагалось дополнительно 25 штук папирос или 25 г табака в день и 10 коробок спичек в месяц.

Со спичками и курительной бумагой у бойцов и младших командиров частенько бывало плоховато. В качестве газетных полосок для самокруток, по мнению специалистов, больше всего подходила бумага газеты «Красная звезда». Она была тоньше и курилась вроде бы получше, чем «Правда» или «Известия». Применялась для «цыбарок» и «козьих ножек» сероватая, неважная по качеству бумага разбрасываемых с самолетов немецких листовок, что уж точно могло обернуться очень недешево для здоровья, а то и жизни в целом, поскольку могло закончиться штрафбатом, а то и расстрелом.

Бывали случаи, когда под расстрел попадали и из-за самого табака. Об одном из таких вспоминал Иван Новохацкий:

«Помню, выдали ароматный табак «Южный». Я не курил и отдавал его другим. Этот табак сыграл злую шутку. Пачки табака были похожи на пачки чая. Повар у кого-то спросил одну или две пачки чая и положил их в блиндаже на полку, где хранился чай. Рано утром в один из дней, заваривая чай, он вместо чая бросил в котел пачку табака. Мы пили чай молча, потом кто-то сказал, что чай горький. Все зашумели, собрались возле котла. Повар, чуя неладное, длинным черпаком поддел со дна заварку. Она распарилась и напоминала кучу травы. Стало ясно, что это табак. Поругавшись и посмеявшись, разошлись. К вечеру узнали, что повара арестовала военная контрразведка Смерш. Ему приписали попытку отравить офицеров. Нелепый случай, но судьба этого невинного человека была решена».

В качестве зажигалок, кроме трофейных немецких, наиболее часто применялось нехитрое приспособление, носящее грозное (по аналогии с реактивной установкой) имя катюша. Вот как оно выглядело.

«Карманное приспособление для добывания огня состояло из четырех частей: трута — фитиля из туго скрученных толстых нитей, металлической трубки, в которую втягивается трут, тщательно оберегаемый от сырости; кремня или иного камня, способного при ударе по нему давать искры, и, наконец, обломка напильника с крупной насечкой или другой подходящей железяки.

Название свое это великолепное огниво получило у солдат за россыпи искорок, со скрежетом высекаемых из камня в процессе зажигания. Спички и зажигалки не идут ни в какое сравнение с этим фронтовым изобретением находчивых солдат. Первые быстро расходуются и ярко светятся ночью, а кроме того, легко отсыревают; вторые требуют заправки бензином (для тех, кто не знает, — газовых зажигалок в те годы еще не было. — Авт.), воняют, нуждаются в специальных камешках заводского производства и в техническом уходе и тоже демаскируют в темноте.

Во время войны на фронте о самой маленькой «катюше» такой ходил анекдот: «Встретились Гитлер и Сталин и заспорили, у кого зажигалка лучше. Гитлер вынул свою бензиновую. Чиркнул — огонек горит. Сталин дунул — потухло. Чиркнул — горит, дунул — потухло. Разозлился и говорит Сталину: «Давай свою зажигалку показывай». Тот достал «катюшу», стукнул по кремню, искры посыпались, трут затлел. Гитлер дунул — тот только ярче тлеет, еще дунул — то же самое. Так и дул, пока от натуги ноги не протянул».

Немецкие эрзац-сигареты наши бойцы не жаловали (так же, как и их абсолютно безвкусный эрзац-хлеб. — Авт.), курили, но, как говорится, в самом пиковом случае, потому что они были не наполнены табаком, а сделаны из пропитанной никотином бумаги. Солдаты же вермахта к нашей махорочке относились более уважительно.

Самыми некурящими из солдат и офицеров Красной армии были, пожалуй, разведчики, причем из самых жизненных соображений. Кашель курильщика, раздавшийся у вражеских траншей, очень часто грозил неминуемой гибелью.

Для них, а также других, не приверженных к табачному зелью, фронтовиков 13 ноября 1942 года был издан приказ № 354 «О выдаче некурящим бойцам и командирам шоколада, сахара или конфет взамен табачного довольствия». В нем в частности говорилось:

«Ввести с 16 ноября 1942 г. выдачу некурящим бойцам и командирам (мужчинам и женщинам) шоколада, сахара или конфет.

Взамен положенного табачного довольствия выдавать в месяц на одного некурящего 200 г шоколада или 300 г сахара или 300 г конфет.

Приказ распространить: а) на лиц, получающих табачное довольствие по нормам № 1, 2, 5, 6 Приказа НКО 1941 года № 213; б) на некурящих раненых и больных, поступивших на излечение в госпитали из действующей армии; в) на командиров, получающих табачное довольствие по п. 8 Приказа НКО 1941 года № 312, вместо табачного довольствия по нормам № 1 и 2 того же приказа.

Заместитель народного комиссара обороны СССР генерал-лейтенант интендантской службы А. Хрулев».

На практике желающих среди фронтовиков сменить табачное довольствие на шоколад или другие кондитерские изделия оказывалось очень мало. Однако приказ этот, особенно в заключительный период войны, выполнялся аккуратно.

Жительница Барнаула, в годы войны военфельдшер 312-й стрелковой дивизии Мария Бабкина (Дорофеева) рассказывала, как в 1944 году ей в одном из хуторов довелось принимать роды у полячки: «Когда вернулись в свое расположение, пошла я к старшине и говорю: «Давай сахар, что вместо табака мне как некурящей положен». Он на меня и на Пашу Матвиенко насыпал большущий кулек сахара, и я его понесла полькам. По обычаю, «на зубок» младенцу что-то приносить полагается, да и посмотреть надо было, как там что».

В госпиталях табак полагался только раненым и больным, поступившим на излечение из действующей армии. Они должны были получать по 25 штук папирос третьего сорта в сутки на человека или 15 граммов табаку, а также три коробки спичек в месяц. В действительности же красноармейцы и младшие командиры папиросы видели редко, довольствуясь все той же привычкой махорочкой.

Впрочем, иногда отправившийся от раны мог получить их и в качестве небольшого вознаграждения за свои страдания. Так, офицер 8-й гвардейской кавалерийской дивизии Олег Ивановский вспоминал, что когда в феврале 1943 года он выписался из московского госпиталя, оформляя в комендатуре проездные документы, узнал, что на улице Горького в магазине «Табак» по справке о ранении можно получить три пачки папирос.

«Папиросы… Да я и курить-то их не пробовал. Только махорку, да другой раз табак, легкий, как его называли, в отличие от махорки, или как деликатес у какого-нибудь старичка-хозяина в деревне собственной посадки табачок-самосад. Попадались деды-умельцы, что такой табак делали, ни с одним фабричным не сравнишь. И уж, конечно, не с получаемым другой раз так называемым «филичевым». Из чего его делали, догадаться было мудрено, в него крошили, пожалуй, все, что только крошилось. Продукт весьма опасный. Только затянешься, горло так прихватит, но не крепостью, а гарью какой-то, а потом в самокрутке, словно порох, как пшикнет, и нет ее, самокрутки. Хорошо, если нос цел. А тут папиросы. Настоящие. Фабричные.