Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

Во второй половине войны в каждом из двадцати одного округа Германии размещалось 15 лагерей для военнопленных — шталагов, 46 таких лагерей было на Украине, около 30 — в Польше, десятки — в оккупированных фашистами странах Западной Европы. И это не считая пересыльно-сортировочных лагерей — Дулагов.

Попавший в плен в мае 1942 года под Харьковом младший лейтенант Дмитрий Небольсин летом и осенью 1943 года находился в шталаге-2А недалеко от Берлина, об этом времени он вспоминал так:

«Медленно тянулась наша безрадостная, голодная жизнь. Меню не менялось: утром, в обед и вечером все та же баланда из брюквы и дважды в неделю — килограммовая буханка эрзац-хлеба. Брюква настолько надоела, что при одном виде ее в голодном желудке возникали мучительные спазмы, становилось муторно, того и гляди, вырвет. А есть все равно надо, иначе сдохнешь. И ели, через силу запихивая в свою утробу куски ненавистной брюквы. Эрзац-хлеб оставался хлебом, который поддерживал жизнь невольников. Но от нашей крохотной пайки хлеба полицаи каждый раз урывали для себя, как они выражались, положенную долю. Попробуй, запротестуй — тут же будешь избит до полусмерти. За нас заступиться было некому, немцы на дикость полицаев смотрели сквозь пальцы, даже поощряли их за жестокость».

Несколько лучше кормили нацисты тех, кто работал на оборону их режима. По воспоминаниям Бориса Соколова, во время работы в шахте в лагере № 326 в Германии на день давался «650-граммовый хороший пеклеванный хлебец, два раза в день — по литру овощного супа и вечером кусочек маргарина размером с половину спичечного коробка. По субботам еще 100 граммов маляссы — черной патоки из отходов сахарного производства.

Работающим на шахте пленным даже полагался выходной день, который давался раз в две недели — через воскресенье. Невольники ему не радовались, поскольку в этот день (не работают ведь!) паек значительно уменьшался и называли его голодным.

Особенно внимательно в плане еды расчетливые немцы относились к имеющимся среди пленных квалифицированным специалистам, даже иудеям.

Работавший в 1944 году на авторемонтном заводе Бахмана в городе Рибниц-Дамгартен на Балтике Дмитрий Небольсин писал:

«Токари, даже евреи, которых немцы уничтожали, пользовались некоторыми привилегиями: получали ночной обед такой же, как и немцы, пайка хлеба у евреев-токарей была в два раза больше, нежели у остальных пленных. Кроме того, они имели свободный доступ к пищевым отходам немецкой кухни.

Среди нас находились попавшие в плен ополченцы с какого-то ленинградского завода, человек десять. Они были классными специалистами по слесарным и токарным делам, наладчиками станков. Немцы их использовали по специальности и очень берегли. Они даже получали дополнительный паек с немецкой кухни. Винить этих ребят было не за что. Все мы, так или иначе, работали на немцев и отказаться не имели права, и даже не потому, что голод не «тетка», а потому, что за отказ отправляли в концлагерь или на штольни. А жить-то хотел каждый.

Лучше других жили лагерные штатные работники из наших же военнопленных: фельдшер, санитар, два повара, два уборщика и переводчик, которых пленные нарекли лагерными придурками. Придурки постоянно находились в лагере и увивались около лагерной кухни».

Еще лучше питались пленные, попавшие на работу к немецким (а также латышским, литовским, эстонским) крестьянам-бауэрам.

Оказавшийся, как и Борис Соколов, в лагере Саласпилс под Ригой боец 2-й ударной армии С. Сучелов вспоминал, что немцы раздавали из этого лагеря пленных латышам. Когда истощенные люди поправлялись, их забирали обратно, а на их место давали едва живых. 28 февраля 1943 года самого Сучелова отдали латышу взамен сданного пленного. Когда к декабрю пленный поправился, его вновь забрали в лагерь.

Где-то по соседству с Сучеловым трудился и Соколов. Работал он у русской женщины по фамилии Петрович, муж которой латыш, как бывший председатель Сала-спилского сельсовета, сидел в то время в лагере для гражданских лиц. В своей книге «В плену» Соколов пишет, что пленные тогда жили почти у всех соседей. «Это выгодно, так как в сельской местности работа при доме есть всегда, а все затраты — только на прокорм лишнего рта. Это для латышей, несмотря на их скупость, не составляет большого затруднения. Даже в военное время они, по нашим понятиям, живут небедно. Латышская деревенская кухня ограничивается тремя блюдами: отварной картофель с белой подливкой из муки и сала, путра — молочный суп с перловой крупой и беспутра — мучная каша с кусочком масла или топленого сала посередине».

Тот же картофель был основным блюдом и в меню пленных, работавших у бауэров в Германии.

«Кормили нас неплохо в сравнении с лагерным пайком, где пленные мечтали о картофельных очистках, — вспоминал Дмитрий Небольсин о своем пребывании в усадьбе Фельдберг, недалеко от Берлина. — Основным продуктом питания, конечно, была картошка во всех видах: в мундире, целая чищенная, в виде картофельного пюре, картофельного супа. Но главное — мы ели «от пуза», сколько влезет. Хлеба получали немного, но зато тонко нарезанные ломтики были сдобрены маргарином или смальцем: два ломтика утром с ячменным кофе и два вечером после ужина. Завтракали и ужинали в столовке, а обед привозили в поле.

По воскресеньям не работали. В этот день мылись, брились, стирали белье и просто отдыхали в своей «обители». В честь воскресного дня управляющий позволял себе побаловать нас гороховым супом с кусочком мяса, кружкой молока, дополнительным ломтиком хлеба. Оба управляющих относились к нам доброжелательно. Им, конечно, было невыгодно, чтобы пленные голодали, они понимали, что хорошо работать могут только здоровые и сытые работники. И мы работали по мере своих возможностей, тоже понимали, что лентяев здесь держать не станут, а в концлагерь возвращаться никто не хотел».

Двойные стандарты

Но даже и в лагере было жить лучше, чем на работе у бауэра, если ты, конечно, был не советским гражданином, а французом, англичанином и даже югославом или поляком.

Еще 8 октября 1941 года приказом ОКХ (главное командование сухопутных войск вермахта) нормы питания для советских военнопленных, занятых на различных работах в составе рабочих команд, составляли, по сравнению с нормами, установленными для военнопленных других государств: по хлебу — 100 %, по мясу — 50, по жирам — 50, по сахару — 100 %. Для находящихся в лагерях и привлекаемых к незначительным работам советских военнопленных, нормы питания составляли: по хлебу — 66 %, по жирам — 42, по сахару — 66 % от норм прочих военнопленных (из которых практически никто не «унизился» до работы на немцев. — Авт.). Мясо из рациона данной категории военнопленных исключалось совсем.

Находящийся в шталаге-2А (Германия г. Нейбранденбург) Дмитрий Небольсин пишет в книге воспоминаний:

«Кроме советских, в шталаге содержались военнопленные французы, поляки, югославы и другие. К ним отношение немецкой лагерной администрации было совсем иное. Они получали посылки Красного Креста, газеты, книги, могли бегать по дорожкам, играть в футбол, питаться с немецкой кухни. Богаче других жили французы: им шли посылки и письма из дома. В посылках чего только не было: шоколад, галеты, консервы, сигареты и даже вино.

Ближе всех к нашему блоку располагались французы, и когда им приносили обед, то от бачков с супом исходил такой ароматный запах, что у нас невольно текли слюнки и кружилась голова. Немцы-охранники, и те завидовали им, а мы — тем более. Когда французы получали посылки, некоторые из них «одаривали» и нас, бросая через проволоку сигареты, плитки шоколада и кое-что другое. Французы делали это от доброго сердца, хотели хоть чем-либо помочь русским, но беда была в том, что за каждым броском подарка возникала «куча мала» на нашей стороне. Ведь нас-то было много, и каждый хотел есть, каждый пытался схватить, проглотить тут же или спрятать, иначе надо было делиться с другими. А с кем делиться, если голодных — тысячи!

Все, кроме советских военнопленных, пользовались правом переписки с родными, посещали кино, имели свой киоск, что-то могли купить на лагерные марки, которые они получали в рабочих командах. Все, кроме нас, в рабочих командах жили без охраны. Французский блок находился у нас под боком, рядом. Вся их жизнь в плену была у нас на глазах. Если бы не колючая проволока и не сторожевые вышки с пулеметами на турелях, можно было подумать, что французские военнопленные отдыхают в оздоровительном пансионате».

Красный Крест не мог отслеживать и контролировать условия содержания советских военнопленных, а в отчетах специалистов этой организации о содержании военнопленных других стран можно прочесть следующее: «Для приготовления продуктов, полученных от Красного Креста, заключенные могут пользоваться кухонной плитой. Кухни, в которых готовится пища, очень хорошо подготовлены. У старшего повара жалоб нет.