Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

Ну а дальше, когда дорога в плен для немцев, итальянцев, венгров и представителей других, вторгшихся в Россию захватнических армий, подходила к концу, все зависело от того, в какой лагерь они попадали, какое начальство им руководило и т. д.

Сбитый над Каспием стрелок-радист бомбардировщика люфтваффе Клаус Фритцше побывал в разных лагерях и в своей книге «Шесть лет за колючей проволокой» рассказал о понятиях «рай» и «ад» для немецкого военнопленного. По его наблюдениям, физико-психологическое состояние попавшего в плен «покорителя страны большевиков» зависело от шести факторов:

— политико-идеологического отношения правительства к пленным;

— жизненного уровня населения, проживающего рядом;

— нормы пайка;

— дисциплины и честности надзирающего персонала;

— вида работ, выполняемых пленными;

— возможности добывать продукты помимо пайка.

В своей книге Фритцше привел и конкретные примеры лагерей обеих категорий. Первый находился в деревне Табалла в дельте Волги, второй — тоже на Волге в городе Красноармейске. Автору пришлось побывать в том и другом, и вот как он об этом вспоминал:

«…Что касается лагеря Табалла, то по фактору № 1 — все в порядке, правовые нормы в отношении немецких пленных выполнялись согласно приказам Сталина.

По фактору № 2 — население не голодало. Рыболовство и выращивание овощей гарантировало питание для всех, поэтому и не было отрицательного влияния на пленных.

По фактору № 3 — положение чудное. Высшее руководство, видимо, решило в обязательном порядке сохранить здоровье 150–200 немцам-сталинградцам, оставшимся в живых. Норма была завышена буквально для всех, как для дистрофиков, хотя таковых уже и не было.

По фактору № 4 — главенствовал высокий уровень дисциплины, самодисциплины, соблюдалась законность. Причем это заслуга Мейера (политработника лагеря). Он лично контролировал выдачу и закладку продуктов в кухне. Не допускал воровства питания на сторону или «по блату». Питание, что получали пленные, было очень близко к положенному пайку. Утром полкило каши разных видов круп с подсолнечным маслом и 200 г. хлеба;

в обед 3 блюда: 1 литр супа с бараниной или рыбой, полкило каши, 200 г хлеба и компот из сухофруктов, на ужин — опять 1 литр супа и хлеб.

По фактору № 5 — условия труда сносные. Слова конвоиров «давай, давай» раздавались просто по привычке.

По фактору № 6 — положение в лагере «Табалла» было идеальным. С полей в карманах и сумках приносили овощи и фрукты, а Волга кишела рыбой.

Если все упростить и представлять сытость как рай, то да, лагерь в деревне Табалла был раем».

И Красноармейск. «О факторе первом здесь только издалека доходили какие-то слухи, к тому же еще есть пословица: «Россия велика, царь далеко».

Что касается фактора второго, то местное население голодало, жизненный уровень людей был крайне низким.

По фактору третьему — положенному пайку — ни пленные, ни командный состав не имели представления, что это такое. Определить состояние фактора третьего нам было трудно. Узнать удалось только после замены всего состава и, как нас уверяли, перевода его на фронт. Кража продуктов количественно уменьшилась в несколько раз после этой «чистки». Следует подчеркнуть тот факт, что определенные круги немецких и румынских ВП содействовали разбазариванию продовольственных ресурсов, лично имея при этом определенную выгоду.

Условия работы были тяжелые, но все еще сносные.

По фактору № 6 шансы были ничтожные.

Обессиленные люди погибали главным образом от дизентерии и инфекционных заболеваний.

Смертность среди военнопленных в лагерях № 108–1 в декабре и январе 1944 г. поднялась на невиданные высоты. Точные цифры до нас, рядовых пленных, не доходили, а по слухам, снижение списочного состава равнялось около одной трети исходного числа от осени 1943 года. У меня все более заметно в нормальной работе отказывали внутренние органы — особенно печень и двигатель крово-оборота — сердце. Отеки появились до того, что снять брюки не удавалось.

Надо было лечь ногами вверх; тогда через полчаса отеки перемещались к голове с тем результатом, что лицо принимало оптическое сходство с полной луной. Многие товарищи, в том числе и я, находились на пороге ада. Вопрос уже не стоял, попасть или не попасть, а только — когда.

Когда человек решается спускаться в мусорную яму в поисках целой головы рыбы, когда человек готов из такой головы извлечь последние съедобные волокна, когда человек охотится за отходами от механической чистки картофеля, тогда ниже ему падать уже некуда. Признаюсь, что с внутренним видом мусорной ямы я познакомился и остатки кожуры картофеля ел, жаренными в машинном масле».

Здесь нужно отметить, что во время пребывания Клауса Фритцше в лагере г. Красноармейска уже действовали (введенные согласно Приказу НКВД 00 683 от 9 апреля 1943 года) новые нормы питания немецких военнопленных, и были они значительно выше прежних. Хлеба им теперь полагалось в полтора раза больше — 600 г, а весь рацион в целом дифференцировался по званиям военнопленных, их здоровью, тяжести выполняемых ими работ.

Нормы питания для пленных, занятых на тяжелых работах, увеличивались (кроме хлеба) на четверть. При этом для вырабатывающих до 50 % нормы хлеба полагалось 650 г, от 50 % до 80 % — 750, от 80 % до 100 % нормы — 850 и выше 100 % нормы — 1000 г.

Клаус Фритцше работал в ремонтных мастерских, где военнопленные занимались тем, что разбирали на запчасти разбитую гитлеровскую технику, и получал в день как раз тот самый килограмм хлеба (больше, чем сражающийся в то время с фашистами боец Красной армии! — Авт.). И тем не менее голодал.

Вот что пишет по этому поводу он сам:

«Уважаемый читатель может возразить, что, мол, специалисты рембазы получали в сутки килограмм хлеба. Действительно странно, что ребята не смогли на таком пайке поправиться. Одна из причин: суточную порцию хлеба раздавали утром одним куском, другая причина — кроме хлеба давали только горячую воду.

В Красноармейск в начале февраля 1944 года приехала комиссия во главе с генералом.

Начальство лагеря об этом предупредили заранее, так как несколько суток до его приезда в лагере шел настоящий аврал. Целые бригады бегали во все уголки лагерной зоны, убирали мусор, чистили уборные, мыли полы во всех корпусах и т. д.

Генерал прибыл в обеденное время и рвался на кухню, где русский начальник снабжения пригласил «ревизора» отдегустировать суп, сваренный в котлах. Один из немецких поваров, в какой-то степени владевший русским языком, слышал, что ему ответил генерал. Эти слова стали в лагере крылатыми: «В том, что суп сегодня вкусный и питательный, у меня нет сомнений. А что в котлах было раньше, вижу по состоянию фрицев».

Ощущение голода мешало засыпать, а чувство голода у невольника бывает независимо от калорийности пайка. Один только факт, что никакими усилиями ты не сможешь достать дополнительное питание, достаточен для создания ощущения голода».

Кроме передовиков производства дополнительное питание полагалось военнопленным вражеским офицерам, раненым и больным. Немецких генералов также кормили по специальной норме (№ 4).

«Мы пришли в большой лагерь, расположенный на бывшем бумажном комбинате в городе Слока на берегу Рижского залива, — пишет в своей книге воспоминаний «В смертельном бою» бывший офицер 132-й пехотной дивизии вермахта Готтлиб Бидерман. — Тут мы получили первый скудный паек, в придачу к которому выдавалась дюжина папирос и десять граммов сахара. Нам объяснили, что папиросы и сахарный рацион — такие же, какие полагаются младшему офицерскому составу Советской армии, и мы были удивлены, узнав о таком неравенстве в «армии рабочих и крестьян». В германском вермахте все звания всегда получали один и тот же рацион.

Для взвешивания каждого кусочка черного хлеба использовались небольшие весы, а получение сухарей было распределено по сменам, и каждый человек получал по очереди сухари. Мы знали, что сухари содержат больше калорий; отсюда эта порция хлеба высоко ценилась».

Официально с апреля 1943 года пленным немецким офицерам полагалось: хлеба — 600 г (добровольно сдавшимся в плен курсантам офицерских училищ эта норма увеличивалась до 700 г. — Авт.), крупа разная — 100, мясо — 75, рыба — 80, масло коровье — 40, картофель — 400, сухофрукты (!) — 10, сахар — 40, жиры растительные — 10 г, и так далее.

«Оглядываясь назад, я не могу сказать, что нас систематически морили голодом, — вспоминал попавший в плен в марте 1945 года офицер 252-й пехотной дивизии вермахта Армин Шейдербауер («Жизнь и смерть на Восточном фронте»). — На смену ужасной баланде из брюквенных очисток, которую нам давали в Георгенбурге, пришел суп из капусты. По литру такого супа мы получали два раза в день. Рассчитанная норма выдачи мяса и жиров составляла 12 граммов мяса (неприличное для немецкого офицера лукавство, поскольку эта норма, как уже говорилось выше, для военнопленных немецких офицеров была 75 г мяса в день плюс 10 г жиров. Всегда ли они ее получали — это другой вопрос. — Авт.).