Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

К концу 1942 года в важнейших областях оборонной промышленности доля подростков и женщин среди рабочих составляла 59–69 %, а на предприятиях легкой промышленности 82–84 %. Часто возвращались на предприятия ушедшие до войны на пенсию рабочие.

Все население страны было разделено на четыре категории — рабочие, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет. К первой категории относились рабочие и служащие предприятий оборонной, угольной, нефтяной, химической промышленности. В день им полагалось от 800 г до 1 кг 200 г хлеба. Во вторую категорию входили рабочие и служащие остальных отраслей. Их хлебный паек составлял в основном 500 г. Помимо него промышленным рабочим полагалось ежемесячно 1,8–2,0 кг мяса, 400–600 г жиров, 600 г крупы и макарон.

Кроме людей свободных на оборону страны активно работали «простые советские заключенные». Они не только производили значительное количество боеприпасов, обмундирования и обуви, но и выпускали такие необходимые для жизнеобеспечения действующей армии вещи, как котелки, армейские термосы, пищевые котлы, полевые кухни, формы для выпечки хлеба и т. д.

Для заключенных ГУЛАГа в 1942 году были установлены новые нормы питания, которые, со всеми введенными для передовиков производства дополнительными пайками, по калорийности были ниже без того не богатых довоенных. О чем было указано в докладе о работе Главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД СССР за годы Великой Отечественной войны представленном народному комиссару внутренних дел СССР Лаврентию Берия. Зэки попросту голодали.

Рядом с официальными заключенными трудились полуофициальные — трудармейцы. Ни в одном из документов времен Великой Отечественной такого наименования, как трудармия, не встречается, однако в народе оно ходило широко (очевидно, по аналогии с Гражданской войной, когда трудармии, точнее, «революционные армии труда», существовали в действительности). Во время же войны 1941–45 годов трудармейцами называли тех, кто был мобилизован для выполнения трудовой повинности. Основным костяком трудармии были депортированные из Поволжья за Урал немцы, однако часто попадали в нее не только они, но и люди других национальностей, в том числе русские, которые не были призваны по тем или иным причинам в Красную армию, но сочтены пригодными для работы на оборону. Немцев же после выхода в свет в 1942 году правительственного Постановления «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет» стали брать в нее практически поголовно, мобилизуя через военкоматы.

Всего во время войны в трудармии работали порядка полумиллиона российских немцев. Они принимали участие в строительстве новых заводов за Уралом и железных дорог, работали на шахтах, лесоповалах и т. д. Привлекали в трудармию и женщин-немок. Поначалу кроме тех, у кого имелись дети до трех лет, а в 1943 стали призывать и их.

О том, как кормили трудармейцев, можно узнать со слов Бориса Раушенбаха, мобилизованного на принудительные работы в марте 1942-го и трудившегося в «Стройотряде № 18–74» ТагилЛАГа НКВД СССР:

«Столовая. Там стояли столы, каждый подходил к раздаче и получал порцию баланды или каши — в общем, что полагалось, — в свою посудину. У каждого что-то было, какие-то котелки. У одного была миска, и он этим очень гордился.

Минимальная пайка хлеба была 400 г, максимальная — даже 900 г. Но большие пайки выдавались только за крупное перевыполнение норм. ИТР (инженерно-технический работник), который не мог ничего перевыполнять, получал 600–700 граммов. Хлеб был очень мокрый. Но все такой ели, и мы тоже. Мы одно время даже пытались (потом прекратили из-за сильного голода) откладывать пайку на завтра, чтобы хлеб подсох немного и приобрел нормальный вид. Но мы эту затею бросили, съедали сразу. Иногда, когда давали кашу, добавлялся маленький черпачок растительного масла. Странное масло — льняное или еще какое-то.

Раз в месяц давали сахар и кофе, но не настоящий, а ячмень поджаренный. Сахара было с полстакана или чуть больше. Мы его ссыпали в кофе, смешивали, получалась такая рыжая, очень сладкая конфета. И мы их сжира-ли. Кофе нам тоже давали мало. Раз в месяц мы могли делать такую штуку. Это было такое пиршество!»

Как и в Ленинграде, имелось и в других городах очень небольшое число людей, «умеющих жить» и просто имеющих доступ к обособленным «кормушкам», таким, какие были открыты в ноябре 1941 года в Москве. Тогда секретным решением Московского горсовета в каждом районе города были созданы столовые с контингентом не более 100 человек каждая для питания без карточек. В месяц на каждого питающегося выделялось: 3 кг мяса, 2 — колбасы, 1 — ветчины, 1,5 — свежей осетрины или севрюги, 0,5 — кетовой икры, 1 — сыра, 1 — сливочного масла, 1,5 кг сахара, овощи и сухофрукты.

О том, вкусно ли кормили в таких столовых, их посетители тогда особо не распространялись, не говорили они об этом и позже. По крайней мере мне таких воспоминаний обнаружить не удалось. А вот бывшая в то время работницей Бийского оборонного завода № 479 Вера Текутьева о питании на производстве вспоминала кратко:

«Питались по талонам в столовой, где в основном варили суп из соевого жмыха, да чуть картошки добавляли. Хлеба выдавали по 800 граммов на человека».

Здесь нужно сказать, что и хлеб, и другие продукты люди по карточкам получали не просто так, за них нужно было заплатить по фиксированной госцене, а деньги в то время имелись не у каждого. Жительница Барнаула Мария Чернышова вспоминала, что «на всю нашу большую семью мы получали по карточкам в день булку хлеба. Одну ее часть продавали на вокзале (по цене черного рынка. — Авт.), чтобы выкупить хлеб на следующий день».

Валентина Шашкова:

«Хлебные карточки берегли как зеницу ока, больше жизни. Да и можно ли было выжить, лишившись этой ценной бумажки? Хорошо помню тот случай, когда домой пришла заплаканная сестра. Ей была поручена покупка хлеба, а в очереди у нее украли карточки. Сестре тогда было семь или восемь лет. Узнав о пропаже, рыдала уже вся семья.

Как выжили мы в то время без хлеба, не знаю, но были еще настолько малы, что не понимали настоящего смысла потери и все время просили у мамы хлеба.

Случалось, что в магазин долго не привозили хлеб. И снова слезы, мольбы: «Мама, дай нам хлебушка!». А самый младший братишка, захлебываясь слезами, причитал: «Мама, хлеба хочу, дай, пожалуйста! Не дашь хлебушка, на фронт уйду!» Мы, ребятишки, плача, уговаривали его не ходить на войну, и мама плакала вместе с нами»

Валентина Горячева в войну была маленькой девочкой и жила со своей семьей в Табунском районе. Мама ее работала на железной дороге и за это получала паек — 500 г хлеба, иждивенцам полагалось 200 г.

«Хлеб черный, очень липкий, и в нем «устюки», иголками впивающиеся в десны. При таком рационе главное было не помереть от голода, — вспоминает Валентина Владимировна. — Выживали мы благодаря житейской практичности нашей безграмотной, но очень умной мамы».

Вот эта самая житейская практичность да уже выработанная многими еще в 30-х привычка к испытаниям и позволили нашим женщинам не помереть в те годы самим и не дать помереть своим детям. Всем им, как и маме Валентины Горячевой, пришлось тогда досконально изучить «предмет» под названием

Наука выживания

Дочь погибшего на фронте Николая Торгашева Нина Николаевна рассказывала:

«Жили голодно в войну. Спасало то, что был участок земли, на котором выращивали картошку. Участок находился на территории старого аэродрома (в Барнауле. — Авт.) Не выбрасывали даже очистки. Их или жарили на плите и ели, или отдавали тем, кто держал корову. За это давали немного молока. Мама, Лидия Павловна, с работы приносила «поскребыши». Она работала на приготовлении печенья и пончиков. После смены мастер специальной линейкой отмерял на столе участок, с которого работницы могли соскрести муки с сахаром, прилипшие к крышке стола. Эти «поскребушки», как их называли работницы (Барнаульской кондитерской фабрики. — Авт.), приносили домой и добавляли в кашу с лебедой и отрубями».

В отличие от горожан, у селян продуктовых карточек не было. Заботу об их пропитании государство на себя не принимало, а вот с крестьян требовало немало. В апреле 1942 года постановлением СНК СССР был увеличен почти в полтора раза установленный минимум трудодней для колхозников, впервые он распространялся на подростков 12–16 лет. Согласно постановлению, необходимо было ежегодно вырабатывать не менее 100–150 трудодней в зависимости от района вместо 60–80 по условиям 1939 г. Для подростков 12–16 лет обязательный минимум составлял не менее 50 трудодней в год. Колхозники, не выработавшие установленную норму, должны были исключаться из сельхозартели и лишаться приусадебного участка. Их следовало предавать суду и наказывать исправительно-трудовыми работами на срок до 6 месяцев. Оценка деятельности колхозников в трудоднях находила свое выражение в дифференцировании работ по сложности (в течение дня человек мог выполнить работу, которая оценивалась от 0,5 до 4 и более трудодней).