Анатолий Ириновский - Жребий

• Название: Жребий
• Автор: Анатолий Ириновский
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Что есть Зло, а что есть Добро? Можно ли их поменять местами? Какова причастность на земле к этим явлениям Бога, Сатаны и человека? Как возникло человечество согласно постулатам христианской концепции? Что такое тоталитаризм? Все эти вопросы и составляют содержание романа "Жребий". Почему "Жребий"? Потому, что детям, родившемся накануне войны, выпала вот такая судьба. Произведение имеет подзаголовок: фантасмагороический роман о Боге, Сатане и человеке. Сюжетно в нем идет речь о несостоявшейся сделке между Сатаной и человеком. Сатана предлагает перестроить Вселенную, сделав жизнь человека бессмертной. Но чтобы Вселенную перестроить, нужны усилия всех людей. Сатана нуждается в талантливом помощнике, который бы довел до сознания людей несовершенство существующего мира и суть замышляемого. На самом же деле благие намерения Сатаны являются лишь камуфляжем его страстного желания захватить трон Божий. Параллельно мифологической линии в романе дан реалистический ряд, где захват всемирной власти, аналогичный идеям Сатаны, исповедуют защитники тоталитарной системы. Тоталитаризм в той или иной форме был и остается трагедией многих поколений. Он наднационален и присущ разным формациям. Поэтому тема романа есть, по сути, темой изображения вечной борьбы Добра и Зла. Эта оппозиция, развернутая в рамках отношений между Богом, Сатаной и людьми, оказывается для героев романа судьбоносной. Обе линии — и мифологическая, и реалистическая — естественно переплетаются, и обе несут в себе "и жизнь, и слезы, и любовь". В романе частично использованы принципы построения, характерные для детективного жанра. Он динамичен, диалогичен, легко читается, несмотря на свою философскую подоплеку. Может быть инсценирован. Роман адресован широкому кругу читателей, написан на русском языке с элементами вкраплений просторечий и арго.

---

— Не забывай, мужа и жену одновременно по турпутевке тоже не выпускают. Кто-то должен оставаться в заложниках. Так что, не спеши на мне жениться.

Нетудыхин матерно выругался. Она промолчала. Потом сказала:

— Боже, как все усложнилось неимоверно! Было простое человеческое желание: встретить тебя и, наконец, соединить свои судьбы вместе. Построить семью, родить де-тей, обзавестись свои углом… А теперь оказывается, что до всего этого еще очень далеко.

— Кокуня, не отчаивайся! Смотри на жизнь проще. Эмиграция — распространен-ное явление. Мы не первые и не последние. Тысячи людей мигрируют ежегодно по пла-нете. И как-то же приспосабливаются, живут. Это для нас она кажется чуть ли не престу-плением. Ты же сама сказала: дядя Петя объехал полмира, пока нашел свое место.

— Но почему, почему я должна бросать родное и обжитое и уезжать неизвестно куда?

— Потому что здесь правит абсурд. Победить мы его не в силах. Пока. Если ты боишься, если ты отказываешься, — ну, что ж, мне придется тогда решаться одному. Я не знаю еще, как это будет, но здесь меня ждет только тюрьма. А я уже испробовал этого пирога с перцем. Довольно.

— Может быть, ты преувеличиваешь?

— Кока! Ты удивлялась моей наивности — теперь сама проявляешь не меньшую. Они меня не оставят в покое. Я еще конкретно не знаю, что они от меня хотят. Думаю, что определенно они и сами не знают. Но они приложат максимум усилий, чтобы мой дар, как они это считают, стал их собственностью. В этой конторе все работает четко. Вот как их перехитрить — это вопрос.

— Нам нужно съехаться жить в один город.

— Ты так думаешь? Или тебе так хочется?

— И хочется и думаю. Сколько же можно жить в отрыве друг от друга? Мне на-доело одиночество.

— Давай подождем до осени. Пусть прояснится обстановка. Я не хочу, чтобы ты жила в одной квартире с потенциальным зэком.

— А мне плевать! Я далека от этих предрассудков. Я хочу жить нормальной чело-веческой жизнью. Пусть под страхом твоего ареста, но я должна быть рядом с тобой. Те-бе же сейчас плохо. Как же я могу сегодня быть от тебя вдалеке и не знать, что с тобой происходит? Ты представляешь мое состояние? Я же с ума сойду от неопределенности.

— Будет семья из двух сумасшедших, — сказал Нетудыхин, улыбаясь. — Новый тип семьи советского производства.

— Дурачок! — сказала она. — Он смеется. Плакать надо в такой ситуации.

— Ну да, — сказал он. — Не дождутся.

Он потянул ее к себе, и они завалились на диван.

Потом произошло то, что должно было произойти…

Угомонились они на рассвете. Уже засыпая, она вдруг спросила его:

— Послушай, Тима, но как это ты, совершив побег, получив добавку и год закры-той тюрмы, умудрился освободиться?

— Божественное предопределение. Завтра, завтра узнаешь его имя. Спи.

— Чье имя?

— Имя того, кому я обязан свободой.

— Имя Бога, что ли? — не отставала она.

— Ты спать думаешь? Или я сейчас укушу тебя за щеку! Завтра я все дорасскажу. Спи давай!

— Жадина! — сказала она и сама нежно укусила его за щеку.

Так они и уснули: переплетясь голыми телами, слившись в единое существо.

И не ведали они о том, что их ждало уже не завтра, а сегодня днем.

Глава 28

Божий алгоритм

Проснулись в середине дня. И опять повторилось все снова.

За окном плавился жаркий летний день. Не хотелось подниматься. Блаженство подавляло волю. А пора было все-таки вставать.

Он, поцеловав ее, поднялся первым. Пошел на кухню и сразу же ополоснулся. С мокрыми руками вернулся к дивану.

— Ты встаешь? — сказал он, угрожающе держа руки на ней.

— Встаю, Тима, встаю, миленький!

Поднявшись с дивана, она потянулась к нему целоваться. Он взял и наложил свои холодные руки ей на спину.

— А-а! — заорала она. — Ты что?!

— Я любя.

— Ну да! Так можно человека заикой сделать!

Стали одеваться и прибирать квартиру.

Нетудыхин снял с магнитофона свою бабину и поставил другую, с музыкой. За-звучала "Карусель" Цфасмана. Сумасшедшая, брызжущая, сметающая все на своем пути музыка внесла в дом ритм чужой жизни.

После завтрака отправились на рынок. Надо было купить цветы. Нетудыхин по-чему-то взял два букета алых роз. Кока подумала, что он хочет возложить цветы на мо-гилу матери и от ее имени. Но по дороге на кладбище они свернули в городской парк — тот самый, в насаждении которого когда-то принимал участие и Нетудыхин.

Теперь в центе парка возвышалась большая каменная стела. На ней были начерта-ны имена погибших при освобождении Рощинска в последнюю войну.

Стела была обнесена гранитным бордюром. Под самым памятником валялась пус-тая водочная бутылка.

Нетудыхин перешагнул через бордюр и со злостью зашвырнул бутылку в бли-жайшие кусты. Потом рассыпал розы у основания памятника и вернулся к Коке.

— Вот, видишь, седьмой по счету, — сказал он, — Вороной Никифор Романович. Этому человеку я обязан свободой.

— Как?! Он же погиб! — удивилась она.

— Жив курилка, жив! Он был тяжело ранен при взятии Рощинска. Его сочли мертвым. А он чудом выжил, выкарабкался.

Постояли несколько минут у памятника. Потом направились к кладбищу. И Нету-дыхин поведал ей историю своего освобождения.

В конце 59-го года вышел Указ о пересмотре дел малолеток и инвалидов войны. К тому времени Нетудыхин оказался во Владимире. Об Указе ходили слухи еще летом. Во-обще тюрьмы и лагеря постоянно полнятся слухами. Все время люди чего-то ждут. К съездам, к круглым датам, после смены правителей… Откуда эти слухи выплывают, не-известно. Наверное, из вечных надежд на лучшее.

— В камере нас сидело четырнадцать человек, — продолжал он. — Из них — только я шел по малолетке. Второй, кто подпадал под Указ, был один ленинградец — инвалид и участник войны. Без ноги, на протезе. Его первым и дернули. Вернулся безре-зультатно: десять было — десять оставили. На что мне было тогда надеяться, если они не скостили срок даже человеку безногому? А дело шло к концу дня. Январь стоял. Красное солнце садилось за тюремным забором, голуби гуляют по двору — нет у меня предчув-ствия удачи. Заседала комиссия на втором этаже тюремной проходной. Корпусной доло-жил о нашем прибытии. Ожидайте, позовут… Ну, ждем… Наконец, двери открылись, и меня пригласили войти. Слева — секретарша за столиком, справа — начальник тюрьмы. За длинным, укрытым красной тканью столом сидят человек десять- двенадцать. На-чальник зачитывает характеристику. Читает приговор мой, первый приговор. Указник. Потом бегло второй. Побегушник. На травку человека потянуло. Куда бежал, зачем? Я начал исповедоваться. И завелся. Да, я воровал, за что и попал сюда. Ну а что же мне ос-тавалось делать, если у меня отец погиб, а мать умерла? Я вынужденно стал беспризор-ником. Меня не раз ловили и отправляли в детдом. Но в детских домах старшие воспи-танники издевались над младшими, — и я убегал оттуда. Так в конце концов я оказался в детской колонии, потом — во взрослом лагере. Теперь я попытался и из лагеря бежать — поймали. Но я хочу учиться. Я закончил здесь десять классов. А мне не верят. Почему мне не верят?.. Словом, что-то подобное я им говорил. Вижу, как будто ожили лица ко-миссии. Полковник, что сидел во главе стола, просит дело мое передать ему. Листает. Натыкается на мой аттестат. У меня в аттестате было только две четверки. Спрашивает, на какой улице я в Рощинске жил? Я подумал: не на земляка ли попал? Оказалось, ошиб-ся. Попросили выйти. Вечность они там совещались. Наконец-то позвали. Гробовая ти-шина. Все смотрят на меня. Зачитывают решение: меня освобождают под чистую. Я сто-ял ошарашенный. На комиссии в тот день я был последним. Потом они начали одеваться. Полковник подошел ко мне и поздравил. "Я твой Рощинск, — сказал он, — отвоевывал у немцев. Там стоит сегодня памятник погибшим нашим ребятам. И меня по ошибке туда зачислили. Хотя я был только крепко ранен. Вороной Никифор Романович мое имя. За-помнишь? Ну, кланяйся земле рощинской. И не подведи ж меня! Мы в тебя поверили". Позже я спрашивал себя, чего здесь было больше: случайности или Божественного пре-допределения? Но я так и не смог себе ответить на этот, казалось бы, простой вопрос.

— Случайности, конечно, — сказала она. — На его месте мог оказаться человек, не связанный с Рощинском.

— Мог, да. Но почему же не оказался? Почему оказался именно он, Вороной? Что собственно им руководило? Воспоминание о прошлом? Или желание отужинать с колле-гами в хорошем настроении с сознанием своей власти над жизнью какого-то огольца?

— Так нельзя думать о людях, Тима!

— О людях надо думать еще жестче. Чтобы не ошибиться в них. А вот о нем, по-жалуй, так думать нельзя. Я все же склонен предполагать, что Бог свел нас преднамерен-но. И со стороны Вороного это была плата Богу за сохраненную ему в Рощинске жизнь.