Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— Да какая тебе разница! Не в этом дело.

Не зная содержания, трудно судить, как художник справился со своей задачей, и я безуспешно искал хоть какую-нибудь литературу: не было ее ни в продаже, ни в библиотеках, ни у наших знакомых. Галя и Сережа кое-какие сюжеты растолковали, но это не выход из положения. Сережа сказал:

— Уж не отнесли ли античную мифологию к религиозному дурману? У нас все может быть, дураков хватает.

Галя посоветовала пойти в Короленковскую библиотеку, но выручил преподаватель, такой же молодой как физик и математик. Я обратился к нему с просьбой, чтобы, демонстрируя произведения художников и скульпторов, он, хотя бы вкратце, сообщал их содержание.

— Вы знаете, если я буду рассказывать содержание каждого произведения, не хватит никакого времени. Содержание надо знать самим и для этого читать... соответствующую литературу.

— А ее нигде нет.

— Да, достать ее трудно. Интересно, — вы первый обратились с такой просьбой, а ведь, наверное, другим тоже непонятно содержание многих вещей. Ну, раз вы этим интересуетесь, зайдите ко мне домой. По мифологии я кое-что подберу. Что касается Библии... — Он развел руками.

— Библия мне не нужна. Я в детстве учил закон Божий и помню его содержание.

— Вот и хорошо. Попрошу иметь в виду — я не могу всех обеспечить литературой, и не надо никому говорить о том, что вы брали у меня книгу.

Он дал мне небольшую книжечку со штампиком «Библиотека Н.П. Губенко» и похвастался другой — роскошным дореволюционным изданием. Выражаясь современным языком, я обалдел, когда увидел рядом с его штампиком другой, давно знакомый, зачеркнутый: «Библиотека Н. Кропилина».

— Какая книга! Откуда она у вас?

— Из букинистического магазина — других источников нет.

Признаюсь, мне стало больно: книга могла быть моя, притом бесплатно. Видел у него и Библию.

Лекции он читал два года, экзамены — в конце курса, а до этого мы сдавали зачеты: надо было срисовать памятник архитектуры эпохи, с которой мы ознакомились, объяснить, почему выбран именно этот памятник и чем он характерен для эпохи. Такие зачеты хорошо закрепляли знания и приучали к самостоятельному анализу, книг по истории архитектуры с хорошими иллюстрациями в институтской библиотеке было достаточно. Но до чего сильна детская память: большую часть Закона Божьего помню до сих пор, античную мифологию давно забыл.

Изучение ордеров заканчивалось нашим первым проектом: павильон в ордере по своему выбору. Человек пять кончили проекты на нашей веранде, среди них только что поженившиеся Сережа Короблин и Зина Уманская. Он — сын священника, она — дочь раввина, и это как будто подтверждало, что теперь дети действительно не отвечают за своих родителей. Сережа помогал Зине и на прямоугольный в плане павильон посадил круглый купол. Занятые срочным окончанием своих проектов, мы не сразу заметили эту нелепость, а когда заметили — было поздно: надо было спешить в институт на выставку. Зинин проект вызвал веселое оживление. Не помню, какую оценку ей поставили, но ей не давался рисунок, и со второго курса она — на экономическом факультете.

На занятиях по рисованию художник указывал недостатки и достоинства в наших работах. Моими обычными недостатками были ошибки в рисунке (художник говорил — вранье) и вялые краски (художник говорил — робкие). С наступлением тепла мы вышли на натуру — писали пейзажи, и художник стал отмечать в моих работах и достоинства: умение выделить главное, удачное разграничение ближних и дальних планов, чувство пространства и воздуха. На выставке студенческих работ, устроенной в конце года, я увидел и две свои акварели. Подошел Миша Ткачук и впервые после моего восстановления заговорил со мной.

— Петя, я тебя не узнаю. Что случилось? – Разучился рисовать.

— Как это может быть?

Как видишь. Учебный год закончился геодезической практикой — мы вели съемку территории в конце Журавлевки, вблизи речки. Погода стояла жаркая, и практика была веселой. Женя Курченко в одних трусах разъезжал на чьем-то велосипеде, щелкая возле нас бичом, иногда и по нашим спинам, и покрикивал: «Вы у меня полодырничаете!» или «Ну, ти, ге велике плюс ге маленьке, хiба так працюють!» Пожилой добродушный преподаватель геодезии, руководивший практикой, снисходительно посмеивался. Шел 1937-й год.

15.

Дома слышу короткие сухие сообщения об арестах: у кого арестовали сотрудника, у кого — начальника, у кого — родственника, у кого — знакомого... И никаких комментариев, разве что Сережа скажет «Ну, дожились», или Лиза — «Час от часу не легче». Никого из арестованных я не знаю. В институте разговоров об этом не услышишь.

Галя вернулась от Надежды Павловны поздно вечером, — Лиза уже беспокоилась, — не снимая пальто, села рядом со мной, поставила локти на стол и обхватила голову ладонями.

— Устала? — спросила Лиза.

— Арестовали Надиного мужа.

— О, господи!

— За что? Какой он враг народа? Что он — яд вместо лекарства больным подсовывал?

Ну, была у него когда-то аптека, так когда это было?

Из своей спальни вышел Сережа со словами:

— Двадцать лет тому свергли монархию, радовались — наконец будет свобода. А в результате получили тирана и кровавый террор. Стоит только чуть пикнуть, даже не против, а не так, как надо, и сразу — расправа. Какими же мы были дураками!

— Но при чем тут Жорж? Он не выступал против власти.

— Сейчас никто не застрахован от ареста — везде доносчики. Да и без доносчиков не убережешься — могут оклеветать по злобе, из зависти, из мести — и конец. Вместо суда — произвол за закрытыми дверями, не оправдаешься. А еще ходят упорные слухи, что применяют пытки — тут уж признаешься в чем угодно, и пропал человек: признание — царица доказательств.

— Почему царица? — спрашиваю я.

— А это изобретение Вышинского, генерального прокурора: он считает признание вины главным и достаточным доказательством.

— А разве не так?

— А ты сам сообрази: можно ведь заставить человека признаться угрозами, пытками. Бывают и самооговоры — чтобы кого-то выручить, или избежать судебного преследования за более тяжелое преступление. Ни в одной цивилизованной стране только одно признание вины не является доказательством, нужны доказательства объективные: показания свидетелей и экспертиза.

— Так что же Вышинский... Ой, извини: чуть глупый вопрос не задал. Все понятно.

Часто бывает у нас Клавдия Михайловна — арестовали ее мужа, и она живет теперь в Харькове.

Хорошая летняя погода, кажется, были чьи-то именины, и ждали гостей. Сережа сказал Лизе:

— Не надо накрывать стол на веранде — сейчас и заборы, и окна имеют уши, а в комнате окна можно закрыть.

— Так ведь до ужина все равно сидеть будут на воздухе — не загонять же их в комнаты.

— Сидеть будут кучками, общего разговора не получится, и никто не будет ораторствовать.

Когда сели за стол, продолжались начатые разговоры. Мы с Гориком сидели рядом и продолжали свой разговор.

— Недавно мне попалось очередное стихотворение о Сталине, — сказал Горик, — а в нем — такие строчки: «И даже солнце помолодело, побывав у Сталина в окне». Аж тошнит...

Тут наше внимание привлек Сережа, сказавший кому-то:

— Подожди, сначала окна надо закрыть.

— Не надо окна закрывать! — воскликнула Нина. — Мы же тут задохнемся.

— Закрытые в такую погоду окна — это может еще больше привлечь внимание, — сказал Федя. — Что за заговорщики собрались за закрытыми окнами? Надо просто тише говорить. Так что ты, Клава, умерь свой пыл.

— А я-то думаю, чего это мы не на веранде? — сказал Михаил Сергеевич.

— А, может быть, не будем говорить о политике? — предложила Надежда Павловна.

Говори — не говори, все равно не угадаешь, когда и за кем черный ворон приедет, — возразил Сережа. — Вот ваш Жорж избегал разговоров на политические темы... Если б знать, где упасть — соломки б подложил. Так что ты, Клава, хотела сказать? Только говори потише.

— Я вот о чем думаю. Ленин провозгласил гегемонию пролетариата и вел беспощадную борьбу с его классовыми врагами, подразумевая под ними не только буржуазию и помещиков, но и зажиточное крестьянство, и интеллигенцию, вплоть до их физического уничтожения или изгнания из страны. Гитлер провозгласил гегемонию высшей германской расы и призвал ее к завоеванию жизненного пространства, вплоть до порабощения и физического уничтожения других народов. За евреев он уже принялся, постарается приняться и за славян. Я не собираюсь сейчас давать оценку этим концепциям, скажу только, что они просты, понятны, и знаешь чего можно ждать от претворения их в жизнь. А что у Сталина? Провозгласил борьбу с врагами народа и призывает быть бдительными и их разоблачать. А что стоит за этим неклассовым и нерасовым понятием — враги народа? Нам объясняют, что это шпионы, диверсанты, вредители и прочие агенты империализма, но ведь это же — сказка для дураков. Под категорию врага народа можно подвести кого угодно.