Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Рассказывал обо всех. Подробно, как она хотела. Устал, как после тяжелой работы.

– А как вы сюда попали?

– Зятя взяли в армию, вестей нет.

– А кто он по специальности?

– Инженер. В армии был артиллеристом.

– Офицер?

– Старший лейтенант.

Александра Николаевна рассказывала монотонно, отрывисто, иногда так тихо, что я напрягал слух. Когда родилась вторая внучка, – старшая умерла, – я учился в техникуме. Запомнил ее необычное имя – Стелла, и слышал, как Александра Николаевна сказала папе, что родители, конечно, оригинальничают, но имя красивое, означает Звезда. Как звали мужа, дочку и зятя, забыл. Зятя, кажется, звали Аркадий. Александра Николаевна держалась руками за край кухонного стола-шкафчика, за которым мы сидели, то раскачиваясь, то застывая, то закрывая, то ненадолго открывая глаза. Больно было и слушать ее, и смотреть на нее. Может быть, ей лучше не вспоминать? А может быть, лучше выговориться, облегчить душу. Как знать? Лучше не тревожить ее вопросами.

Страдания и трагедии были всегда, сколько существуют люди. Бывали и есть периоды, то там, то здесь, то почти повсеместно, когда страдания и трагедии обрушиваются на огромные массы людей. Последний такой период наступил с началом первой мировой войны. Революция была попыткой избавить людей от страданий и трагедий. Гражданская война их щедро добавила. Этот непомерно затянувшийся период, с небольшой передышкой в середине двадцатых годов, перехлестнул и вторую мировую войну. Страдания и трагедии были обычными и привычными, стали нашим бытом, и уже не поражали и не запоминались. С ними сталкивались на каждом шагу, их невозможно было в себя вместить. Куда лучше запоминались кусочки жизни без страданий и трагедий.

Из рассказа Александры Николаевны помню его суть, отдельные фразы и эпизоды.

– Мы, дуры, поверили Буденному, что Харьков не сдадут. Может, сами себя тешили. Уезжать надо было обязательно: зять – еврей, и внучка могла погибнуть.

– И вообще, при немцах жить не собиралась – помнила их по восемнадцатому году. А при Гитлере, наверное, куда хуже. Да что там, наверняка! – Я на них насмотрелась.

Когда поняли, что ждать нельзя, дочку взяли на оборонительные рубежи. Землю копать. Погибла при налете. Их и не привезли, зарыли в общей яме.

Без пропуска и без билетов Александра Николаевна ехала с внучкой в рабочем поезде, шедшем довольно далеко – пригородным его не назовешь. В Лозовую? Не уверен в своей памяти. Поезд до конечной станции не дошел.

– Попали в лапы немцев.

С пассажирами, которых отпустили, пошли в ближайшее село. И там немцы. Жители напуганы, никого не пускают.

– В одной хате покормили, попричитали над внучкой, и надо уходить.

Много лет Александра Николаевна прожила под Лозовой – в Панютино. Там – друзья.

– Не шарахнулись, когда арестовали мужа.

Может быть, они не уехали? Но идти в Панютино или возвращаться в Харьков нельзя: могут донести на внучку. Когда-то с дочкой несколько раз отдыхала в Бердянске, в отпуск приезжал муж. Жили всегда у одних хозяев.

– Люди приветливые, заботливые. Не хапуги: жили небогато, а сдавали только одну комнату. Не так, как у других – битком набито.

Подружились, и даже столовались у них. Мечтали с мужем поехать туда с внучкой.

– Куда там! Пошла такая жизнь… Хуже, чем в гражданскую войну. Тогда хоть знали, чего от кого ждать. А тут ни черта не разберешь: кого берут, за что берут? Сиди и дрожи.

Решила пробираться в Бердянск – выбора не было. Обходили города, районные центры, железные дороги и большие шляхи.

– От тюрьмы и сумы не зарекайся. Я и была нищей. Шли от села до села, только вместо сумы рюкзак. Я и внучке пошила рюкзачок, с ним она и прошла всю дорогу.

Ночевать пускали, кормили, и, глядя на внучку, часто давали продукты. Дожди, холод, первые морозы, холодный ветер со снегом. Оставляли переждать непогоду. В каждой хате свое горе. Случалось, заставали то немцев, то румын. Бывало, что и допрашивали, задерживали, держали под замком. Даже внучку допрашивали.

– Когда я поступала на фабрику, там один дурак сказал, что надо было переходить линию фронта.

– О, господи! С девочкой?

– А может быть, и не дурак, может ему по должности положено так говорить. – Заведующий отделом кадров.

За весь путь Александра Николаевна так не волновалась, как тогда, когда подходила к Матросской слободке. Живы ли? Помнят ли? Да и кому теперь дело до других. У самих трое детей, наверное, и внуки есть.

– А тут еще мы припремся.

Надеялась – хоть комнату помогут найти.

– Внучка что-то спрашивает – не понимаю. Навалилась усталость, подкашиваются ноги, нет никаких сил, нарастает отчаяние. Как дошли – не помню… Узнали… Приютили… Внучку выходили – она страшно бухикала. Одной семьей жили.

Хозяин был в том возрасте, когда в армию уже не брали, но к трудовой повинности еще привлекали. Хозяйка, когда-то на все быстрая, жаловалась на ноги, на поясницу и быстро уставала. С ними жила жена старшего сына с малышом, которому шел четвертый год. Сын, военный моряк, был арестован и своего сына не видел. Второй сын – в армии, его жена с ребенком жила у своих родителей, тут же, в слободке. Дочь жила в Лисках с родителями мужа, он тоже в армии. О судьбе сыновей и зятя ничего не знали.

Александра Николаевна помогала, чем могла: стряпала, убирала, стирала, печи топила, вместе с хозяином, невесткой, а иногда и с дочкой по ночам ходила добывать топливо.

– Откуда и силы взялись. Вот только не могла заставить себя ходить в села менять вещи на продукты – вещи-то не мои.

Непоседливая, не очень послушная внучка теперь была робкой, пугливой, любила возиться и гулять с малышом, но из двора без взрослых не выходила – боялась. Тянулась к невестке.

– Не помню случая, чтобы невестка, приласкав малыша, не приласкала и мою внучку. Сама сирота, росла в детском доме. Захожу в дом и вижу: внучка плачет, а хозяйка ее обнимает и утешает.

– Что случилось?

– Бабушка, я разбила блюдце.

Невольно взглянул на половинку блюдца с кусочком мыла рядом с полуоблупленным тазом.

– Да… Это самое… Ты куришь?

– Курю. Хотите? Только у меня самосад.

– Так ведь другого курева нет. Спасибо. А то у меня кончилось.

Вдруг перед глазами: веранда, папа подвигает к ней коробку папирос, они закуривают, Александра Николаевна курит чуть-чуть и сминает папиросу о пепельницу. Говорю об этом.

– Тогда я не курила, так, баловалась иногда. Закурила после смерти внучки.

Мигает лампочка.

– Сейчас выключат, – говорит Александра Николаевна и зажигает фитиль, плавающий в масле. Мрак окружает нас.

Стояли сильные морозы…. Но ведь подряд две зимы были лютые. Внучка простудилась. По всем признакам – воспаление легких. Хозяйка привела из города старушку-доктора. Она принесла с собой банки. Двухстороннее воспаление легких. Хозяин мотался – достал водку. Ничего не помогло.

Могу утешить плачущего ребенка, отвлечь и развлечь. Но чем утешить взрослого, когда горе огромно и непоправимо? Какими словами? Удивляют те, кто пытается это делать, то ли искренне, то ли считая обязанностью. Хорошо, если слова пройдут мимо, а если они назойливы? Будут раздражать и усилят боль. Такое горе можно лишь разделить. Это просто и естественно между близкими. Мы молчали, молчание угнетало. Посмотрел на ходики.

– Уже поздно. Вам рано вставать.

– Я не засну. Пойду, похожу. Я теперь часто хожу, просто так. На ногах легче. Давай я тебя провожу.

Мы поднялись. Александра Николаевна вернулась к столу, стоя с жадностью выпила чай из банки.

– А ты не хочешь?

– Я бы выпил воды.

– Вода у нас плохая. Лучше выпей чай.

Выпил чай, – и мы вышли.

Тепло и темно. Над морем звезды, их немного.

– Постоим, пока глаза привыкнут, – говорит Александра Николаевна.

– Я вижу.

– Ну, тогда пошли. – Берет меня под руку. Гулко слышатся наши шаги. Почему-то вспоминается сожженный Соцгород и почему-то становится тревожно.

– Александра Николаевна, а как ваше здоровье? – Обыкновенный вопрос, но чувствую – нелеп он сейчас.

– Да вот, торчу еще зачем-то на этом свете. Даже не знаю, где могилы. Ни мужа, ни дочки, ни зятя.

– Он погиб?

– Сообщили – пропал без вести. Значит, погиб: он же еврей.

– А может быть, попал к партизанам.

– Была такая надежда… Вся наша земля уже освобождена, а партизан уже нет… И никаких вестей.

– А может быть, он снова в армии?

– Подал бы весточку. Я писала в Харьков, в свою квартиру. Наш дом не из таких, которые стоит разрушать. Разве что бомба попала. Писала так: уважаемые товарищи… Ответ пришел от незнакомых людей: никто не писал и никто не приезжал.

По просьбе Александры Николаевны там побывали Яновичи, обошли весь дом, нашли людей, которые помнят ее семью, в ее квартире оставили свой адрес на случай, если появится зять, чтобы к ним пришел.