Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

— А как ты ехал? — спросил я. — Пассажирским прямо до Прохладной?

— Как быстро хотел! Не знаю как в других местах, а в Харькове пассажирские поезда ходят очень нерегулярно, можно сказать — от случая к случаю, не угадаешь, когда он будет, купить билет — тоже дело случая, и никакие знакомства тут не помогут. Я уехал по дорожке, вами проторенной. Ты написал как вы ехали, и я повторил ваш маршрут тютелька в тютельку за те же четыре дня.

— Четыре пересадки с такими вещами!

— Есть же камеры хранения! Не в том дело. Ни у кого из нас не было уверенности, — и на Сирохинской тоже, — что этот маршрут еще работает, вот я и не решился взять с собой Нину — а ну как в дороге разнервничается и расхворается, ты же знаешь какое у нее здоровье. Теперь моя задача — как можно быстрее найти работу и снять комнату, пока этот маршрут еще действует и пока немцы не в Харькове. Я могу рассчитывать на вашу помощь? — обратился Федя к Аржанковым.

— У меня возможностей помочь тебе в этом деле нет, — ответила мама. Аржанков промолчал.

— А у вас? — спросил его Федя.

— Ммм... Надо будет поспрашивать.

После обеда Федя поспал, а потом мы втроем пошли прогуляться, повели его, конечно, в парк и по дороге стали расспрашивать о положении в Харькове.

— А что мы можем знать о положении? — раздраженно спросил Федя. — Из официальных сообщений разве поймешь как далеко от Харькова фронт? А другой информации нет, — ведь приемники забрали в самом начале войны, — только слухи и, как водится, — самые противоречивые, от восторженно-оптимистических — наши отбили Полтаву, до панических — наши оставили Люботин. Судя по усиленной бомбардировке можно подумать, что немцы под боком, но ведь они и Лондон бомбят! Заводы эвакуируют, а население уверяют, что Харьков не сдадут, и массу людей мобилизуют на строительство оборонительных сооружений. Ну, допустим, заводы эвакуируют на всякий случай, а за Харьков будут драться, как-никак город имеет важное стратегическое значение. Так, побывавшие на строительстве этих укреплений рассказывают одно и то же: лопатами роют противотанковый ров, и никаких других сооружений не видно.

Вот и разбери, какое положение. А, вообще, город заметно опустел — кто в эвакуации, кто на этих рвах.

— Федя, а ваше учреждение уже эвакуировалось?

— Еще нет, но едем в Кемерово. Могли бы и мы с ним поехать, да в Сибирь что-то не хочется: разве сравнишь с Кавказом?

— Федя, ты не слышал — Люда, моя сестра, уже уехала? — спросила Марийка.

— Зинаида Игнатьевна сказала Сереже, что Людмила Игнатьевна или уже уехала, или вот-вот уедет — вещи уже упакованы.

— Федя, а что на Сирохинской?

— Галин завод эвакуируется, и Галя уже рассчиталась. Сережа развил бурную деятельность — делает заготовки на зиму. Все, что можно было купить на харьковских базарах, он уже купил, и сейчас там уже ничего не купишь. — Мы рассмеялись. — Он тоже уволился и объезжал базары в окрестностях Харькова — в Мерефе, Змееве, Чугуеве... Покупал что только находил подходящего: сало, зерно, постное масло, картошку, бурак, морковь, огурцы, яблоки... У него завелись там знакомые продавцы, и он ездит к ним домой. Я удивлялся, как это все он тащил на своем горбу. Свяжет два мешка, перекинет через плечо, и несет. И еще кошелка в руке. Я ему говорю: «Так и свалиться можно». «А что делать? Не помирать же нам с голоду». Ну, я ему дал деньги, между прочим — хорошие деньги. Еле уговорил — никак не хотел брать. Все-таки взял, но расстроился, сильно расстроился, все толковал: «Когда же я смогу тебе отдать?» Чудак! Тут не знаешь, останешься ли жив, а он — о деньгах. Потом уже Лиза мне объяснила, что это он в первый раз в жизни взял деньги, даже у Петра Трифоновича не брал. Перед моим отъездом угомонился — уже никуда не ездил.

Подошли к парку и отвлеклись от разговора. В парке Федя продолжал:

— На том дворе с утра до ночи — дым коромыслом: перебирают, сушат, веют, солят, мочат, шинкуют, маринуют. Как когда-то на барском дворе, только без прислуги. Нина ходит помогать — работы всем хватает. Раз застал там и Клаву — что-то делала. Представьте такую картину: пришел за Ниной, сидим, разговариваем, а Сережа, — что ж так сидеть, — на кофейной мельничке мелит пшеницу. И шутит: «Достать бы жернова, я бы ручную мельницу соорудил, как у первобытных людей, а потом и мотор бы к ней приспособил». Там нас застала воздушная тревога, и Сережа всех нас чуть ли не силой потащил в убежище и соседей позвал. Убежище я, конечно, видел, но до сих пор в нем не был. Когда Сережа зажег там свет и включил радио, глаза его так сияли, что стало понятно, чего он нас загонял в этот, как он говорит, бункерочек — им, действительно, можно задаваться. Да что тебе рассказывать? Вы же вместе его сооружали. Я похвалил бункерочек, Сережа ответил своей обычной шуткой: «Уверяю вас, и у Сталина такого нет». — Мы с Марийкой захохотали, кажется, впервые после приезда.

— У Сережи есть такая черта, — сказал Федя. — Если он за что-нибудь берется, то делает только добросовестно. Иначе он не может. Когда-то все так работали, ну, если и не все, то огромное большинство. А теперь нужен глаз да глаз, чтобы тебя не надули, иначе можешь напороться на халтуру, а то и на чистейший брак.

— А как же сапоги на картонной подошве для армии? — спросил я.

— Ну, это афера, уголовное преступление. Тем не менее, и на картонной подошве сапоги были сработаны добротно.

— Федя, а что у Резниковых?

— Клава остается, Хрисанф едет в Ежово-Черкесск — это недалеко отсюда. Там у него не то родной, не то двоюродный брат. Хрисанф тоже собирается ехать по открытому вами пути. Мы думали ехать вместе, но он задерживался, а я не рискнул ждать. Ему можно задерживаться — обратно не ехать.

Нам на удивленье Федя быстро нашел работу — юрисконсультом в горисполкоме, а его будущие сотрудницы обещали подыскать ему подходящую комнату.

— Взошло юридическое светило над Нальчиком, — шепнул я ему на ухо. Он усмехнулся и прикрыл мне ладонью рот: мол, смотри — не ляпни!

Побыв с Марийкой на базаре, Федя сказал мне:

— Ты в своем письме привел такие цены, поверить в которые было невозможно. Мы не знали что и думать — обманывать ты не станешь, наверное, что-то напутал. Но сегодня на базаре я не верил ни своим ушам, ни своим глазам. — И Федя, все еще удивляясь, стал называть цены.

— Уже подорожало, — сказала мама. — Что ж будет зимой?

— Побывала бы ты на базаре в Харькове! — ответил Федя.

Утром услышали по радио, что наши войска оставили Харьков. Ночью проснулся, прислушался и понял, что Федя не спит. Еще проснулся — Феди нет. Полежал, подождал — не возвращается. Пойти поискать? Но он, знаю по себе, — хочет побыть один. Утром Федя на месте. Мама предлагает ему остаться у нас и столоваться вместе с нами. И мы с Марийкой просим его остаться с нами — ближе его у нас здесь никого нет.

— Спасибо. Подумаю.

Вечером Федя позвал меня пройтись.

— От ускочив, так ускочив! Надо было раньше ехать, так разве угадаешь? Сами себя обманывали, надеясь, что Харьков не сдадут. А, что теперь толковать об этом! Нина, конечно, перебралась под крылышко Юровских. Что ей одной делать дома? Не сторожить же мебель!

Знаешь, ведь и со мной могло и может что-нибудь случиться, никто от этого не застрахован, тем более во время войны. Мы на Сирохинской договорились: если я не вернусь, — мало ли что, — Нина будет жить у них. На том дворе люди отзывчивые и надежные.

Мне кажется, что Федя старается себя успокоить, и я ему поддакиваю.

— Так что, оставаться у вас?

— Ты еще спрашиваешь! А разве тебе одному лучше будет?

— За стол вы, конечно, платите.

— И за комнату.

— И за комнату?! — Федя присвистнул и взялся рукой за щеку. — Ну, и сколько всего? Значит, с меня половину этой суммы. А может быть и больше — Ксения своего не упустит. Просто удивительно: всю жизнь ничего не упускает и всю жизнь ничего не имеет. Расчетлива, даже хитра, но не умна. Ты меня уж извини.

— Да чего там! Будто я сам не знаю — не ребенок. Она еще и лжива. А как тебе Аржанков?

— Тенор? — Федя сделал ударение на последнем слоге и усмехнулся. — Очень важничает, а что в нем? Полное ничтожество. А как Ксения за ним ухаживает, как ублажает — смотреть противно. Впрочем, что ей остается делать? Годы не те. Тут уж не менять, а удержать... Мужчина он, бесспорно, интересный, а дур на свете много.

— Не кажется ли тебе, что мама, повиснув камнем на его шее, загубила его жизнь? Говорят, что у него великолепный драматический тенор.

— Что Ксения повисла у него камнем на шее, — это, конечно, так. Но я тебе вот что скажу: настоящий певец, — оперный ли, эстрадный, — все равно из него не получился бы и без Ксении. Мало иметь хороший голос, хороший слух и хорошую школу — большого артиста без большой внутренней культуры не бывает. А у него что? Внешний лоск и больше ничего, хоть шаром покати. Ну, был бы он второсортным провинциальным певцом и пользовался бы успехом у провинциальных дамочек, только и всего. Ну что ж... Он мало зарабатывает, семья по нынешним временам большая, и они заинтересованы в столовниках — сами при них прокормятся. Не из симпатии же ко мне Ксения предложила столоваться — я это прекрасно понимаю. Ну, что ж... Пока поживем у них, а потом видно будет.