Вилем Балинт - Жизнь в родной земле

• Название: Жизнь в родной земле
• Автор: Вилем Балинт
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— Ну, а что потом делали с отобранной рыбой контрольные органы? — задаю я вопрос.

— По закону должны были отобранную рыбу передать в государственный рыбный трест для продажи населению. В действительности в рыбный трест попадала лишь незначительная часть. Обыкновенно большую часть отобранной рыбы контрольные органы, конечно, тайно делили между собою. Часть съедали сами, а часть продавали по блату знакомым и надежным спекулянтам, вроде меня.

— Не понимаю, как бы вы могли предать члена ГПУ? Каким образом вы его, революционного охранника, могли предать. Кому?

— Покупатель рыбы мог донести на члена ГПУ у которого купил, другому знакомому члену ГПУ. Последний, после какой либо личной ссоры с первым чекистом, этим доносом пользовался, принимал соответствующие шаги и продавца по блату — чекиста закатывали за грабеж государственного имущества в Соловки, часто и расстреливали.

— Простите, но я себе не могу представить все это! Это действительно получается так, что скорпионы пожирают друг друга. Чем вы объясняете такое нетоварищеское отношение между собою этих «товарищей» из ГПУ? Что их, коммунистов, толкает на взаимное предательство? — спрашиваю.

— На предательство их толкают самые прозаические, «мелко-буржуазные» инстинкты и причины. Прежде всего руководит подобным предателем стремление отомстить, порой своему лучшему другу, за какую-нибудь личную, мелкую обиду, потом, не малую роль в этом явлении играет всеобщее подхалимство, главной же причиной этому явлению бывает желание предателя занять более высокое служебное положение уличенного и расстрелянного коммуниста и тем улучшить свое материальное состояние. В общем, как говорится, из-за куска хлеба, в СССР даже коммунисты пожирают один другого.

— А что делали люди на пароходе, рыбу которых члены ГПУ «социализировали»?

— Ничего. Молчали. А после ухода с парохода вооруженных людей громко ругали крепкой русской бранью… троцкистов, а потихоньку всех чертей-коммунистов.

На первой остановке, обыкновенно, бедные продавцы сходили с парохода и возвращались домой пешком за новым товаром.

На проезд обратно пароходом обычно не имели денег. Такие картины повторялись почти изо дня в день.

В начале этой «работы» я быстро применился к местности. Потеряв один раз рыбу на пароходе, с рыбой в Ростов больше я не ездил. Ездил потом только поездом. Подплачивал кондукторов, а те мне всегда рыбу хорошо прятали. В общем, старое — «не подмажешь, не поедешь», остается там в силе.

— Ну, а что вы зарабатывали, когда благополучно миновав все «рогатки» добирались на базар в Ростов и рыбу продавали? — задаю вопрос.

— Прибыль от этой продажи была, обыкновенно, ничтожна и лишь изредка, когда совсем не было на базаре рыбы, была более-менее сносная. Брал я с собой в Ростов 5 рыб. Больше не брал, так как боялся, что по дороге отберут.

Действительная себестоимость этих 5 рыб была следующая:

Очуровцам

7-50 рублей

за дорогу поездом Азов-Ростов

1-90 «

трамвай за себя

0-20 «

за рыбу

0-60 «

Налог, установленный финорганом

3-50 «

Расходы на подплачивание

1-00 «

За дорогу поездом из Ростова до Азова

1-90 «

трамвай

0-80 «

Всего

17-40 рублей

Максимальная цена, за которую можно было продать 5 рыб, никогда не превышала 20 рублей, нормально продажная цена была ниже. Одним словом, при весьма удачной продаже, выручал чистой прибыли за 5 рыб 2 рубля 60 копеек. А так как, обыкновенно, рыбу возили продавать втроем: я, жена и старший сынишка, каждый по пять рыб, то общая чистая выручка от нашей продажи никогда не превышала 7–8 рублей.

Продав удачно рыбу, мы, голодные, как собаки, летели пулей в очередь к госмагазину покупать хлеб. Одному человеку в лавке выдавали только два килограмма хлеба. Так как нас было трое, то покупали вместе шесть килограммов черного хлеба по 1 р. 50 коп., и с этим возвращались домой. Не могу не отметить, как пример, повседневной советской безалабердщины следующее: в госпекарнях почему то выпекали булки весом в два с половиною килограмма, а смели продавать одному человеку 2. Так что каждый покупатель получал урезанный хлеб; в Ростове, иронизируя, говорили, что Советы даже хлеб продают «куцый».

Советского гражданина не только с рыбой, но и с купленным честно хлебом может постичь несчастье. Из Ростова было строго воспрещено одному человеку вывозить хлеба больше двух килограммов. Однажды об этом я забыл. Оставшись с сынишкой в Ростове, жену с тремя хлебами послал домой. Дома ждали полуголодные малыши. На ростовском вокзале, в ожидании поезда, жена поставила корзинку с хлебами на лавочку, а сама возле прохаживалась. В это время появляется член вокзального ГПУ. Проходя мимо корзинки и оборачиваясь, вдруг спрашивает: «Чей это хлеб?»

Жена с испугу, вспомнив в этот момент, что везет хлеба больше, нежели полагается и боясь наказания, отвечает — «Не знаю».

— «А-а! Не знаете!..» прорычало всемогущее ГПУ и, с улыбкой на лице, забрало корзину с хлебом и скрылось в дверях помещения ГПУ. Так мы тот хлеб и корзинку больше не видели.

Социализировали.

Поголодали мы тогда, особенно дети, изрядно. А ведь в Азове ждало на хлеб, как на Божью манну, трое маленьких, голодных с утра, детей! Людей из ГПУ, это совершенно не касалось. Добывать советский хлеб насущный нелегко!

Между прочим, очень интересным способом ухитрялись женщины обманывать контрольные органы и провозить беспрепятственно рыбу в Ростов. Опоясывали на голое тело пояс, а на этот пояс навешивали вокруг мешочки, в них вкладывали по одной рыбе.

И вот картина: видишь деревенскую женщину, лицо — кости да кожа, а в боках толстая, как бочка. Одно время подобные фигуры попадались на каждом шагу. Бойко шла торговля по блату. Однако контрольные органы скоро узнали об этом способе социалистической торговли. «Толстых» женщин начали без пардону тянуть в финотдел. Из финотделу выходили торговки, большей частью колхозницы, сразу «похудавшими».

— А когда все это было там, что вы рассказываете? — задаю вопрос, желая проверить правдивость информации.

Весной 1937 года, — быстро отвечает подсоветский человек.

— Неужели там и теперь не хватает хлеба, что продают всего лишь по 2 килограмма на покупателя?

— Не только не хватает, но вот, чтобы получить эти несчастные 2 килограмма хлеба, иногда приходилось от 11 часов ночи и до 6 часов утра бесцельно прогуливаться у магазина, чтобы рано утром попасть в очередь, как можно ближе к дверям магазина.

— Ну, а как же ваши малыши от трех до шести лет, вам для них продавали хлеб?

— Нет. По-видимому, по советским законам этим соплякам или не полагалось совершенно кушать или должны были сами лично целую ночь проделывать процедуру гуляния у магазина для покупки предписанного свыше пайка, — смеясь отвечает мой информатор, — бестолковщина, как видите, неподражаемая.

19. Ударничество

— Вы, оказывается, были ударником? Хотели, значит, выслужиться? — снова задаю вопрос.

— Был и ударником. Было такое дело. Но был ударником не потому, чтобы выслужиться, как вы говорите. Нет, за этим я не стремился, хотя меня почему то всегда старалось начальство выдвигать. Причиной этому было, по-видимому, и то, что я, хотя и иностранец, был часто более грамотен в русском языке, нежели само мое непосредственное начальство. Играло без сомнения определенную роль и мое пролетарское происхождение.

Главной причиной моего ударничества было желание как-то улучшить безрадостное и материально тяжелое положение семейства. Безусловно, тогда еще во мне таилась определенная доля людской наивности и веры в то, что — а может быть оно и в самом деле жизнь изменится к лучшему?

— Ну, что ж, будучи ударником, помогли вы семейству? — прерываю его.

— Нет. Семейству я не помог. Как жили бедно, так бедно и продолжали жить. Но, вот, себе в санаторий я помог.

— Как это понять? — переспрашиваю с любопытством.

— Да, как!.. Очень просто!.. Доработался ударническими темпами до того состояния, что появились первые признаки туберкулеза. Если бы меня во время не отправили в Крым, на берег моря, в санаторий, то не знаю, вообще жил бы ли я сейчас.

Нормальная норма была установлена для моей бригады, состоящей из трех человек, в тысячу обедов и в тысячу ужинов. Для приготовления нормальной нормы приходилось работать 12 часов. Будучи ударнической, моя бригада приготовляла 1500 обедов и 1500 ужинов. Иначе говоря, дома я почти не спал. Страшно был всегда переутомлен. Труд мой тогда ни в коем случае не был для меня «источником жизненной радости, бодрости и т. д.», — как о том на каждом шагу долбят коммунисты.

За время ударничества я имел ужасные неприятности. Каждый день, бывало, что нибудь случится: то найдут в борще дождевого червя сантиметров в десять длиной, то вдруг в котлете попадется стекло, то гвоздь из какого-либо блюда вытащат. Мое состояние и положение было убийственное. Каждый день составлялись бесконечные протоколы, производились расследования, допросы, «протягивали» газеты и т. д. и т. д.