Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

• Название: Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
• Автор: Борис Солоневич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1938

---

Я нерешительно оглядел пачку бумаг, нетерпеливую очередь получающих посылки, их истомленные и радостные лица и ответил:

— Ну, большое спасибо, товарищ, за сообщение. Я приду немного позже, после конца работы.

Незнакомец резко повернулся и ушел, но мне показалось, что на его лице промелькнуло выражение досады.

Привычка свыше нам дана…

Сидевшая рядом со мной машинистка испуганными глазами смотрела на меня.

— Почему же вы не бежите домой?

Я еще раз посмотрел на столпившихся у барьера людей, на лихорадочную работу наших рабочих и пожал плечами.

— Да зачем?

— Может быть, что-нибудь еще спасете… Да и Юрчик ваш…

— Эх, Тамара Ивановна… Что у меня там спасать-то? Все мое имущество и вы одной рукой подняли бы… А Юрчик ведь спасен и так. И брат уже там.

Девушка нервно повела плечами и пыталась барабанить на машинке дальше. Потом она не выдержала.

— Деревянный вы какой-то, Борис Лукьяныч! — нервно воскликнула она.

Очевидно, ей, девушке на заре возмужалости, непривычны были такие «сильные ощущения». Сведениями о пожаре она была выбита из колеи, — взволнована и потрясена. Я казался ей бесчувственным и нелепым… И ее взгляд был полон невысказанного обвинения.

— Ну, почему же деревянный? — мягко ответил я. — Что-ж — так, вот, сорваться, бросить работу, сделать заминку в выдаче посылок, прибежать на место пожара, увидеть здоровехонького мальчика и ходить, да охать около всего этого?.. Так, что ли?

Девушка немного смутилась.

— Все-таки, на вашем месте я бы…

— Все это, милая Тамара, — нервы… Не бывали вы, видно, в перепалках… А что все сгорело — разве мне в первый раз все терять?..

Мы оба наклонились к своей работе. Через несколько минут девушка тихо спросила:

— А как же вы теперь будете без… без всего?

— Ну, вот еще… Не пропадем!..

— Если… если нужна будет помощь — не забудьте про меня.

«Пожалуйте бриться»

Часа через два, закончив работу, с группой «арийцев» я вышел из конторы.

Когда простившись с товарищами, я скорым шагом свернул в переулок, сзади меня вдруг раздался голос:

— Эй, гражданин! Одну минуту!

Я с удивлением обернулся. Двое каких-то незнакомых людей в военных шинелях, но без военных фуражек спешили ко мне. Помню, что мне сразу бросилось в глаза, что правые руки обоих были опущены в карманы.

Подойдя ко мне, один из них остановился в нескольких шагах и медленно сказал, не спуская глаз с моих рук.

— Тов. Солоневич! Вы арестованы!

О, эта «милая» знакомая фраза! Сколько раз звучала она в моих ушах! Я оглянулся, надеясь, что мои товарищи по АРА еще где-нибудь недалеко и через них можно будет дать знать домой об моем аресте, но с другой стороны уже стоял со злорадной усмешкой тот человек, который недавно сообщил мне весть о пожаре.

Я теперь понял, что значил разговор о пожаре. Чекистам просто нужно было поскорей выманить меня на улицу, ибо в АРА они не решались «оперировать»…

— Кто вы такие?

— Мы агенты ВЧК.

— А ордер на арест у вас есть?

— Вот наши ордера, — насмешливо улыбнулся один из агентов, вытаскивая из кармана револьвер. — Идите вперед. Шаг в сторону — будем стрелять.

Так, под наведенными стволами трех револьверов, я торжественно проследовал в тюрьму ЧК.

Звякнула решетка тюремных ворот, и я был пойман. На этот раз, кажется, крепче прежнего…

В подвале

Полутемный подвал с мокрыми заплесневелыми стенами. Вверху — небольшое решетчатое окно. Цементный, холодный, как лед, и тоже постоянно мокрый пол. После ночи, проведенной без тюфяка и постели на этом полу, кажется, что не только все тело, но даже и все кости промерзли и хрупки, как лед. И кажется, что тело никогда уже не сможет согреться и перестать все время дрожать мелкой судорожной дрожью…

Подвал набит до отказа. Кого нет здесь, в этом чекистском изоляторе? И старики, и юноши, почти дети… Профессора и священники, рабочие и интеллигенты, военные и воры, бандиты и крестьяне. Решетка и подвал уравняли всех…

Мы почти ежедневно слышим ночные выстрелы во дворе, у гаража, и звуки этих выстрелов спаивают нас в одну семью живых существ, загнанных в западню и забывших свою старую вражду или отчужденность. Перед угрозой смерти — все равны…

Или — или

Насмешливые глаза моего следователя спокойны. Он похож на кошку, наслаждающуюся видом загнанной жертвы.

— Мы обвиняем вас, т. Солоневич, — медленно и веско говорит он, — в организации белых боевых скаутских банд и подготовке восстаний на Дону и Кубани.

— Откуда у вас взялось такое дикое обвинение?

— Откуда? — насмешливо переспрашивает чекист, молодой человек почти юноша, с худым издерганным лицом. — Откуда? Это уж наше дело. Мы в с е знаем…

— Что это «все»? — возмущаюсь я.

— Да уж будьте спокойны, — язвительно улыбается следователь. — Все знаем — и ваше прошлое, и работу на Дону и Кубани и в Крыму, и связь с заграницей под видом муки… Все… Вы уж лучше сами по добру расскажите нам свои контрреволюционные замыслы. Тогда мы, может быть, и смягчим вашу участь. А иначе… — он делает длинную паузу и резко отрубает свистящим шепотом: — вам грозит неминуемый расстрел…

Никаких фактических данных у следователя нет… Я выясняю это очень скоро и категорически отрицаю и связь с заграницей, и связь с белыми офицерами, оставшимися в России, и свою переписку с молодежью, и свои разговоры о политике, и свою борьбу за независимые спортивные и скаутские организации, и противодействие комсомолу и все то немногое, что реально мог пронюхать аппарат ЧК.

Губы следователя растягиваются в презрительной усмешке.

— Отрицайте — дело ваше. От вашего отрицание нам — ни холодно, ни жарко… Однако, — значительно говорит чекист, пристально глядя на меня, — вы могли бы весьма сильно облегчить свое положение, если бы согласились нам помочь…

— В чем?

— В чем? — Голос чекиста звучит все мягче. — Видите ли, нам нужна некоторая информация по линии работы АРА…

«Так вот оно в чем дело!» мелькает у меня в голове…

— Можете не продолжать, т. следователь. Я вполне понимаю, что в государственном организме нужны и шпионы, и палачи, но эти обязанности не для меня.

Лицо чекиста вспыхивает, и он угрожающе приподнимается.

— Ax, так? Ну, хорошо же! В гараже вы еще вспомните меня. Я не я буду, если я вас не расстреляю.

Встреча

В один из сияющих ярким солнцем летних дней, когда даже в наш подвал проникала узенькая полоска солнечного света, когда откуда-то издали звучали трубы оркестров, дверь нашей камеры заскрипела, пропуская фигуру испуганного юноши. Круглыми от ужаса глазами он оглядел копошащуюся на полу массу сидящих и лежащих обитателей камеры, и по его лицу видно было, что он недалек от рыданий.

— Ба, Костя! Это вы?

Костя — один из молодых соколов, вздрогнул и шагнул ко мне.

— Борис Лукьянович… Это вы… вы? — запинаясь, сказал он, внезапно просияв облегченной улыбкой и, переступая через лежащих людей, заспешил в мой угол… Губы его еще дрожали, но увидев знакомое лицо, юноша ободрился. Я устроил его рядом с собой на половинке своего плаща и спросил:

— За что это вас забрали, Костя?

— Да, ей Богу, не знаю, Борис Лукьяныч. Если за то, что мне сказали в комендатуре, — так даже смешно повторить. Наверное, за что-нибудь иное.

— А что вам в комендатуре сказали?

— Да видите ли, дядя Боб, сегодня революционный праздник, какой-то юбилей, что ли. Парады, конечно, оркестры, ну, и конечно, — митинги. Ну, вот. На митинге как раз какой-то оратор говорил о ЧК — как это он назвал ее… Да — «карающий меч пролетариата», что ли. Кажется, так. После митинга мы и разговорились в кучке молодежи. Потолковали о ВЧК — как это она жестоко казнит всех. Я и сказал, что это только временный террор. Он только теперь нужен, потому что гражданская война только что закончилась. А потом — зачем и казнить-то будет, когда все мирно пойдет? Ну, вот… — Костя немного замялся. — Ну, признаться, я назвал ЧК временным органом, который скоро отомрет. Ведь верно же, Борис Лукьяныч? Ведь так же и во всех политических учебниках пишут.

— Ну, ну… Пишут, Костя, много, да не всему верить-то нужно. Ну, а что дальше-то было?

— Я только отошел от группы, где спорил, а тут двое — «пожалуйте, гражданин за нами»… — «А вы кто?» спрашиваю. «Мы из ЧК». Тут я и обомлел…

— А что вам в комендатуре сказали?

— Да смешно повторить. Комендант спрашивает:, «Это вы, гражданин, назвали ЧК умирающим учреждением?» Я признаться растерялся и говорю по глупости: «Я.» А тот расхохотался во все горло. «Ладно, говорит, мы покажем вам это умирающее учреждение. Кто раньше умрет — это мы еще посмотрим». И послали сюда. Вот и все.