Петер Слотердайк - Критика цинического разума

• Название: Критика цинического разума
• Автор: Петер Слотердайк
• Жанр: Философия
• Год: 2001

---

ем тех великих, медитативных, сосредоточенных на тренировке в самопознании метарелигиозных школ, которые примечательным образом оказываются близки к современным рефлексивным психологиям: дзен-буддизм, суфизм, тантра, йога и другие. Воп­рос лишь в том, насколько центральные политические власти, а также энергии вытеснения и раскола смогут в большом и малом удержать на привязи силы сознательной жизни, уже наполовину пробудившиеся от дремы. Неоконсерватизм уже давно заметил растущую опасность, которая угрожает репрессивным возмож­ностям государств и капиталов; он почувствовал, что бьет час тор­жества сознания. Сила этого консерватизма заключается в том, что люди чувствуют не только продиктованный реализмом страх перед войной и кризисом, но и «страх перед свободой» (Эрих Фромм) — страх перед собой и своими собственными возмож­ностями. Этот страх и заставляет их прислушиваться к изощрен­ному доносительству «любимого Я» (Ханс Майер) и предавать­ся «самореализации» как эгоизму (выражение Иоанна-Павла II, использованное во время посещения Германии, особенно акцен­тируется в его Альтоттингской проповеди).

VII. Критика видимости природного

Каждая занятая разоблачениями критика полагает, что ей, как никому другому, известно то, что «происходит на самом деле» в незримой сфере. Сплошь и рядом человеческое сознание хотят обмануть и заставить довольствоваться чистой видимостью. По­этому для Просвещения решающее значение должен иметь именно второй взгляд, который не даст довериться первому впечатлению. Вообще говоря, если бы вещи были такими, какими они видятся на первый взгляд, всякое исследование и наука были бы излиш­ними. Не надо было бы ничего искать, ничего исследовать, не было бы смысла ставить какие-то эксперименты и опыты. Но наука и Просвещение относятся к реальности подозрительно, словно сыщики. Когда речь идет о феноменах человеческой и об­щественной жизни, непосредственно наблюдаемое оказывается прямо противоположным тому, что открывается поиском. Ведь в этой сфере все «непосредственно наблюдаемое» сплошь представ­ляет собой нечто «притворное» и искусственное. Человеческая жизнь a priori протекает в атмосфере естественной искусствен­ности или искусственной естественности (Плесснер). Это откры­тие являет собой великий подвиг просветительской культурной рефлексии. Оно доказывает, что человек, как он есть, живет «не­естественно», «неприродно». То, что в нем было природного, «утрачено», «обезображено» и «деформировано» цивилизацией. Человек никогда не пребывает в «центре своей сущности», он стоит рядом с самим собой как некто другой, а не как тот, кем он

«подлинно» был или может быть. Эти воззрения составляют се­годня общий идейный багаж всей философской антропологии. С течением времени они обрели нейтральность в моральном отно­шении и, «отстоявшись», превратились в чисто методологические подходы к пониманию структуры. Однако поначалу, тогда, когда это открытие было сделано, идея ненатуральности, неестественнос­ти создавала необыкновенно мощный потенциал для атак на господ­ствующую мораль. Ее взрывная сила была прямо пропорциональна нерушимой вере в «хорошую и добрую природу». «Природа, при­рода!» — так звучал один из боевых кличей буржуазного общества, поднявшего восстание против аристократического миропорядка.

Последствия этого открытия ненатуральности можно просле­дить на примере критики общественного человека у Руссо. У нее есть две стороны: критически-негативная и утопически-позитивная. Их можно назвать и по-другому: деструктивная политика и конст­руктивная педагогика. Руссо ставит диагноз обществу XVIII века: тотальное вырождение, полный отрыв человека от «природы». Все спонтанное, утратив естественность, выродилось в конвенциональ­ное, всякую наивность подменило утонченное коварство, все, что шло от сердца, скрыто показными общественными манерами и т. д. Взгляд Руссо на эти вещи отличается такой небывалой остротой, какой может отличаться только оскорбленное и возмущенное бур­жуазное мировосприятие, само желающее заявить в условиях аристо­кратически-неестественного социального строя о своих правах на существование. Публичное лицедейство Старого порядка с каждым днем становилось все более очевидным и все более абсурдным. Внут­ренняя ирония по отношению к аристократической форме жизни вполне соответствовала в «чувствительной» буржуазной культуре ее отвращению к наигранности и неестественности. Этим и объясняет­ся тот неподдающийся описанию отклик, который встретила у со­временников критика неестественности, проводимая Руссо. Изоб­раженные им социальное вырождение и отход от естественности не только утвердили поднимающуюся буржуазию в ее элементарней­шем социальном чувстве, но и заставили наиболее чувствительную и восприимчивую часть аристократической интеллигенции увидеть в этой критике свой собственный портрет. Здесь сказалось действие универсального закона критики, апеллирующей к «чувствам»: она воспринимается именно теми, кого касается менее всего, тогда как те, против кого она главным образом направляется, глядятся в нее, словно в мутное зеркало, не видя ровным счетом ничего. Согласие интеллигентных аристократов с критикой, осуществленной Руссо, было важным ферментом для филантропической деятельности, по­средством которой они пытались морально откупиться от грызущей их совести, говорившей, что существующее положение им выгодно. Ведь первая рациональная глубинная психология, как уже отмеча­лось выше, представляла собой побочную ветвь аристократического

руссоизма; то, что проявлялось в ее методе лечения, могло пони­маться как самое прямое доказательство внутренней «целебной силы природы». Потенциальная деструктивность бессознательного и «те­невая сторона природы» открылись лишь взору последующего по­коления романтиков и интерпретировались все более и более песси­мистически (ср. произведения Э. Т. А. Гоффмана, Айхендорфа и многих других).

Из этого анализа прямо вытекала политическая позиция, тре­бовавшая выступать во имя природного, естественного, против сис­темы принуждений, следовать зову сердца честного буржуа и вос­ставать против изолганности утонченного аристократа, противопо­ставлять идею свободного общественного договора старым феодальным отношениям, основанным на насилии. Новое общество желало быть таким строем, в котором все ко взаимной выгоде дого­вариваются о мирной и трудолюбивой совместной жизни, руковод­ствуясь примером, который подает природа, и взаимной симпатией. Как ни привлекательна была эта программа создания гармонии, не­которые сторонники Старого порядка оказались все же достаточно чуткими, чтобы услышать в ней мотивы, предвещающие грядущий ад. С леденящим душу злорадством и удовлетворением консервато­ры наблюдали, как французская революция вырождается в террор и войну. С той поры ничто другое не давало столь обильного материа­ла для создания консервативной картины человека. Ее создатели по­лагают, что освобожденная от пут человеческая природа, как она предстает здесь и сейчас, отнюдь не внушает оптимизма и не заслу­живает, чтобы ее рисовали самыми радужными красками. Консер­вативное мышление подает себя здесь позитивистски. Не ставя преж­де всего и ранее всего вопроса о взаимосвязях, оно регистрирует факты, свидетельствующие о том, что люди достаточно часто ведут себя эгоистично, обнаруживают склонность к разрушению, жадность, глупость и стремление идти наперекор обществу. Да, именно поэто­му преступность была и продолжает оставаться столь важной для консерватизма — «близорукое мышление» считает ее существова­ние убийственным доводом в пользу пессимистического взгляда на человека, который, в свою очередь, становится основанием для ав­торитарной политики, требующей суровой дисциплины. С этой точ­ки зрения, следовательно, уже самой природой предусмотрено су­ществование преступников, глупцов, кляузников, эгоистов и бунта­рей — точно так же, как предусмотрено существование деревьев, коров, королей, законов и звезд. Христианское учение о наследствен­ном первородном грехе вполне согласуется здесь с консервативно-пессимистическим пониманием природы. В соответствии с ним че­ловек оказывается ущербным существом уже вследствие самого факта появления на свет из материнской утробы.

Философия Руссо предвидит все эти аргументы заранее. Она надеется упредить пессимизм, доказав, что таким человек стал,

сделавшись социальным. То, что действительно существуют люди, которые ведут себя злобно, алчно, глупо, деструктивно и т. п., от­нюдь не говорит еще ничего о сущности человека. Здесь у Руссо проявляется, вероятно, важнейшая мыслительная фигура морально-политического Просвещения: теория невинной жертвы.

Те, на кого указывает в доказательство своей правоты полити­ческий пессимизм: преступник, сумасшедший, асоциальный тип, короче говоря — безответственные люди, вовсе не от природы та­ковы, какими они предстают сегодня. Их сделало такими общество. Руссо утверждает, что все они никогда не имели шанса стать таки­ми, каковы они по природе, но оказались поставленными в то поло­жение, в котором находятся сейчас, по необходимости, принужде­нию и незнанию. Они — жертвы общества.