Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

• Название: Всего лишь скрипач
• Автор: Ганс Андерсен
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-7516-0207-2

Ханс Кристиан Андерсен, прославившийся во всем мире как гениальный сказочник, гораздо менее известен произведениями в других жанрах, а между тем его перу принадлежат романы, пьесы, стихи, путевые заметки. Роман «Всего лишь скрипач» во многом автобиографичен, в Кристиане, одаренном юноше из бедной семьи, нетрудно узнать черты самого Андерсена, хотя герою повезло меньше, чем его создателю: ему не удалось прославиться, и он умер сельским скрипачом. На русском языке роман издавался лишь в пересказе и почти 100 лет назад.

---

— Да, он был очень болен, — с видом знатока подтвердила графиня, — и какой уход мог быть у этого несчастного! Только я, знающая, что такое недуг, могу понять его. Что за ужасная жизнь — не иметь крыши над головой, скитаться из страны в страну; некому даже сварить хворому овсяного супу!

— Я считаю эту жизнь прекрасной, — возразила Наоми. — Я завидую циркачке с ее флажками и перьями.

— В конце концов все они ломают себе руки или ноги. Становятся несчастными калеками, а то и разбиваются насмерть.

Наоми тряхнула головой и вернулась к мыслям о красивом циркаче. С Кристианом она не перемолвилась ни словом с того вечера, когда в гневе бросила его на постоялом дворе; теперь, пока она смотрела на наездника, Кристиан, в свою очередь, не сводил глаз с нее. По словам Плавта, любовь равно богата и медом, и желчью; сердце Кристиана было тому порукой.

Места графини и Наоми были совсем рядом с оркестровой ямой. Господин Кнепус заговорил с ее сиятельством, и Кристиану ничего не оставалось, как поклониться, однако Наоми он не сказал ни слова. В самом конце представления она нагнулась к нему и прошептала:

— Вот тебе и представился случай. Наймись в эту труппу капельмейстером и поезжай странствовать вместе с ними.

— Ну и чего я этим добьюсь? — спросил он твердым голосом, хотя сердце его тут же стало мягким, как воск; он готов был не медля поцеловать ей руку и попросить прощения за каждую свою недобрую мысль о ней.

— По крайней мере, сменишь климат, — холодно ответила Наоми и больше уже не разговаривала с ним.

Надо сказать, что тема климата всегда была наготове, когда в графском доме шла светская беседа. Сколько бы поэты и патриоты ни воспевали прекрасную Данию, Наоми утверждала, что климат здесь премерзкий. «Если бы Бог предвидел, что наша любовь к природе поднимется до таких высот, Он при творении снабдил бы нас раковинами, как улиток, и освободил от вечных забот о пальто, плащах и зонтиках, которые теперь составляют неотъемлемую часть нашей личности. У нас, как в тропических странах, год делится на дождливый и сухой сезоны, с тою разницей, что сухой сезон приходится на зиму, и тогда нас сковывает холод, а сезон дождей мы называем летом, и оно дарит нам свежие благоуханные леса, которыми мы по праву гордимся; оно создает причудливые нагромождения облаков, которые не вызывают того восхищения, какого заслуживают, потому что большинство людей не поднимают глаз столь высоко. В сентябре мы надеемся, что хорошая погода может еще установиться, но, если этого не происходит, утешаем себя, говоря, что нельзя же требовать вёдра осенью. Когда нас поливает злой дождь, мы считаем это благом. Только бы Господь послал нам хороший дождичек, а не то не видать нашим землепашцам урожая! Эту песню — в сущности, наш национальный гимн — поют каждое лето, если только земля не стоит в буйном цветении. Человека, который два или три раза в жизни обманул своего ближнего, мы справедливо называем дурным человеком; лето же, которое коварно подтачивает наше здоровье, лето, на которое нельзя положиться, ибо погода меняется каждую минуту, заставляя нас всегда таскать с собой свою раковину, мы не смеем назвать плохим. Мы должны думать о благе крестьянина, а не о собственном удовольствии, скажут мне. Но ведь крестьянин и сам всегда недоволен! Если год выдастся неурожайным, он с полным основанием восклицает: «О, Боже милостивый! В закромах у меня пусто!» Если же он соберет богатую жатву, то вздыхает: «Боже милостивый, по всей стране хлеба уродилось так много, что придется продавать его за бесценок». Вечно он хнычет и ноет! Так почему же не имеем на это права мы, любители природы, хотя любовь наша мимолетна, как радуга, — по крайней мере, та и другая на мгновение посещают нас лишь после дождя».

Таковы были воззрения Наоми. Графиня говорила, что она плохая патриотка, а господин Патерманн — что она плохая христианка. Не смея объявить ее самое антихристом, он называл свою ученицу Иоанном Богословом в юбке, имея в виду, что она предвещает скорое его пришествие. В отношении религии взгляды Наоми не были ни аскетическими, ни эллинистическими, скорее они предвосхищали воззрения «Молодой Германии»[36]; нам могут возразить, что девушка не имела ни малейшего понятия о философии, но, чтобы разделять учение этой школы, философия потребна лишь в гомеопатической дозе — было бы красноречие, остроумие, а также строгое следование одиннадцатой заповеди: не давай сбить себя с толку.

Итак, господин Патерманн бурчал под нос свое обычное «плохая христианка», а графиня пела свой неизменный гимн «доброй старой Дании» и утверждала, что наша страна лучше всех других; правда, никакой страны, кроме нашей, она не видела.

— Я не поэт, который сочиняет свои вирши, чтобы получить орден, — отвечала Наоми, — и не общественный деятель, стремящийся заслужить более высокий балл в своем политическом табеле; то, что у нас есть красивого, я признаю и, возможно, тоже бы восхищалась, если бы другие меньше усердствовали в этом.

Наоми говорила правду: она, пожалуй, больше, чем они, восторгалась зеленым благоуханным лесом, морем и курганами, поросшими цветущей ежевикой, но она знала также, что в мире существуют и более красивые места и что климат у нас ужасный.

— Ну вот и поезжай туда, где лучше, — заключала дискуссию графиня.

— Не премину, — отвечала Наоми.

Так прошло лето 1819 года; а осенью девушку действительно ожидало путешествие, правда недалекое: всего лишь в Копенгаген. Наоми предстояло жить в семье знатных родственников графа, в светском доме, посещаемом сливками общества, а также выдающимися умами, которых принято приглашать в такие дома, чтобы они развлекали гостей; подобно струям фонтанов, их остроумие и интеллект должны сверкать и переливаться на потребу публике. Наоми с особенным удовольствием предвкушала именно этот интеллектуальный десерт; она была просто счастлива при мысли о переходе от одра больной в светскую гостиную, от скучных речей господина Патерманна к спектаклям и опере. Она ведь была уже взрослая, она знала, что красива и умна; однако же ей не приходило в голову, что в том аристократическом доме гораздо лучшей опорой для нее было бы родословное древо.

— Наконец-то я начинаю жить! — ликовала Наоми. — Наконец-то я вырвалась из Бастилии!

Ради ее же собственного блага мы могли бы пожелать ей посидеть в Бастилии еще хотя бы год — но это она поймет только со временем.

XII

«Хеп! Хеп!» — так дразнили евреев при погромах последнего времени. Не доказано, что это слово применялось в связи с преследованиями евреев в средние века, а толкование его как аббревиатуры из первых букв фразы «Hierosolyma est perdita» (Иерусалим погиб) не выдерживает никакой критики. По-видимому, «хеп» — диалектное название козы, и выражает насмешку над евреями за их бороды. Вызывает удивление, что это слово распространилось за пределы Германии, например, его можно было услышать в Копенгагене.

Немецкая энциклопедия наук и искусств

К вечеру четвертого сентября 1819 года Наоми прибыла в Копенгаген. Какая толпа, какое движение на улицах, особенно удивительное для приезжего из провинции! Таким оживленным, как сегодня, город никогда прежде не казался Наоми. Людской поток бурлил, как кровь в жилах больного лихорадкой. Кучки людей собирались в переулках, мимо пробегали солдаты, точно гонцы, доставлявшие срочные депеши в королевский дворец Фредериксберг. Все говорило о том, что в городе происходит нечто необычное.

Наоми опустила стекло в окне кареты и выглянула наружу. Улица Эстергаде, которую им предстояло пересечь, была вся запружена людьми; раздавались громкие крики, звон разбитых витрин, выстрелы. Вознице пришлось свернуть в переулок. Две пожилые фюнские дамы, попутчицы Наоми, едва дышали от страха.

— Что здесь происходит?! — крикнула Наоми, высунувшись из окна.

Фонарь ярко осветил лицо девушки: какой-то простолюдин уставился на нее, потом крикнул:

— Она тоже из Моисеевой семейки! Их тут целая жидовская компания!

Дикая орда с криками «Хеп! Хеп!» окружила карету; тот самый простолюдин рванул на себя дверцу и заглянул внутрь; в то же мгновение Наоми толкнула противоположную дверцу и очертя голову выскочила на улицу; возница же, щелкнув кнутом, проехал вперед. Несколько гусар с обнаженными клинками врезались в толпу, окружившую Наоми. Девушка быстро взяла себя в руки, удержала крик и опустила на лицо вуаль, хотя по-прежнему не понимала, что происходит.

— Пойдемте, — прошептал кто-то ей в самое ухо; незнакомый человек схватил ее за руку, вытащил из людского скопища и потянул в ближайший подъезд. — Здесь полный штиль. Сейчас мы выйдем черным ходом, пересечем двор, и барышня будет в такой же безопасности, как в ящике комода у своей уважаемой матушки.